На службе зла - Роберт Гэлбрейт

Желтушное лицо усохло, как прошлогоднее яблоко, кожа обтягивала скулы, под которыми темнели впалые щеки. На висках появились залысины, жидкие пряди крысиными хвостами свисали вдоль длинных ушей, каждую мочку украшал серебряный тоннель. Так и застыли эти двое: Страйк, не к месту элегантный в своем итальянском костюме, и пропахший крэком Уиттекер, таращивший золотистые глаза священника-еретика из-под дряблых век. Страйк затруднялся определить, сколько прошло времени, но в голове у него пронеслась вереница четких рассуждений.

Если Уиттекер и в самом деле убийца, он, возможно, запаниковал, но не слишком удивился этой встрече. Если же он не убивал, столкновение со Страйком у дверей фургона должно было повергнуть его в шок. Однако Уиттекер никогда не реагировал как все. В любой обстановке он напускал на себя невозмутимость и всезнание.

Через некоторое время Уиттекер отреагировал, и Страйк понял, что другой реакции быть не могло. Обнажив гнилые зубы, тот просто ухмыльнулся, и Страйка мгновенно захлестнула ненависть двадцатилетней давности, смешанная с желанием двинуть Уиттекеру по морде.

– Вот так встреча, – спокойно протянул Уиттекер. – Сержант Шерлок, мать твою, Холмс.

Он отвернулся; под жидкими прядями Страйк заметил розовый скальп и позлорадствовал, что Уиттекер лысеет. Убогий мудила. Так ему и надо.

– Банджо! – окликнул Уиттекер последнего из трех дружков, уже взявшегося за ручку двери. – Тащи ее сюда!

Его ухмылка оставалась надменной, хотя безумный взгляд метался между Страйком, фургоном и пабом. Грязные пальцы сжались в кулаки. При всей своей напускной безмятежности он задергался. Почему он не спросил, что тут делает Страйк? Или уже знал?

Приятель, которого Уиттекер назвал Банджо, появился из паба, ведя Стефани за хилое запястье. В свободной руке она сжимала белый аптечный пакет, ослепительно чистый по контрасту с поношенной, засаленной одежонкой и грязным тряпьем Банджо. На шее у нее прыгала золотая цепочка.

– Ты что?.. Куда?.. – скулила Стефани, не понимая, что происходит.

Банджо поставил ее рядом с Уиттекером.

– Сбегай за пивом, – приказал Уиттекер, и Банджо послушно зашаркал обратно в паб.

Уиттекер обхватил рукой тонкую шею Стефани, и та посмотрела на него с раболепным обожанием, видя в нем, как в свое время Леда, нечто магическое, совершенно недоступное Страйку. Уиттекер сжал пальцы на девичьей шее, да так, что кожа под ними побелела, и начал трясти – незаметно для постороннего взгляда, но достаточно сильно, чтобы на лице у Стефани отразился смертельный ужас.

– Что-нибудь знаешь об этом?

– О чем? – захрипела она. В бумажном пакете постукивали таблетки.

– О нем! – прошипел Уиттекер. – О нем, на которого ты запала, сучка дешевая…

– Отпусти ее, – сказал Страйк, впервые подав голос.

– Ты мне приказываешь? – сверля его безумным взглядом, тихо спросил Уиттекер с широкой ухмылкой – и вдруг с неимоверной силой вцепился обеими руками в девчоночью шею и оторвал Стефани от земли; она попыталась вывернуться и уронила пакет на мостовую; ноги-спички задергались в воздухе, лицо побагровело.

Без раздумий, без малейшего колебания Страйк двинул Уиттекера кулаком под дых, и отчим рухнул, увлекая за собой Стефани. Страйк даже не успел этому помешать: он только услышал, как ее голова ударилась о тротуар. Еще не переведя духа, Уиттекер попытался подняться, глухо изрыгая из своей грязной пасти поток брани, и Страйк краем глаза увидел, как из паба выходят трое дружков во главе с Банджо: они наблюдали эту сцену через единственное закопченное окно. У одного в руке был короткий ржавый нож.

– Валяйте! – подначивал Страйк, твердо стоя на ногах и широко разведя руки. – Приведите копов к своему притону на колесах!

Не до конца очухавшийся, поверженный Уиттекер жестом приказал дружкам держаться подальше; это было самым явным проявлением здравого смыла, какое только знал за ним Страйк. У окна паба сгрудились зеваки.

– Охерел совсем… мать твою… – просипел Уиттекер.

– Ага, кстати, о матери, – сказал Страйк, рывком поднимая Стефани на ноги. В ушах у него пульсировала кровь. Руки чесались отделать Уиттекера так, чтобы желтушная морда превратилась в кашу. – Он убил мою мать, – обратился он к девчонке, глядя в ее ввалившиеся глаза. Его пальцы легко смыкались вокруг ее тонких запястий. – Ты слышала? Он уже убил одну женщину. А может, и не одну.

Уиттекер попытался схватить Страйка за ноги и повалить; Страйк ответил ему пинком, не отпуская от себя Стефани. У нее на шее краснели пятна от пальцев Уиттекера и еще следы от вдавленной цепочки с подвеской в форме плетеного сердца.

– Так что пошли со мной, – сказал ей Страйк. – Он подлый убийца. Я устрою тебя в женский приют. Спасайся.

Ее глаза были как шахты, ведущие в неведомую тьму. Страйк мог с таким же успехом предложить ей единорога – какой-то запредельный бред. И хотя Уиттекер чуть ее не задушил, она – в это трудно было поверить – вырвалась от Страйка, как от похитителя, доковыляла до Уиттекера и заботливо склонилась над ним; на цепочке покачивалось плетеное сердце.

Стефани помогла Уиттекеру встать на ноги, и тот повернулся к Страйку, потирая живот в том месте, куда пришелся удар, а потом, в своей шутовской манере, зашелся старушечьим хохотом. Уиттекер победил – это было ясно как день. Стефани льнула к нему, словно к спасителю. Он запустил свои грязные пальцы ей в волосы, с силой притянул ее к себе и стал целовать, залезая языком ей в глотку, а сам жестом приказывал наблюдающим за этой сценой дружкам идти обратно в фургон. Банджо забрался на водительское сиденье.

– Покеда, маменькин сынок, – прошипел Уиттекер Страйку, заталкивая Стефани в задний отсек фургона.

Прежде чем захлопнуть дверцы под брань и улюлюканье дружков, Уиттекер посмотрел Страйку прямо в глаза и, ухмыляясь, изобразил свой фирменный жест, как будто перерубал горло. Фургон тронулся.

Внезапно Страйк понял, что его окружают люди с бесстрастными, но в то же время испуганными лицами, какие бывают у зрителей киношки, где внезапно зажегся свет. Из паба по-прежнему глазели любопытные. Страйку больше ничего не оставалось, кроме как запомнить номер старого битого фургона, еще не скрывшегося за углом. Когда он в ярости покидал место происшествия, собравшиеся бросились врассыпную, чтобы только не оказаться у него на пути.

42

I’m living for giving the devil his due.

Blue Öyster Cult. «Burnin’ for You»[74]

Дерьмо случается, говорил Страйк самому себе. Военная служба приучила его держать удар. Как ты ни готовишься, как ни проверяешь все снаряжение, как ни обдумываешь каждую мелочь, все равно какая-нибудь случайность тебя обломает. Как-то раз в Боснии у него сдох бракованный мобильник, что повлекло за собой целую череду сбоев, которые в итоге едва не стоили жизни его товарищу, зарулившему по ошибке не на ту улицу в Мостаре.

Оправдываться было нечем: окажись на месте Страйка его подчиненный из Отдела специальных расследований, который вздумал бы на задании прислониться к небрежно припаркованному фургону, не проверив сначала, нет ли кого внутри, Страйк взгрел бы такого разгильдяя по первое число, да так, чтобы другим неповадно было. Сейчас он убеждал себя, что не предвидел возможной стычки с Уиттекером, но по зрелом размышлении вынужден был признать, что его действия говорили о другом. Раздосадованный многочасовым наблюдением за квартирой Уиттекера, он даже не особо скрывался от завсегдатаев паба. Хотя он не допер, что Уиттекер может оказаться в том фургоне, но чувствовал животную радость оттого, что все-таки врезал этому гаду.

А ведь как хотелось его размазать. Этот ехидный смешок, эти крысиные хвосты волос, эта футболка с эмблемой Slayer, едкий запах, пальцы, стиснувшие тонкую девчоночью шею, да еще намеки на Леду: чувства, всколыхнувшиеся при неожиданной встрече с Уиттекером, словно вернули Страйка на двадцать лет назад, когда он готов был драться, не думая о последствиях. Если отвлечься от того, что он с радостью врезал Уиттекеру, никакой пользы это столкновение не принесло. При всем желании Страйк не смог бы на основании одной лишь внешности ни подтвердить, ни опровергнуть, что Уиттекер и был тем громилой в вязаной шапке. У темной фигуры, которую Страйк преследовал по Сохо, не было спутанных прядей, но длинные волосы нетрудно стянуть резинкой или спрятать под шапку; тот тип выглядел здоровее Уиттекера, но стеганые куртки зрительно добавляют массы. Да и реакция Уиттекера на появление бывшего пасынка возле фургона не давала никаких подсказок. Чем больше Страйк об этом думал, тем больше сомневался, видел ли он торжество в злорадном выражении лица Уиттекера и был ли последний жест, когда тот провел грязными пальцами по горлу, обычным позерством, беззубой угрозой или наивным запугиванием со стороны того, кто любой ценой хочет казаться самым опасным, самым жестоким.