Новый Мир ( № 4 2005) - Новый Мир Новый Мир

В александрийской тетралогии эзотерическая символика занимала положенное ей место в общей структуре, прилежно работая на романное целое. Действие было снабжено двумя рядами мотивировок — психологических и мистических. В авиньонском же цикле первые полностью подчинены вторым. Как результат — раздуваясь в количественном объеме, “Квинтет” теряет в объемности изображения.

По сути, перед нами не роман, а гибрид гностического трактата в образах (весьма картонных, надо сказать) и путевых заметок. Назойливый аллегоризм, в “Квартете” едва намеченный, здесь становится основным приемом. Даже центральный сюжетный элемент, любовный треугольник, для одного из героев — лишь “избавленная от телесной оболочки иллюстрация гностической инкарнации, известной по множеству древних текстов”, для другого, не столь продвинутого, — “прототип новых биологических отношений, которые предвещают появление другого общества, основанного на свободе женщины”.

Об опасности подобной метаморфозы предупреждал еще “Квартет” — самая эзотерическая и аллегорическая из частей тетралогии, “Клеа”, вышла явно слабее всех прочих. Однако александрийские романы спасала авторская ирония, неизменно остранявшая всевозможные “тайные смыслы”. Здесь же все всерьез.

В результате “Месье” выглядит не слишком уклюжей попыткой повторить уже разгаданный фокус, а путь Даррелла провоцирует на размышления о печальной участи крупного писателя, превратившегося в собственного эпигона.

 

1 См. также: Василевский Андрей. На платочке. — “Новый мир”, 1992, № 6. (Примеч. ред.)

ЗВУЧАЩАЯ ЛИТЕРАТУРА. CD-ОБОЗРЕНИЕ ПАВЛА КРЮЧКОВА

“ГОЛОСА ШИЛОВА” (1)

Однажды поэт и ученый Валентин Берестов, зная, как я люблю и ценю авторское чтение, сказал мне: “Хотите услышать голос Пушкина?”

Если бы я не знал, с кем разговариваю, то решил бы, что это — неудачная шутка.

Берестов и раньше “показывал” мне голоса. В имитации авторской манеры Бориса Пастернака, Алексея Толстого, Маршака и Чуковского он был пугающе убедителен — особенно когда тот, кому это показывалось, был знаком с оригиналом. Я имею в виду не столько факт личного знакомства, сколько сохранившиеся аудио- или видеозаписи, которые собеседнику Валентина Дмитриевича могли быть известны.

Проживи Пушкин восемьдесят, а не тридцать семь лет, познакомься он каким-нибудь чудом с Эдисоном, окажись перед фонографом, как оказался перед ним в начале 1890-х великий американец Уолт Уитмен — уже почти умирающий, но еще звучащий, — словом, если бы… Но гадать тут не стоит, и все, что нам остается, — это письменные воспоминания современников, слышавших, как читал Александр Сергеевич.

И я услышал “голос Пушкина”. Высокий, звонкий, но не резкий голос, подчеркивающий ритм стиха и чуть-чуть — не иронизирующий, нет! — но слышащий себя, очень отчетливый. Это было не мандельштамовское пение (певец себя не слышит!), не камлание Пастернака, но скорее ахматовская модель: чеканная мелодия. Тут хорошо подходила формула Кольриджа: нужные слова в нужном порядке.

Я не помню, что именно читал Берестов, помню лишь, что это был Пушкин “зрелый”. Наверное, он был уже автором “Бориса Годунова”, которого, как известно, читал публично, например, в доме Веневитиновых.

Тут я хочу самому себе напомнить, что Валентин Берестов был помимо прочего незаурядным пушкинистом, учеником Ахматовой и Томашевского. Однажды он сказал мне, что, выбирая из литературной и жизненной судьбы Пушкина конкретную тему, определяя для себя форму и жанры работы, литературовед-пушкинист — этим самым выбором — бессознательно создает свой портрет, “проговаривается” и “раскрывается”.

Скажем, самого Берестова больше всего волновало в Пушкине детство поэта, а также все, что относится к многообразной теме народного творчества, фольклору. Достаточно вспомнить убедительные доказательства ученым того, какие именно среди народных стихов, переданных Пушкиным Киреевскому, принадлежат перу самого Александра Сергеевича. У меня хранится аудиозапись, на которой Берестов трогательно поет один из таких текстов — “Как за церковью, за немецкою…”.

…Берестов остановился посреди стихотворения. Я видел, что он устал и взволнован. Нам обоим было немного не по себе, почему-то ясно чувствовалось, что душа поэта сейчас где-то рядом с нами, что Пушкин как будто смотрит поверх наших голов, переживая в себе услышанное.

Когда слышу, как читает сам поэт, мне всегда кажется, что я присутствую при написании стихотворения, потому что настоящие стихи всегда рождаются из звука . И еще знаю, что, когда я слушаю аудиозапись — поэт читает только мне и никому больше, что нас — двое. Посредник — голос, в котором, по слову Максимилиана Волошина, сокрыта “душа поэта”. Звук — голос — текст.

В стихах “на эту тему” лучше всех, по-моему, написала Ахматова. В “Тайнах ремесла”, в первом стихотворении цикла.

Самого текста еще нет, слова еще не послышались, “сигнальные звоночки” “легких рифм” еще не зазвучали.

…Мне чудятся и жалобы и стоны,

Сужается какой-то тайный круг,

Но в этой бездне шепотов и звонов

Встает один, все победивший звук.

(“Творчество”)

Последние двадцать лет я прихожу на поэтические авторские вечера с диктофоном. О том, что в авторском чтении заложена важнейшая часть таинственного кода, способствующего рождению стихотворения, я догадался, очевидно, давно. И когда в октябрьском номере нашего журнала за прошлый год я прочитал “тезисы к исследованию” Владимира Губайловского (“Голос поэта”) — увидел, что моя давняя догадка может быть зафиксирована сегодня четкой, непреложной литературной формулой: “Поэт должен читать свои стихи, потому что никто другой этого сделать не сможет. Стихи, не наполненные его живым голосом, еще не вполне существуют. А прочитанные, они могут получить необходимый импульс для путешествия в будущее”.

Когда же я получил предложение заняться обозрением звучащей литературы (а сюда ведь неизбежно войдет и актерское чтение!), то обрадовался и растерялся одновременно. Обрадовался потому, что на страницах толстого литературного журнала появится наконец возможность как-то собирать воедино и представлять читающей публике ту особую, странную, “элитарную” часть культуры, для которой с недавнего времени в книжных магазинах уже выделяют свои отдельные, пока еще очень небольшие пространства.

В музыкальных магазинах такие пространства выделялись и ранее: многие помнят, что в знаменитой “Мелодии” на Калининском проспекте был такой отдельный прилавок со своим продавцом. На полках стояли пластинки с голосами писателей и актеров, читающих художественные произведения.

Сегодня виниловые диски и даже литературные компакт-кассеты обрели исключительно музейно-коллекционное бытование, но, после некоторого переходного оцепенения, звучащая литература стала постепенно выходить и на CD — в современном и массовом формате. О чем и о ком рассказывать — есть.

Конечно, я немного лукавлю, обозначая в заголовке тот факт, что собираюсь ограничить себя в этом обозрении одними лишь компакт-дисками. Ведь если говорить не об актерском, но об авторском чтении, то надо иметь в виду, что издание CD — довольно дорогое удовольствие для российского литератора (если, конечно, имя писателя не является устойчивым “брендом”), — так что в поле нашего зрения неизбежно попадут какие-то издания на магнитофонных кассетах. Кстати, некоторые из них уже поднялись на “ступеньку” цифрового формата, надеюсь, дойдет очередь и до остальных. Ведь записи мастеров сохраняются.

А растерялся я потому, что представлять сегодняшнюю звучащую литературу без опоры на всю предшествующую ей историко-культурную эпоху отечественной звукозаписи, с ее эволюцией, ее мастерами и адептами, — невозможно. У нас была уникальная школа реставрации звука, у нас были — и есть еще — подвижники-профессионалы и по части работы со старыми записями, и по формированию государственных архивных фондов, опирающиеся не только на вчерашний, но и на сегодняшний день…

В конце концов, у нас есть коллекционеры, умеющие делиться с любящей литературу аудиторией — своими сокровищами. Появились, наконец, и совсем уже современные звуковые проекты — и с авторским, и с актерским чтением. Используются сложные аранжировки, писатели и актеры читают свои и чужие произведения, используя наложения голосов, приглашая для записи ультрасовременных музыкантов, снова, как и в старое доброе время, записываются целые мюзиклы и театрализованные постановки. История продолжается.