Слепая бабочка - Мария Валентиновна Герус

сторону до покляпой берёзы, – сообщил обалдевший от такой щедрости мужик. – Там тропка будет до Хляби. А уж от Хляби к новому Бренскому тракту видимая колея тянется. – Подумал и добавил: – Только ежели не боитесь.

– А что там у вас, дракон на привязи? – хохотнул Яков. – Или лешак бешеный?

– Не. Лешаки у нас смирные. Глотница в деревне. Может, сглазил их кто, а может, так. Ветром надуло.

– Да на кой нам твоя деревня, – отозвался Якоб, – нам бы на дорогу выйти.

Кавалер не стал тратить время на вежливое прощание, тронул коня, понуждая выбраться из прибрежной грязи. Довольно долго отряд продирался вдоль берега через заросли прелой крапивы, густой голый ивняк, кислые болотца. Но мужик не соврал. У толстенной берёзы в уродливых наплывах вздутой коры вода плескала в низкие, притаившиеся под кустами мостки. У мостков качалась знакомая длинная плоскодонка, в лес уходила натоптанная тропа.

Увидев живую тропу, кони и люди воспрянули духом и двинулись по ней уже бодрее. Мужик и тут не соврал. Не прошло и получаса, как кончились, расступились постылые ёлки. Впереди открылась деревня. Три десятка корявых крыш над узкой речкой на крутом пригорке. Кругом поля с сизыми озимыми всходами, за полями лес до неба, на небе – серая пелена туч.

Якоб громко выругался. Там, где тропинка сворачивала в поле, скорчившись, лежал давешний мужик с озера. Как известно, мужики в трезвом виде просто так на дороге не валяются. Кавалер сейчас же дал знак отряду вернуться в лес, рассредоточиться, приготовиться к бою. Якоб соскочил с коня.

– Эй, дядя, ты чё? Откуда стреляли?

– Худо мне, – шевельнулись синие губы, – не дошёл.

– А куда шёл-то?

– В Хлябь. К колдуну.

– Гы. Зачем? Приворот наводить? Или отворот?

– В Хляби колдун живёт. Травы знает. Ох, не могу. В груди огнём печёт.

– Травы, говоришь? – переспросил кавалер, смутно чувствуя дуновение внезапной удачи. – Травы – это хорошо. Давай-ка, Якоб, сделаем доброе дело, снесём человека к колдуну.

Солдатам было приказано спешиться и стать лагерем. О ночёвке в деревне, на которую кинулась глотница, нечего было и думать. Сам кавалер глотницей переболел в детстве, только чудом выжил. Якоб же заявил, что его никакая хворь не берет.

Бледного, тихо стенающего мужика кое-как выпрямили, положили на рогожку и, скользя по грязи, потащили через поле к крайней избе, где, как положено, на отшибе, обитал деревенский колдун. Он оказался как две капли воды похож на несчастного больного. Скуластый, стриженный в скобку, бородатый, только не бледный, а докрасна загорелый.

– На лавку кладите, под окнами, – неприветливо предложил он. В избе у него не было ничего особенно колдовского. Стол, печка с полатями да лавки вдоль стен. Только не прибрано очень, и потолок закопчённый, годами не мытый, не чищеный.

«Нет, – печально подумал кавалер, – здесь мне живую воду не подадут». С глубокой грустью оглядел заляпанные сапоги, выпростал из-под рукава кружевную манжетку рубахи. Отсыревший форменный камзол здорово натирал кожу.

Колдун пощупал на шее больного становую жилу, расстегнув кожух, припал ухом к груди.

– М-да. Знаю я средство от твоей хвори.

– Ну? – простонал мужик.

– В озеро головой. Чтоб долго не мучиться.

– Ладно. Дай травок или мазь какую. Я заплачу.

– Нету у меня такой мази. А всё ж везучий ты, Карпуха. Слыхал, глотница у нас?

– Слыхал. В Ополье, говорят, половина ребят перемёрла. И Сенька-Бобыль, хоть и взрослый мужик, здоровый… А теперь, значит, к вам перекинулась.

– Угу. Только наши бабы не растерялись. Побежали на сенежскую заставу, упросили, укланяли. Стражники сжалились, послали голубя. Так что свезло тебе. Сам господин Ивар к нам прибыл. Хоть и чужие мы, хоть и наш князь ихнего самозванцем честит.

Больной вытаращил глаза и попытался присвистнуть.

– Э… – вкрадчиво вмешался кавалер, – господин Ивар – это кто?

– Ты чё, издалека, что ли? – догадался колдун. – Господин Ивар, дай Бог ему здоровья, травник, каких поискать. Пожалел наших баб, прибыл из самого Пригорья.

– А оно есть, Пригорье это? – спросил Якоб. – У нас говорят, там теперь дикий лес и более ничего. Одни лешаки с медведями.

– Есть лешаки. И медведи тоже имеются. Только живут там получше нашего.

– Медведи?

– Тьфу. Пока я тут с вами лясы точу, Карпуха вон еле дышит. Помрёт – мне худая слава. Спешить надо. Травник этот, слыхал я, вчера у Нютки был.

– С тобой пойдём, – решил кавалер, – желательно поглядеть на знаменитого травника аж из самого Пригорья.

– На кой он нам сдался, – прошептал Якоб, – шарлатан деревенский?

Отвечать кавалер не счёл нужным.

Скорым шагом пошли за колдуном по пустой улице. На улице было неладно. Кавалер хорошо знал эту тишину, тишину большой беды, нависшей над крышами, как низкое серое небо. Даже одинокий петушиный крик прозвучал так, что все вздрогнули.

– В суп бы тебя, – пробормотал изголодавшийся Якоб.

В дом к Нютке их не впустили, послали к тётке Задорихе. Зарёванная Задориха с порога отправила на другой конец деревни, к какой-то Ходырихе, заплаканная Ходыриха – к Мотовилихе, опухшая от слёз Мотовилиха – к тётке Фетинье. Здесь пришлось остановиться у ворот. За низким плетнём металась на цепи, заходилась лаем здоровенная собачища. Но хозяева будто не слышали. На крыльце долго никто не показывался. Наконец, стукнула дверь. Наружу вывалился всклокоченный расхристанный парень. Грязная холщовая рубаха сползла с крепкого плеча, лица не видно за длинными слипшимися прядями. Некоторое время он, схватившись за дверной косяк, рассматривал столб крыльца, словно соображая, здороваться с ним или нет. Потом тяжело сел и со стоном уткнулся лбом в щелястое сырое дерево.

– Во! – оценил Якоб. – Вот как надо. Сразу видно, человек хорошо время провёл, с пользой и удовольствием. Не то что мы.

На крыльцо выскочила простоволосая баба в обнимку с овчинным тулупом.

– Да куда ж ты раздетый, – запричитала она, – простынешь ведь. – И принялась укутывать сидящего. Тот забормотал что-то, забился под косматую овчину, натянул её на голову как одеяло.

Тётка шикнула на собаку. Та неохотно заткнулась, и колдун немедленно этим воспользовался.

– Эй, Фетинья, выйди, поговорить надо.

Тётка, наконец, заметила их и поспешила к воротам, взмахивая руками, будто отгоняла голодных кур.

– Тихо! Разорался тут. Чего тебе?

– Травника не видала? Сказали, к тебе пошёл.

Крепкое скуластое тёткино лицо вдруг перекосилось, будто пошло трещинами. Затряслись щеки, задрожали искусанные губы.

– Не пущу! Никого не пущу!

– Ты чё, сдурела? Там Карпуха Вострец помирает.

– Авось не помрёт, – всхлипнула баба, – не пущу, и все дела.

– Да никак у тебя у самой… – догадался колдун. – Кто? Младшенький?

– Не-е-ет! – Баба собралась было завыть, но покосилась на крыльцо и залепила рот широкой ладонью. Справилась, зашептала: – Господин Ивар целый день бился. Вон, еле на ногах стоит. Но все живы. Все-е-е. Кровиночки мои, деточки! – И все-таки не удержалась, завыла, вцепившись в заборные колья.

Колдун воспользовался слабостью противника, проник в ворота, чудом увернулся от собачьих зубов и, благополучно добравшись до крыльца, дёрнул тулуп на себя. Из-под