Современная болгарская повесть - Стефан Дичев

А через два дня Эми пожаловала сама. Открывая дверь, я меньше всего ожидал увидеть ее. На площадке стояла красивая молодая дама в элегантном светлом платье, в изящных туфельках на высоких каблуках, с прической, сооружение которой даже у опытного парикмахера отняло бы полдня. Руки в прозрачных перчатках как-то неуверенно держали белую лакированную сумочку. В первый момент, признаться, я ее даже не узнал, настолько привык видеть ее в черном ученическом переднике.

— Здравствуй, Эми! — воскликнул я. — Что за чудесное превращение? Или ты уже вступила в самостоятельную жизнь?

Она смутилась, и в то же время ей польстило мое внимание.

— Нет еще, — ответила Эми, улыбаясь. — Но скоро экзамены… И я хотела посоветоваться с вами. Я знаю, вы увлекаетесь литературой, а мне некоторые темы по болгарской кажутся трудными. Если у вас есть свободное время… Я вас не слишком задержу.

Последние фразы она произнесла быстро и заученно, как хорошо вызубренный урок.

— Ну, разумеется, давай потолкуем. Заходи.

Дочка моя была в восторге. Она сразу же нашла подходящее объяснение чудесным переменам, происшедшим с ее приятельницей. Тетя Эми была у нашего водяного, и он превратил ее в принцессу. При ярком свете люстры я отметил еще несколько подробностей, объясняющих, каким образом усилиями водяного милая девочка была превращена в красивую даму. Ноготки на руках покрыты лаком, уголки глаз чуть подведены черным карандашом, ресницы тоже усовершенствованы. В ушах покачивались нежные серебряные сережки, гармонирующие с филигранной работы браслетом, охватывающим запястье левой руки.

— Вы меня угостите сигаретой?

Я чуть не поперхнулся от удивления. Новоиспеченная принцесса сидела, небрежно положив ногу на ногу, и, привычно затягиваясь, глотала табачный дым. Я попробовал пошутить:

— Разве ученицам разрешается курить?

— Не разрешается, но я уже не чувствую себя ученицей.

— Папа, я тоже хочу сигарету, — не совсем уместно вмешалась дочь.

— Глупости, — пробормотал я.

— Но я ведь еще не ученица.

Я заметил, что малышка пыталась сидеть, закинув ногу на ногу. Я почувствовал непонятное смущение. Что-то неладное творилось с нашей дружной компанией из представителей двух с половиной поколений.

Разговор не клеился. Все были как-то смущены и растеряны. Я почему-то нервничал и чувствовал себя виноватым.

Я вышел в другую комнату напомнить жене, что надо бы угостить девушку, и попросил ее взять дочку, так как Эми хочет поговорить со мной о литературе. Жена взглянула на меня с недоверием.

— Я думала, ваша «малышка» чуть помоложе, — сказала она.

Я почувствовал, что улыбаюсь какой-то виноватой улыбкой.

— Да, дети растут не по дням, а по часам. Но я гожусь ей в отцы…

— Не стоит себя переутруждать. Думаю, с тебя хватит одной дочери. А чувства эти, по-моему, отнюдь не отцовские.

Обвинение было столь безосновательным, что я не счел нужным возражать. Но понял, что угощения не будет.

Когда мы с Эми остались в комнате одни, она, кокетливо улыбаясь, положила свою руку на мою и спросила:

— Вы мне простите маленькую ложь?

— Что именно?

Я высвободил руку, чтобы закурить, и обнаружил, что предыдущая сигарета дымит, недокуренная, в пепельнице.

— Я пришла совсем не ради беседы на литературные темы.

— А ради чего? — насторожился я.

Мое профессиональное самообладание, похоже, меня оставляло. Несмотря на хорошее мнение, которое составил о себе самом, я убежден, что далеко не красавец. И никогда меня не обольщали, а тем более такие молоденькие и хорошенькие девушки. От волнения руки у меня увлажнились и я до боли вцепился одной в другую.

— Последнее время вас что-то не видно в скверике.

— Так уж получилось. Были дела в области.

— А я думала, вы на меня сердитесь.

— За что мне на вас сердиться?

— Почем я знаю? Иногда я говорю глупости. А Сашка говорит, что я сумасшедшая. Вы ее не знаете. Это моя подружка. Мы с ней давно дружим. Браслет и серьги — это ее. — Боясь, что не замечу, она обратила на них мое внимание. — Красивые?

— Красивые, — согласился я.

— Когда я сказала Сашке, что иду к вам, она прямо за голову схватилась, говорит — это безумие. Вам неприятно, что я пришла?

— А… нет-нет, — промямлил я.

Похоже, и ее смелость иссякла. Мы замолчали.

— Ведь мы с вами стали приятелями, — заговорила она уже без прежней уверенности.

— Да, конечно, — подтвердил я, тоже не очень уверенно.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы думали обо мне плохо.

— Я и не думаю.

Мы снова замолчали. Когда же она взглянула на меня, в ее глазах можно было прочесть и мольбу, и какую-то отчаянную дерзость.

— Завтра премьера в Народном театре. Вы не могли бы пойти со мной?

Я не знал, что и ответить. Получи я такое приглашение там, в скверике, когда мы играли втроем, я, может, и согласился бы не задумываясь. Но теперь… Перемена, происшедшая с Эми, меня смущала.

— Наверное, у вас есть знакомый актер и он достал вам билеты?

Я злился на собственную глупость — сам не заметил, как начал говорить с ней на «вы», да и вопрос мой звучал нелепо.

— Нет у меня никакого актера. Вчера целый день простояла в очереди за билетом.

— Мне очень жаль, Эми. — Я с трудом взял себя в руки и снова перешел на «ты». — Лучше пойди в театр со своей Сашкой. Завтра вечером я занят.

Она продолжала настаивать, готовая вот-вот заплакать.

— Я достану билеты на другой вечер, когда вы свободны…

Нарочито веселым топом я предложил иное решение вопроса.

— Знаешь, что мы сделаем? Как-нибудь в воскресное утро пойдем в кукольный театр. И дочку мою возьмем о собой.

Эми молчала. Затем взглянула на меня и усмехнулась. Это была совсем особенная усмешка. Было в ней и сожаление, и снисходительность, и какая-то житейская многоопытность, очень меня смущавшая. Вот уж не предполагал, что девушка в семнадцать лет может так усмехаться.

— Терпеть не могу кукольный театр. Предпочитаю живых людей. И все же Сашка была права.

— В чем же?

— Она говорила, что вы не пойдете со мной на премьеру.

— Очень жаль, Эми, но я действительно занят.

Разумеется, я лгал. Просто я боялся, что премьера любовной драмы, которую сама для себя сочинила Эми, с треском провалится или, что еще страшнее, превратится в жалкий фарс. Отдавая должное прекрасному чувству любви, я тем не менее сторонник теории, согласно которой всему свое место и время.

— Извините, что я отняла у вас столько времени, — холодно произнесла Эми тоном хорошо воспитанной дамы и направилась к выходу.

Я проводил ее до дверей. Когда тонкие каблучки застучали по лестнице, дочка спросила:

— Почему тетя Эми такая грустная?

— Она не грустная. Она озабоченная, ведь ей предстоят очень трудные экзамены, — успокоил я ребенка.

— Я хочу, чтобы водяной и меня превратил в принцессу.

Я потрепал ее каштановые волосы.

— Не всегда приятно быть принцессой. Тем более если у тебя на носу экзамены.

2

Тетя Эми больше не приходила в наш скверик. Водяной уехал в заграничную командировку. И мы с дочкой чувствовали себя одинокими. Конец весны был дождливым и холодным. Лето наступило неожиданно. Начались вдруг жаркие дни и душные вечера.

За неделю до отъезда на море мы увидели нашу Эми и ее нового приятеля. У живой изгороди скверика стоял зеленый мотороллер. На нем красовался юноша с нежным, почти девичьим лицом, в ослепительно белой рубашке и небрежно покуривал. Взгляд у него был мечтательный и одновременно презрительный. Нечто среднее между ангельской надменностью и учтивым нахальством. Не знаю почему, но подобные самоуверенные молодые люди меня раздражают. Может быть, это непременное свойство зрелого возраста…

По тротуару бежала Эми, совсем по-девчоночьи подскакивая на одной ножке и размахивая спортивной сумкой. Белое платье развевалось вокруг ее стройных ног. Не было никаких украшений, не было сложной прически, она совсем не походила на принцессу, но зато улыбка ее мощностью в тысячу ватт излучала счастье и молодость.

Дочка кинулась к ней. Эми подхватила девочку, закружила, поцеловала, холодно кивнула мне и ловко вскочила на заднее сиденье мотороллера. Руки ее обхватили ослепительно белую рубашку, она нежно прижалась щекой к спине своего надменного ангела и чему-то улыбнулась. Мотор гудел, словно рассерженный жук. Держа сигарету в зубах, приятель Эми уверенно повел машину.

Дочь в немом восхищении глядела им вслед. Я же почувствовал, что волна моей неприязни к моторизованному кавалеру стала на два балла больше. Вероятно, так выглядит ревность. Впервые я заметил, что начинаю стареть…