Современная болгарская повесть - Стефан Дичев

Мы остановились на бульваре. Показался мой трамвай.

Эмин отец говорил сбивчиво: работал столяром на мебельной фабрике и никогда ни с чем подобным не сталкивался. Кроме Эмилии, у них других детей нет, хотели мальчика, да не решились. А с девочками всегда труднее…

Когда прошел и второй трамвай, я начал нервничать. Пытался осторожно выяснить, чего он, собственно, хочет — спешу, мол, на работу.

Он принялся извиняться, что вынуждает меня опаздывать. Он и сам опаздывает, но надеется как-нибудь уладить. А если и не уладит, сейчас это уже не важно — все так запуталось… Он бы хотел что-нибудь знать о Борисе Йорданове Тодорове.

— Но я его тоже не знаю, — отвечал я.

— И вы не знаете? Странно, очень странно. Эмилия проплакала всю ночь. Она хочет, чтобы я дал ей сто левов. Раньше она никогда денег не просила. Я бы дал. Не бог знает сколько… сто левов. Но жена против. «Зачем, — говорит, — нам вызволять какого-то бандита из тюрьмы?» Она такая… Немного невыдержанная. Вся изнервничалась. А Эмилия, я еще не видел, чтобы она так плакала. Выходит, мы губим ее жизнь. За сто левов? Да мы для своего единственного ребенка, как говорится, готовы все отдать. Но не в этом дело. Кто этот парень? Его все равно осудят?

— Вероятно, осудят, хотя не думаю, что слишком строго. Можно рассчитывать на условную судимость.

Он посмотрел на меня беспомощно.

— Но если его все равно осудят, почему Эмилия так настаивает…

Я не знал, что сказать. Я невольно представлял себя на его месте.

Мне не трудно было войти в его положение. У меня тоже есть дочь. В один прекрасный день она придет ко мне и будет просить внести залог для освобождения из-под стражи какого-то ее приятеля, мне совершенно незнакомого. Ужас! Не отличаясь суеверием, я все же поискал глазами дерево, чтобы по нему постучать. Рядом росла акация…

— Что вы мне посоветуете? — спрашивал он меня. — Дать ей деньги? Ведь молодые так легкомысленны. А если между ними что-нибудь серьезное? Эмилия ничего не рассказывает.

Что я мог посоветовать? Для него внесение залога было равносильно согласию на помолвку. Может, молодые люди действительно любят друг друга?.. Я уже не считал трамваи, которые пропускал. Но только ли проявлением легкомыслия была кража машины?.. Я попытался дать уклончивый совет:

— Эти деньги не пропадут. Вы сможете их затребовать после рассмотрения дела.

Это его, кажется, успокоило. Вероятно, он нашел аргумент, которым мог бы убедить свою неуступчивую супругу.

— Правда? Ну, тогда это не бог знает что.

Мы распрощались после того, как он, многократно извинившись, поблагодарил. Прежде чем вскочить в трамвай, я еще раз постучал по шершавому стволу акации…

5

Через два дня мы с Эми направились в отделение милиции. Настроение у нас было неважное. Засунув руки глубоко в карманы плаща, она шла, не отрывая глаз от тротуара, словно считая плиты. И вдруг произнесла:

— Я боюсь.

Я посмотрел на нее удивленно.

— Чего?

— Не знаю. А вам не случалось без причины испытывать страх?

Я пожал плечами.

— Это нервы. У тебя в последнее время было много неприятностей. Ты переутомилась.

Она горько усмехнулась.

— Неприятности. Дома сущий ад. Мама со мной не разговаривает. Да и отец, бедный, совсем запутался. Не знает, кому угодить. Но есть что-то еще. Мне просто страшно. Вы верите в предчувствия?

— Нет, — ответил я преувеличенно бодро.

Эми остановилась, не поднимая глаз. Зябко поежилась.

— Что-то плохое непременно случится.

Деревья пламенели ярким осенним багрянцем. Было непривычно тихо. Где-то вдалеке слышались звуки пианино. Однообразные, бесконечные ученические упражнения. Мне почему-то вспомнились студенческие годы, и меня захлестнула тихая и теплая грусть.

По улице прогремел трамвай. Мгновение, и рухнул мир задумчивой тишины, разбиты звуки пианино. Шум большого города со всех сторон полонил нас. Надо было стряхнуть с себя это дурное настроение.

— Идем.

Она равнодушно, словно автомат, зашагала рядом.

— Вы думаете, ему много дадут?

— Не думаю. Он еще молод, и это его первое преступление. Скорей всего, получит условно. А ты знала о его подвигах?

Эми подняла глаза. В них было то отчаянно дерзкое выражение, с каким некогда принцесса приглашала меня в театр.

— Знала, хотя он мне ничего и не говорил.

— И не могла ему помешать, остановить?

— Нет.

У меня на языке вертелся вопрос: «Неужели ты так его любишь?..» Но я сдержался, я проглотил этот вопрос. Вкус его мне показался горьковатым, может, потому, что я заранее знал ответ.

Эми осталась ждать меня на улице. Я вошел, представился дежурному офицеру и поднялся к Камену. Он сразу же попросил привести арестованного Бориса Йорданова Тодорова. Через несколько минут дверь отворилась, и милиционер пропустил Боби.

Молодой человек выглядел уставшим, но не слишком обескураженным. К знакомому мне уже надменно нахальному выражению прибавилось еще что-то — какая-то издевательская ухмылочка. И если по лицам можно читать что-то, то на его лице было написано: «Вам еще не надоело возиться со мной? Можно и продолжить, я ничего не имею против».

Камен строго взглянул на него. Его лицо недвусмысленно предупреждало: «Осторожно, малыш, не увлекайся! Напрасно ты петушишься…»

Что же говорило при этом мое лицо? Вероятно, что-то вроде: «Постойте, не ругайтесь. Давайте разберемся во всем, как подобает настоящим мужчинам».

Однако и я чувствовал себя не очень ловко.

Камен сказал:

— Следствие заканчиваю. Подпиши протокол допросов предварительного следствия.

Боби взял авторучку и небрежно подписался.

— Что еще?

Камен подал ему папку:

— Прочти и, если есть какие-нибудь возражения, можешь их изложить.

— У меня нет возражений.

Я протянул руку, чтобы взять папку. Молодой человек посмотрел на меня вопросительно.

Камен пояснил:

— Это твой адвокат. Познакомьтесь.

Дружелюбно улыбаясь, я протянул руку. Но Боби руки моей не принял. Он оглядел меня с ног до головы.

— Я не нанимал адвоката.

— Об этом позаботились твои близкие.

— Кто?

— Эмилия, — сказал я.

Он оглядел меня еще раз и скривил губы в снисходительной усмешке:

— Это вы занимаетесь разными там водяными?

Не помню, когда я еще так краснел.

— Да… мы с Эми большие приятели.

— Не стоило вам утруждать себя. Должен вас предупредить, я приглашу себе другого адвоката.

Камеи явно забавлялся моей беспомощностью.

— Видишь, каков! Крепкий орешек. Он пуп земли.

Я попытался заговорить в тон Камену.

— Молодежи вообще свойственна излишняя самоуверенность. Вспомни, ведь и мы были молоды.

— Что-то не припоминаю, чтобы меня арестовывали за кражу.

Боби поглядывал вопросительно то на меня, то на Камена. Наконец усмехнулся дерзко и снисходительно:

— Вы приятели?

— Тебя это не касается! — сердито оборвал его Камен.

— Напротив, касается. Здесь пахнет сделкой. Вы вроде бы доставляете ему клиентов, гражданин следователь, а он вам за это вроде бескорыстно благодарен.

Камен резко встал из-за стола.

— Не забывай, где находишься!

— Вам не надоело меня пугать? Не станете же вы держать меня здесь всю жизнь только за то, что я разломал какую-то старую телегу…

— Если будете и впредь так рассуждать, — вставил я как можно спокойнее, — загубите свое будущее.

— А вам что за забота?

Мне хотелось сказать ему, что я и гроша ломаного не дал бы за него, но пожалел Эми. Увы, именно я посоветовал ее отцу дать деньги. И не только это… На свою же голову заступался я за него.

— Сейчас я освобождаю тебя под залог, — обратился к Боби Камен. — И советую тебе не делать глупостей. Так не забудь…

— У меня прекрасная память. А за деньги я должен благодарить Эмилию?

— Да.

— Хорошо. Я ее отблагодарю. Можно идти?

— Иди.

Боби вышел. Мы с Каменом остались одни. И мой приятель вдруг заговорил совершенно иным тоном, в котором чувствовались озабоченность и грусть.

— Слушай, великий психолог, можешь ты мне объяснить, откуда у этого юнца столько злости?

Я не знал, что ответить. Я смотрел в окно. Боби вышел из здания милиции. Эми порывисто бросилась к нему. Он холодно спросил ее о чем-то. Она, волнуясь, раскрыла сумочку, подала ему сигареты и спички. Боби закурил, бросил спичку, сунул коробку себе в карман и зашагал по тротуару. Девушка покорно последовала за ним. Я наблюдал за ними, пока они не скрылись из виду. На душе у меня было необъяснимо тяжело и тревожно. Они совсем не походили на влюбленную пару.