Боже, спаси русских! - Андрей Ястребов

Мнимую мощь Толстого его недруги противопоставляют «жалкости» его исканий и посмертной судьбы. А для революционеров он так и остался богатырем и «матерым человечищем». Думается, сам граф, услышав все эти определения, только плечами пожал бы.

И КАКОЙ ЖЕ РУССКИЙ...

В ОБНИМКУ С ВЫЧУРНЫМИ ИСТИНАМИ

Отношения русского человека с религией и верой непростые. Если их выразить реферативно, обобщив опыт всех героев классической литературы, то выйдет примерно такой сюжет-исповедь: «Прошло уже много лет с тех пор, как я разговаривал со священником. Он отпустил мне все грехи. Душа моя просияла. Я вышел просветленный и опять поджег церковь».

Не хватает русскому человеку легкости общения с Богом. Вот у наших братьев по судьбе – русских евреев – это как-то получается. Взять хотя бы еврейские анекдоты, в которых Бог всегда приходит на помощь, только иронично так замечает: «Парень, а ты что сделал для того, чтобы хоть что-нибудь получить в этой жизни? Хоть билетик лотерейный купи». Вот только не надо про «христопродавцев». Надоело!

У нас, у русских, все тяжеловесное, серьезное, и не потому, что отъявленные философы – куда там! – а потому, что в отношениях с Богом у нас все тяжеловесное, серьезное. Так у нас принято.

Русский человек любит цитировать, к примеру, слова поэта: сожги то, чему поклонялся, поклоняйся тому, что сжег. О, это мы с радостью. Сжигаем все, что под руку попадается, потому что все это напоминает про грехи наши.

Грешники мы. Грешники. Что там говорить про первородный грех. Было, да сплыло. Мы в него не верим. Что касается самих себя, тут проблемка намечается. Каждый из нас как-нибудь в сердцах возьмет и признается: грешен. Но это не искреннее признание, а так – для ритуала. Сказать кому, что не грешник – засмеют. У нас принято быть грешником, это правило общежития и хорошего тона.

А вот грешниками мы становимся наедине с собою. И грехи у нас самой худшей разновидности – жгучие, гаденькие, постыдные, обыденные. Начинаешь вспоминать какой-нибудь грешок, и кажется, с трудом отыщешь, найдешь что-нибудь гаденькое, потом еще что-нибудь мерзенькое, потом... Самый большой наш страх в попытке выловить из прошлого действительно неприглядный эпизод заключается в том, что таких эпизодов слишком много, и ты понимаешь, что лучше их просто стереть, вытеснить куда-нибудь в беспамятство, а если читал Фрейда, – то в подсознание.

Господи, пра-сти, Господи, пра-сти... мы ноем так, как умели ныть в детском саду.

Русский человек привык чувствовать себя виноватым. Вроде живет честно, а как придет в церковь, виноватиться начинает, понимает, что живет неправильно, ощущает себя здоровенным куском экскрементов.

Лучше всего, конечно, ходить только в церковь, никуда больше, никому не отдавать предпочтение, быть верным своему выбору – не выбирать, сидеть дома, скромно и благопристойно; не высовывать носа на улицу, потому что пороки, словно мухи, поджидают нас за дверями.

Батюшка увещевает, грозит, советует. Чего-то мы не очень ему верим, потому что батюшка нам учительницу напоминает. Мы в церковь, можно сказать, с чистой душой пришли: наставьте нас, образумьте, вектор задайте, а нас, как в школе, про выученные уроки спрашивают и дают задание на дом: не кради, гадостей не говори и т. д. Больно все это тяжеловато для человечка. Кругом воруют. Как! Кругом! Воруют! А для себя, значит, нужно сделать исключение. Не ворует только тот, кому нечего воровать. Ну как, к примеру, своруешь, если ты учительствуешь. Скрепки, что ли, с педагогического производства переть?! А как гадостей не говорить? Тогда, собственно, всю жизнь в молчанку играть. Смотришь телевизор, ходишь на работу, ездишь в метро – ну как тут смолчать?

Грешники мы, ой грешники.

Как нам нужна вера!

Как.

Нам.

Нужна.

Вера.

Ахинея педагогов относительно религии, усвоенная в наших славных университетах, совершенно не может помочь понять какие-то бытийные смыслы. На лекциях слушаешь-слушаешь, вроде все понятно – пляски вокруг костра, анимизм, фетишизм, ритуалы, сакрализация.

Только нам очень не хочется, чтобы Бога не было. Тогда смыслы эти самые бытийные уходят. Тогда возникает вопрос: а неужели все это, что называется жизнью – моей, единственной, ни на чью иную непохожей, превратится в ничто? Как не хочется.

Поэтому у нас, как оглянешься вокруг, везде атеизм и литература.

Поэтому у нас, куда ни кинь – везде Бог и литература.

Наш человек боится на тему Бога иронизировать. Мало ли что! Он, конечно, не очень-то верит всяким чужим свидетельствам чудесных знамений, подозревая, что очевидцы пишут о своих встречах с чудесами из какого-нибудь тихостного монастыря или приюта для душевнобольных.

Еще и телевизор мешает все карты. Настроится наш человек на благостность, слушает внимательно пастыря душ, аж прослезится от слова правды. Умиротворится, пойдет перекусит, чего магазин эконом-класса послал, опять к телику, а там вселенский конкурс экстрасенсов, всероссийский слет экзорцистов, симпозиум сатанистов, там какой-нибудь громко помешанный что-то языческое вещает. Конечно же будет интервью с певицей – кающейся грешницей, она новый диск выпустила про всякие страсти-мордасти. Так вот, у нее поинтересуются, а какая, дескать, у вас любимая книжка. Ответ очевиден: «Библия. Я там все ответы нахожу». О, подумает наш человек, у меня тоже немало вопросов накопилось. Где, к примеру, денег взять, как кредит оформить, как работу денежную найти. Открою-ка я Библию. Откроет он. Там сказок и притч на всю историю человечества, целые моря крови, многочисленные стычки, а про деньги: отринь, откажись, празднуй бытие, а не обладание, а то ожидает тебя в конце суровая и справедливая кара за разнузданное поведение. Что-то не читается. Совсем не читается.

Есть такая западноевропейская новелла про жонглера Богоматери, которая Анатолем Франсом расписана. Жил-был жонглер, который не знал как молиться. Ремесло его сомнительно – жонглируй себе и жонглируй. Нет в этом занятии ничего божественного. Мучился он мучился, а потом снизошла на него благодать, понял он: каждый человек молится своим ремеслом, своим трудом. Встал он, просветленный, перед ликом Богоматери и принялся жонглировать, осмысленно, по-настоящему, по-людски.

В Библии не найти всех ответов. Библия только для того нам дадена, чтобы мы находили вопросы, которые не отыскиваются в «Муму».

Как нам жонглировать, жить, водить самолеты, читать лекции, продавать машины или яблоки, пахать землю, помогать старикам?.. Вот они вопросы. Каждый отвечает по-своему.

Жонглер Богоматери ответил. А ты? А я?

Для нашего человека, эдакого душевно безъязыкого и совсем не аскетичного, Бог – это некая таинственная символическая форма, к которой обращаются во втором лице, а рассуждают в третьем лице.

Говорят, что папа Лев X когда-то решил отлучить от церкви всех, кто не любил Ариосто. У нас примерно такая же история с Толстым, только наоборот. Кстати, а нужно ли было его отлучать? Кто его знает! Когда во всем мире отгремели всяческие ереси, у нас, в России, как пошли богостроительство и богоискательство – так и без остановки. Все спорят. Все дискутируют.

Наш человек, даже тот, который не любит читать, знает, что литература научит всему. И власть это заблуждение по-барски формально поддерживает, любит она юбилейные даты, заседания в честь народных писателей. От этого тоже нашему человеку иногда кажется, что эта самая литература даже ответственность разделит за что-нибудь, к примеру за крамольные мысли. Любит наш человек что-нибудь глубокомысленно процитировать. «Человек, – произносит он с душевным усердием, – это звучит гордо». А вот когда литература не дает ответа по какому-либо вопросу, лицо у нашего человека становится обиженным, глаза – печальными, губки – дрожащими. Как, обманули?! Опять.

Можно ли научиться вере? Нет. Можно ли научиться любить Бога? Тем более нет. У нас в России – все не как у всех. У нас литература за все отвечает. За власть, за прошлое. За веру.

Не умеем мы, русские, писать про веру и Бога. Впадаем в крайности. Или что-нибудь сусальное, или ерепенимся.

Стивен Ликок остроумно заметил: «В споре полуправда лучше правды, как в драке лучше получить удар половиной кирпича, чем целым кирпичом».

Как говорится, ощутите разницу. Если бы этот самый Ликок был русским, он непременно заявил: «Только правда! Только целый кирпич!»

Вера, как и правда, у нас в России – жанры второстепенные, они полностью зависят от ситуации. Кто бы мог подумать, что сократический диалог пустит такие саксауловы корни у нас? Вера и правда в России – это не более чем исторический кинокомикс про гардемаринов.

Вера должна рассказывать сказки о правде взрослым детям, а может, и саму правду. Они таят в себе и для себя смысл. Она возвышают чувство надлежащего.

Литература же, хоть и рассказывает про веру и правду, имеет к истине не большее отношение, чем зайчишка серенький к небоскребу.