За день до послезавтра - Сергей Анисимов

Дверь снова приоткрылась. Секретарь поставил на стол поднос с очередным кофейником и очередными чашками. Сам Джозеф Байден «дома» пил кофе принципиально из собственной кружки, куда входила едва ли не пинта. Штатную подавальщицу за последние дни не допустили до этого кабинета ни разу.

— Мистер вице-президент, германский посол прибудет в четыре ровно.

— Спасибо, я помню.

Он снова обернулся к сидящим.

— Ответил ли я на заданный вопрос?

— Да, сэр.

Полковник поднялся и вытянул руки по швам. Вслед за ним поднялись все остальные.

— Тогда, с вашего позволения, мы закончим. Сейчас тут начнутся «Звездные войны»: столько генералов и адмиралов стены этого кабинета не припомнят со времен Рузвельта, вероятно. Не советую вам при этом присутствовать.

Прощание было теплым. И уже проводив своих посетителей до двери и закончив с рукопожатиями, вице-президент сказал:

— Считайте часы, джентльмены. Когда вы будете в самолете, я уже закончу с генералами и продолжу общение с герром Чариотом. В ходе наших предшествовавших встреч Клаус продемонстрировал завидную адекватность, как и сама фрау канцлер. В пример покойному Рёслеру.

Десять человек улыбнулись одновременно. Улыбки были разными, но в них опять было что-то общее. Даже странно.

Пятница, 15 марта

Не речами, не постановлениями большинства решаются великие вопросы эпохи, а железом и кровью.

Бисмарк, в обращении к депутатам Рейхстага, 1862 г.

Два последних дня Николай провел в состоянии постоянного напряжения. Он ни разу не прикоснулся к рюмке, к ночи изо всех сил старался загнать себя в кровать работой и долгим бегом по набережным, но это не помогало. «Саратов», — произносило озабоченное лицо на телеэкране. «Саратов», — говорили друг другу незнакомые люди на улицах. — «Ну сколько же можно, опять ведь… Слышали, что этот там сказал, по ящику?..»

Он был из тех, кто слышал. Но от окружающих отличался сильно. Пытаясь внешне выглядеть нормальным. Не вопящим, не заходящимся от крика. Крика, обращенного в никуда, к переставшим верить ему друзьям, да просто к окружающим: «Люди, да что же вы? Да неужели вы совсем ничего не понимаете?» Если он кричал, то только внутри, — достаточно глубоко, чтобы этого не было видно. Или почти не видно, как он еще продолжал надеяться. С момента гибели «Саратова», со дня, когда он начал отсчитывать оставшиеся им всем часы, Николай пытался заговорить о происходящем несколько раз. Высказаться, объяснить, сделать хоть что-то. Безнадежно: его не собирались слушать вообще. И телефон молчал, хотя согласно всему, чему его учили эти годы, давно должен был зазвонить…

— Коленька, ну нельзя же так. Посмотри на себя в зеркало, ты же совсем черный. Ну как можно так работать?

Он механически улыбался маме, механически брился перед зеркалом, равнодушным жестом бросал на подбородок капли «Aqua Di Gio» — дорогого подарка девушки, имя которой он уже позабыл. Брал сумку, проверял, на месте ли ежедневник и записная книжка, в карманах ли оба сотовых телефона.

— Коля?

Мама пропускала его грустную улыбку мимо — она-то точно видела, что с ним далеко не все в порядке. Часы буквально пульсировали на запястье. Секунда, еще секунда. Времени почти не было у них всех, — но люди на улицах продолжали двигаться как ни в чем не бывало.

— Раззява! Раньше не мог вспомнить?

Перекошенный от гнева человек осекался, когда протискивающийся к двери вагона Николай встречался с ним глазами. Народ уже пер наружу, весело работая локтями, и времени объяснить не было — лицо уплывало назад. «Саратов», — приглушенно звучало вокруг, глядело со страниц дешевых газет, которые держали в руках спешащие к эскалатору люди. «Аргументы и факты» поместили силуэт тонущей подводной лодки на первую страницу обложки: где-то к кормовым торпедным аппаратам схематично изображенный корпус превращался в черный палаческий топор, увлекающий лодку на дно. Что-то такое по стилю мелькало в знаменитой «Химии и жизни» двадцать лет назад, там был отличный художник с очень узнаваемой рукой, Златковский, кажется…

Николай усмехнулся сам себе. Последний раз номер «Химии и жизни» он открывал лет пять тому назад, подшивка незыблемо стояла на родительской даче, но этот конкретный номер он действительно не видел ровно 20 лет. Ровно 20 лет, как погиб «Комсомолец», уникальная и неповторимая подводная лодка, а он до сих пор помнит ничем не зацепившую его тогда картинку. Без стеснений скопированную теперь кем-то с такой же неплохой памятью, как и у него. Михаил Златковский, совершенно безошибочный, блестящий график, какое-то время он считался без преувеличений лучшим карикатуристом мира. На пике популярности эмигрировал в США, потом неожиданно вернулся… Кому нужно, чтобы он все это помнил, все эти детали? Какое они будут теперь иметь значение? Две погибшие подводные лодки с русскими моряками на борту: та, 20 лет назад, и эта, с гибели которой прошло чуть менее двух суток, — что между ними общего? Ничего, кроме карикатуры: печальной тогда и до оскомины мерзкой теперь… А через пару дней это вообще перестанет иметь какое-либо значение. Пройдет год, и людей будут вешать за книгу Ивана Кошкина, найденную при обыске. Здесь, в этом самом городе…

Идущая навстречу девушка шарахнулась в сторону от его мертвых глаз, и Николай улыбнулся снова. Говоря по совести, все люди в целом уже заранее покойники, с самого рождения; жизнь не лечится. Насколько он помнил, простое осознание этого факта очень помогало самураям: даже странно, что оно не действует на него.

Он вынул телефон из внутреннего кармана куртки и понес в руке, захлестнув петлю темляка за запястье. Но тот молчал и в руке, хотя иконка на верхней кромке экрана указывала «соединение доступно». Именно так он молчал последние полгода или даже чуть больше. Ежедневная подзарядка, раз в шесть месяцев замена батареи, раз в год диагностика: не за свой, разумеется, счет. И ни одного звонка. Это резко контрастировало с другим, «рабочим» телефоном, который стабильно прекращал звонить разве что за четверть часа до Нового года. Как квалифицированный терапевт Николай был к соответствующему году после выпуска довольно востребован. Развитое ассоциативное мышление и хорошее воображение сделали уклон в синдромальную диагностику не просто логичным, — он стал его коньком за последние годы и кормил все лучше. Если бы их всех оставили в покое, у доктора Ляхина был бы очень неплохой шанс дорастить свой статус до уровня более удачливых пока одногруппников. Жаль, что этого не получилось: родители бы порадовались.

— Доброе утро, Олегович.

Дежурный доктор улыбался весело и зло, как молодой волк.

— «Сменщик пришел — ночь прашел», да-а?

Акцент веселого больничного ординатора был ненастоящим: кавказец из него был, как из самого Николая азиат.

— Доброе утро, Рашид. Как ночь?

— Ничего, грех жаловаться. Спокойно. Чего смурной такой? Дома чего?

— Ничего, — вынужден был буркнуть он, чтобы хотя бы что-то ответить. Говорить на самом деле не хотелось совсем, но было надо. Через 10–15 минут в ординаторской будет не протолкнуться от докторов, в коридоре от сестер, по стенкам будут стоять напуганные студенты-старшекурсники с тетрадями в руках. Если к этому времени не «разогреться», начать собственно работать будет сложно.

— Все ничего. Как у всех.

— А мне казалось, по-разному у всех, — фыркнул доктор.

На этот раз Николай уже просто махнул рукой: не сумел заставить себя открыть рот и произнести хоть слово.

Открывалась и закрывалась дверь, заходили и здоровались люди. Про «не протолкнуться» — это был перебор, конечно. Просто ординаторская была маленькая, даже столов не хватало каждому. Он, например, делил стол с доктором Варламовой, известной среди своих как «Армагеддон». Или, если сокращенно, то «Магги». Основания для такого прозвища имелись, но обидным оно не было: сорокалетнюю мадам в отделении без шуток уважали и даже коллективно любили.

— Коля, чего ты смотришь?

— Ничего.

Оказывается, он смотрел. Тупо, как баран на новые ворота. Если бы на девочку смотрел, никто бы не удивился: холостому и не старому, по общим меркам, это позволительно. Но в одну точку, выложенную не в чье-то декольте, а в воротник зрелой и давно разведенной докторши с «хвостом пони» на голове, — это, извините, почти неприлично.

— У тебя вид ненормальный.

— Во-во, — подтвердили сбоку, он даже не понял, кто именно.

«Магги» встала в позу «базарная баба», то есть уперла руки в бока, и начала пристально его разглядывать. Николай поднял глаза и ничего хорошего не увидел: взгляд у доктора был профессиональный, дальше некуда. Где-то за костями черепа сейчас лихо крутились диагнозы — весело, как барабаны в слот-машине. За секунду Варламова наверняка отбросила самые неоригинальные, но на каком-то она остановится.