Далеко от яблони - Робин Бенуэй

за ним. Хоакин взял обеих за руки.

Помещение оказалось маленьким, совсем не таким, как обычно показывают в фильмах. А он-то думал, что сейчас войдет в огромный, отделанный мрамором зал! Свет время от времени моргал, однако Хоакину было все равно. Он и сотрудница банка одновременно повернули ключи, и из ячейки в стене выехала коробка, длинная и плоская, размером с тетрадный лист.

– Можете ознакомиться с содержимым здесь, – сказала женщина, проводив троицу в еще более тесную комнатку. Дверь за ней закрылась, подростки остались одни.

Глядя на лежащую на столе коробку, Хоакин сделал глубокий вдох, затем другой.

– Ну, и что там внутри? Есть догадки?

– Деньги, – предположила Майя.

– Акции «Эппл», – высказалась Грейс.

– Набор стикеров.

– Пони?

Хоакин невольно рассмеялся.

– Эх вы, чудики. Ладно, была не была. – Он открыл крышку.

Сначала ему показалось, что это всего-навсего пачка открыток с изображением незнакомых людей и незнакомых мест, а потом Грейс сдавленно охнула, и его взгляд приковала картинка, на которой женщина держала на руках смеющегося кудрявого малыша. Она тоже смеялась, и глаза у нее и ребенка были одинаковые. Только тогда до Хоакина дошло, что это вовсе не открытка, а фотография, на этой фотографии он и его мать, и таких фото целая коробка.

Из его глаз неудержимо хлынули слезы, руки лихорадочно перебирали снимки. Вот фото новорожденного Хоакина в больнице, красного и сморщенного, как изюм, а вот он сидит в манеже и счастливо улыбается в объектив.

При взгляде на каждую фотографию его захлестывали эмоции, сердце всякий раз замирало, а потом в груди разливалось тепло. Мама, ясноглазая и жизнерадостная, была невероятно похожа на Грейс и Майю. Только сообразив, что слезы капают на фотокарточки, Хоакин понял, что плачет. Грейс тихонько всхлипывала, уткнувшись в Майину спину, а Майя прижималась лбом к его плечу. Хоакин привлек к себе обеих сестер и замер. Прошлое, разложенное на столе, взывало к ним, обещая нечто большое, искреннее и светлое.

– Смотрите, – прошептала Майя, беря одну из фотографий, – смотрите сюда.

Хоакин взял у нее фото. Мама держала его на бедре, указывая пальцем на камеру, и на снимке явно был виден ее округлившийся живот. Хоакин улыбнулся.

– Это Грейс.

Грейс присмотрелась и охнула.

Он вновь начал перебирать фотографии, вглядываясь в лицо маленького мальчика – в свое лицо. Как легко простить такого очаровательного малыша, большеглазого и пухлощекого… Хоакин раз за разом напоминал себе, что этот ребенок – он сам, что когда-то кто-то его любил и сделал так, чтобы эти фотографии пролежали в целости и сохранности почти восемнадцать лет. Пускай они не висят на стене и не вклеены в альбом, но они есть. Кто-то счел нужным их сберечь.

И только одна фотография не была его детским снимком. Профессиональное фото – сделано, кажется, на школьном балу… Да это же мать и отец на выпускном, внезапно осознал Хоакин. Примерно одного роста, бедно одетые, но их глаза! Во взоре отца – то самое восхищение, о котором говорила Джессика. На оборотной стороне надпись: «Мелисса + Хоакин = любовь», крестики, означающие поцелуи.

В груди у Хоакина что-то лопнуло, и в то же время другая разверстая рана начала затягиваться. Кусочки души и разлетались в разные стороны, и соединялись – все сразу. Хоакин рухнул на стул, сестры сели по обе стороны от него. Все трое безмолвно знакомились с прошлым.

Подарка ценнее и дороже для Хоакина не было и быть не могло.

Когда они наконец собрались уходить, банк уже закрывался. Чтобы забрать все фото, пришлось попросить у кассира бумажный пакет.

– А коробка вам не нужна? – спросила та.

– Нет, – покачал головой Хоакин. – Все, что нужно, я уже взял.

На обратном пути за рулем снова была Грейс. Хоакин сидел рядом с ней, свернувшись калачиком, и смотрел на лежащий между сиденьями пакет со снимками. Время от времени он заглядывал внутрь – просто убедиться, что фотографии никуда не делись, – и всякий раз из пакета на него смотрела его собственная юная версия.

– Хороший сегодня день, – пробормотала Майя, перегнувшись с заднего сиденья. Голову она положила на плечо Грейс, а руку обвила вокруг плеча Хоакина. В ответ Грейс лишь промычала что-то невнятное. Лучи закатного солнца падали на девичьи волосы; развеваясь на ветру, они напоминали темное пламя, бушующее вокруг лиц обеих сестер. Красавицы, подумал Хоакин, совсем как их мама.

Он обхватил рукой Майино запястье. Один цвет кожи, одна кровь.

Они возвращались обратно. Втроем. Вместе, как и обещали друг другу.

Когда автомобиль свернул с магистрали, Хоакина охватило беспокойство. Казалось, ссора с Марком и Линдой произошла не сегодня утром, а миллион лет назад. Что теперь делать? Может быть, ему позволят хотя бы вещи забрать? Или отныне это их вещи? Если на то пошло, Хоакин ни за что не платил. Да он, собственно, ни на что и не претендует. Может, просто попросить у кого-нибудь телефон, набрать Элисон и сообщить, что ему нужно новое место жительства? А может, попробовать перекантоваться у Майи или Грейс, хотя бы день-другой, пока он соберется с мыслями?

Хоакин так напряженно размышлял об этом, что даже не заметил на подъездной дорожке у дома Грейс Марка и Линду. Их автомобиль стоял неподалеку, на лицах была написана тревога.

– Что? – вырвалось у Хоакина. – Что они тут делают?

Майя даже не потрудилась изобразить смущение.

– Мы позвонили на твой телефон, – призналась она. – Там, в доме у Джессики, когда ты отлучился в туалет. Они сняли трубку, и мы сказали, что ты с нами. Они страшно волновались.

От изумления Хоакин словно прирос к сиденью. За свою жизнь он покинул много домов, и ни разу никто его не искал, не приезжал за ним. Даже, вдруг подумалось ему, родная мать.

В конце концов Марк подошел к машине и открыл дверцу.

– Привет, дружище, – сказал он. – Говорят, у тебя сегодня было большое приключение.

Хоакин был уверен, что давно выплакал все слезы, но, увидев перед собой Марка, не выдержал.

– Прости меня, – прошептал он. – Марк, прости меня, пожалуйста.

Марк наклонился к нему, расстегнул ремень безопасности и помог выбраться из машины. В следующее мгновение Линда уже обнимала их обоих. Взяв Хоакина за плечи, Марк посмотрел ему в глаза.

– Тише, тише, все хорошо. Мы на тебя не сердимся.

Хоакин прижался к ним так крепко, что свело руки. Он ощутил, что такое прощение: страдание, боль и радость, одновременно разрывающие сердце.

– Папа, – прошептал он. – Мама.

Родители в ответ лишь крепче сжали его в объятьях. И уже больше никуда