Легенды и мифы Древнего Востока - Анна Овчинникова

Но Энкиду еле слышно ответил другу:

— Смерть покорила меня, я ныне бессилен.Боги любят тебя и сделают сильным,Славу твою возгласят все девы Урука…Сколько пространств мы с тобой обошли и равнинных, и горных,И я устал, и лежу, и больше не встану.Покрой меня пышной одеждой, какую мать твоя носит,Кудри смочи мои маслом кедра,Того, под которым от нашего гнева погиб Хумбаба.Тот, кто берег зверей пустыни,Тот, кто играл у воды со стадом,Никогда не сядет с тобою рядом,Никогда не напьется воды в Евфрате,Никогда не войдет в Урук блаженный!

Энкиду закрыл глаза, вытянулся на ложе и замер. Тронул Гильгамеш его грудь — и не услышал биения сердца. Схватил за руку — она не ответила на пожатие.

Тогда он упал на друга, как на невесту,Как рыкающий лев, он рванулся на друга,Как львица, детеныша которой убили,Он схватил его недвижное тело,Рвал одежду свою, проливал обильные слезы,Сбросил царские знаки, скорбя о его кончине.

Гильгамеш прибегал к колдовству и чарам, вновь и вновь молил богов вернуть Энкиду к жизни, не желая примириться с кончиной друга. Напрасно Шамаш убеждал царя Урука, что даже боги не могут вернуть умершего из Иркаллы, напрасно сам Эллиль снизошел до того, чтобы объяснить закон непреложности смерти упрямцу, день за днем нарушающему тишину его храма…

Гильгамеш ничего не желал слушать! Он запретил предавать тело Энкиду погребению, и его молитвы все больше походили на богохульства, а его неистовая скорбь — на безумие.

Весь люд Урука оплакивал смерть того, кто был общим любимцем, а горше всех плакала Нинсун — как об Энкиду, так и о своем безрассудном сыне.

Наконец, боясь, что Гильгамеш вот-вот и впрямь лишится рассудка, жрица решилась обратиться к богам с дерзновенной просьбой: пусть они позволят тени умершего ненадолго подняться на землю. Может, хоть Энкиду сумеет образумить своего друга? Нинсун пришла с этой просьбой в храм Эллиля, но верховный бог не откликнулся на молитву жрицы; она припала к кумиру Сина, но и тот не внял ее заклинаниям. Только добрый Эйя склонил слух к материнской мольбе и велел Нергалу, владыке мертвых, открыть ненадолго врата преисподней.[130]

И вот, как дыхание ледяного ветра, на землю вышла тень Энкиду и предстала перед Гильгамешем. Рванулся Гильгамеш к другу — но тут же понял, что перед ним лишь бесплотная оболочка… Однако он отчаянно обрадовался даже этой тени и засыпал умершего нетерпеливыми вопросами:

— Скажи мне, друг мой, скажи мне, друг мой,Скажи мне закон земли, который ты знаешь!

И голосом, похожим на далекое эхо, призрак отвечал побратиму:

— Не скажу я, друг мой, не скажу я!Если бы закон земли сказал я,Сел бы ты тогда и заплакал!— Что же? Пусть я сяду и заплачу!Скажи мне закон земли, который ты знаешь!— Голова, которой ты касался и которой радовался сердцем,Точно старую одежду, червь ее пожирает!Грудь, которой ты касался и которой радовался сердцем,Точно старый мешок, полна она пыли!Все тело мое пыли подобно!

…В царских покоях, откуда много дней доносились то плач, то крики, с некоторых пор наступила зловещая тишина, и не сразу несколько смельчаков отважились переступить порог комнаты скорби, где Гильгамеш столько времени оплакивал друга. Царь по-прежнему сидел над телом Энкиду, но молча и неподвижно…

Призвав на помощь всю свою храбрость, один из сановников робко обратился к Гильгамешу:

— Ты победил Хумбабу, хранителя кедров,Львов убивал ты в горных ущельях,Умертвил и быка, что спустился с неба.Почему ж твоя мощь погибла, почему же твой взор опущен,Сердце бьется так быстро, прорезают чело морщины,Грудь исполнена скорбью,И с лицом уходящего дальней дорогой лицо твое схоже?

И Гильгамеш, подняв на вопрошавшего пустые глаза, тихо ответил:

— Энкиду, мой друг, мой брат, пантера пустыни,Вместе с которым мы видели столько лишений,Друг, с которым мы львов убивали,Умертвили быка, что спустился с неба,Победили Хумбабу, хранителя кедра,Ныне судьба его свершилась…Надо мной тяготеет предсмертное слово друга.Как, о, как я утешусь? Как, о, как я заплачу?Друг возлюбленный мой грязи теперь подобен,И не лягу ли я, как он, чтоб вовек не подняться?

IX

«Не такой же ли я смертный, как Энкиду? Значит, и мне не спастись от страшного мрака Иркаллы!»

Эта мысль погнала Гильгамеша за стены Урука, повела без дороги в дальнюю степь, в дикие горы, но даже в самой безлюдной глуши он не мог укрыться от страха смерти. Страх следовал за ним мягкой львиной поступью (а ведь раньше он никакого льва не боялся!); страх заставлял его, смирив гордыню, молить о защите Эллиля, Сина и даже Иштар…

Но Гильгамеш знал, что боги не отведут от него кончины, и потому шел все дальше и дальше — к горам, окаймляющим землю и уходящим подножьями в глубины Иркаллы, к горам, за которыми Шамаш спускался в воды Мирового океана.

Герой давно потерял счет дням, проведенным в дороге; он дрался на перевалах со львами, ел мясо диких зверей, одевался в звериные шкуры — и наконец достиг-таки утесов Машу.

Здесь открывались врата в преисподнюю, и вход охраняли ужасные стражи: огромные полулюди-полускорпионы, чьи сверкающие взоры сулили гибель… Сердце Гильгамеша дрогнуло при виде этих кошмарных созданий, и все-таки он решительно направился к ним.

— Стой! Ни шагу дальше! — остановил героя грозный оклик, полное яда жало взметнулось над головой Гильгамеша. — Поворачивай назад, смертный, если не хочешь раньше времени попасть в Страну без Возврата!

— Мой названный брат, Энкиду, уже ушел этой дорогой, — глухо отвечал Гильгамеш. — А я для того и явился сюда, чтобы спастись от неминуемой смерти. Я ищу Утнапишти, единственного из людей, кто обрел вечную жизнь. Я хочу выведать у него секрет бессмертия!

— Ты безумец, — отвечал человек-скорпион, опуская ужасное жало. — Еще никогда не бывало такого, чтобы живой человек входил в ворота Иркаллы! За этим порогом царит такой мрак, что лишь Шамаш может рассеять его своими лучами; ты же затеряешься, сгинешь в кромешной тьме, больше никогда не увидишь света!

— Я и так пребываю во тьме с того дня, как потерял Энкиду. Вся моя жизнь — беспросветный мрак, полный тоски и боли. Но и в лютой печали, и в жару, и в мороз я не поверну назад, не откажусь от цели. Открой же ворота, страж! Раз я сумел добраться до края света, у меня хватит сил и для того, чтобы шагнуть за край!

— Да, я вижу, ты слишком упрям, чтобы внять моим убеждениям. Хорошо, я распахну перед тобой ворота — иди, храбрец! И да сопутствует тебе удача!

Человек-скорпион кончил, вошел Гильгамеш в пещеру.Ночною дорогой солнца час двойной он проходит,Мрак там глубок, и нет там света,Позади себя ничего он не видит.Восемь часов идет, и дует северный ветер,Десять часов идет, выходит навстречу солнцу,На двенадцатый час разлилось сиянье.Деревья богов он увидел, к ним путь направил.

О таких деревьях и слыхом не слыхивали по ту сторону края света! Вместо плодов на них висели драгоценные камни: сердолики, рубины, яшма, топазы и изумруды. Гильгамеш шел по райскому саду, дивясь на небывалую красоту, но печаль по-прежнему терзала его сердце.

X

На краю сада, на обрыве над морем, стоял дом Сидури — гостеприимной хозяйки. К ней частенько захаживали боги, и она угощала их сикерой, черпая из бездонного кувшина хмельную брагу золотой чашей… Но еще никогда в ее владения не забредали такие диковинные пришельцы, как тот, что вдруг вынырнул из глубины сада!

При виде одетого в звериные шкуры могучего человека с осунувшимся лицом и с полубезумным взглядом Сидури стремглав бросилась в дом и заперлась на все засовы.

Горе и скитания и впрямь слегка помутили рассудок Гильгамеша, к тому же рядом с ним теперь не было Энкиду, усмирявшего прежде его буйный норов, — потому герой метнулся вдогонку за женщиной, срывая с пояса секиру, и яростно заорал:

— Как ты смела захлопнуть двери у меня перед носом?! Разве так встречают путников добрые люди?! Открой, слышишь, не то я проломлю эти стены и превращу твою лачугу в груду развалин!

— Кто ты такой? — дрожащим голосом отозвалась Сидури. — Что тебе от меня надо?