Далеко от яблони - Робин Бенуэй

не отпустили.

Приземление

Майя

После жаркого позднефевральского солнца Палм-Спрингс кажется, что внутри реабилитационного центра холодно. Взгляд расслабляется: слепящее синее небо уже не бьет по глазам. В центральном вестибюле так тихо, что, направляясь к стойке регистратуры, Майя отчетливо слышит собственные шаги.

– Меня зовут Майя, – сообщает она. – Я приехала повидаться с матерью, Дианой.

Отец высадил ее у входа и, после многократных Майиных уверений, что вместе с ней идти не нужно, отъехал в соседнюю кофейню. «Если что, сбрось эсэмэску, – повторил он не меньше пятнадцати раз, – и я сразу подскочу».

Лорен осталась дома. Она уже трижды ездила к маме, а вот Майя собралась с духом только сегодня. Она и сейчас до конца не уверена, что готова, несмотря на длительную семейную терапию, индивидуальные посещения психолога и все разговоры с Клер, Хоакином и Грейс, и все же мать есть мать. Вечно избегать ее не получится.

Мужчина за стойкой проводит Майю по застеленному линолеумом коридору в помещение, похожее на комнату отдыха. Бильярд, настольный футбол, диваны и, предсказуемо, коробки с бумажными салфетками.

Мама сидит в кресле в дальнем углу. Она замечает Майю, и лицо ее озаряется радостью. Первое, что бросается Майе в глаза, – мама прибавила в весе. Щеки слегка покруглели, волосы – более темные и длинные. Вид у нее… здоровый, осознает Майя. Давно уже мама так не выглядела.

– Солнышко, – обращается она к дочери, встает и протягивает руки, однако Майя пятится. К объятьям она пока не готова. Прошло три месяца, но Майя все еще злится и обижается. По словам психолога, нужно время, и Майя предпочитает в это верить.

– Какая высокая! – восклицает мама, сжимая ее руки в своих. – Подросла, да? Выглядишь совсем большой, Майзи.

– Шутишь? Мам, тебя послушать, так мы три года не виделись.

Выражение маминого лица остается прежним.

– Прямо не верится, что тебе почти шестнадцать.

– Лучше поверь, – краснея, бурчит Майя.

– Лорен рассказала мне кое-какие новости, – продолжает мама. – Вы с Клер снова вместе?

– Уже три месяца, – кивает Майя. – Я очень ее люблю.

– Что ж, чудесно, милая. Я так за тебя рада! И за Клер, конечно.

– Присядем? – предлагает Майя. – Тут, по-моему, тысяча диванов.

Они выбирают диван в дальней части комнаты, садятся рядышком. Повисает неловкое молчание, и обе это понимают. Давно они не разговаривали по душам, очень давно.

– Хотела тебе сказать… – начинает мама.

– Хочу, чтобы ты знала… – одновременно произносит Майя, и они смеются. – Давай сначала ты.

– Ладно. В общем, я просто хочу сказать, что… – Мамин голос дрожит, на мгновение она опускает взгляд, а потом смотрит Майе прямо в глаза. – Я очень сильно сожалею обо всем, через что заставила пройти тебя и всю нашу семью. Тебе и Лорен пришлось хранить мои секреты, но знай, такого больше не повторится. Здесь я много работала над собой, я сильно изменилась и теперь готова вернуться домой и исправиться.

Майя кивает, в глазах застывают слезы. Определенно, их семья – первая в мире по количеству пролитых слез.

– Знаю, – говорит она. – Все хорошо.

– Нет, солнышко, не хорошо. – Мама подается вперед и кладет руки Майе на плечи. – Не хорошо, но мы постараемся все наладить, папа и я. Этого у вас с Лорен никто не отнимет. Не хочу… – ее голос опять срывается, – не хочу, чтобы ты и твоя сестра запомнили меня такой, какой я была. Я хочу, чтобы вы могли мной гордиться.

Майя снова кивает. Эмоции переполняют ее, она не сразу находит в себе силы заговорить.

– Я горжусь тобой, мама, – наконец произносит она. – Ты так много сделала, ты молодец.

– Ну, хватит обо мне, – улыбается мама и стирает с Майиного лица слезы. – Ты-то что собиралась сказать?

Майя делает глубокий вдох, чтобы успокоиться. Второго шанса у нее не будет, только этот.

– Я еще не говорила об этом папе, – начинает она, – и Лорен тоже. Хотела, чтобы ты узнала первой. В общем, два месяца назад мы с Хоакином и Грейс ездили к нашей биологической матери.

Мама бледнеет и в изумлении прикрывает рот ладонью. Майя решительно продолжает.

– Тот конверт в сейфе – я давно его нашла. Мы поехали по адресу, указанному на нем. Она – Мелисса – умерла. Много лет назад. Погибла после наезда грузовика.

– Ох, милая… – Мама так крепко сжимает пальцы дочери, что ее обручальное кольцо впивается Майе в кожу. – Ох, солнышко, только не это.

– Нет, нет, все нормально, – поспешно произносит Майя. – То есть это, конечно, очень печально, но у нее осталась сестра, Джессика, и она чудесная женщина. Есть еще фотографии, и… – У Майи кривится рот, она сейчас… Черт. Такое ощущение, что она вообще ничем не управляет в своей жизни, даже собственным телом. – Я просто хотела тебе сказать, – голос у нее тоже дрожит, – ты же моя мама, правда? Ты. Я люблю Мелиссу, потому что она меня родила, но я люблю и тебя, потому что ты меня вырастила, и, хотя я все еще злюсь, знай: сколько бы ошибок ты ни совершила, я все равно буду тебя любить несмотря ни на что. Так же, как ты любишь меня вопреки всему. Да?

Мама безмолвно плачет, по щекам бегут ручейки слез.

– Да, родная, – кивает она.

– Так… когда ты вернешься? – Майя крепко держит маму за руку, словно та может взмыть в воздух и улететь.

– Скоро, – шепчет мама. – Скоро. Обещаю.

– Мы ждем тебя дома, – негромко произносит Майя и улыбается себе под нос. – Там, где твое место. Дома, рядом с нами.

Хоакин

В конечном счете праздник по случаю усыновления решили объединить с вечеринкой в честь его восемнадцатилетия. Хоакин ничуть не против.

С утра в суде были только они втроем да еще фотограф, нанятый Линдой на весь день. Хоакин облачился в новый костюм, в котором чувствовал себя по-взрослому, и повязал галстук одного цвета с галстуком Марка. Линда надела платье в тон галстукам, и перед выходом из дома все тщательно оглядели себя в зеркало.

– Мы похожи на трех клинических придурков, – констатировал Хоакин.

Марк только расхохотался в ответ.

– Тем хуже для тебя, приятель, – сказал он, – потому что через час ты станешь нашим родственничком. Все пути назад отрезаны.

Хоакин счел это вполне справедливой сделкой.

Во время короткой церемонии Линда заплакала, Марк тоже пустил слезу, хотя позже заявил, что у него, дескать, аллергия. Хоакин с трудом верил, что это происходит на самом деле, и ждал, что в здание