Современная болгарская повесть - Стефан Дичев

— Старик, почему ты не полюбил меня, старик. Я ведь так люблю тебя… И ты мог бы любить меня… ну совсем немножко… Что тебе стоит… Мне от тебя ничего не надо… Только люби меня немножко…

В первую минуту до меня даже не дошло, что «старик» — это я. Мне казалось, это отголоски только что разразившейся в ее душе бури. Но, придя в себя, я ощутил запах ее волос, тепло ее тела, нежный изгиб плеча, которое я поглаживал. Рука моя замерла. Я осторожно отстранил девушку. Она бессознательно сопротивлялась этому, словно замерзшая собачонка, ищущая тепла и ласки. А в моем сознании вдруг промелькнула не очень приятная мысль о том, что подумали бы ее родители, если бы вернулись и застали ее в моих объятиях.

— Что ты говоришь, Эми, — начал я назидательно-поучающим тоном. — Что за глупости! Я мог бы быть твоим отцом. У меня семья, ребенок…

Я приводил веские и логичные доводы, доказывающие невозможность любовных отношений между нами, а где-то внутри меня кто-то другой, весьма на меня похожий, гадко и насмешливо твердил, что сам-то я не слишком верю в свои доводы, потому что мне нестерпимо хочется снова вдыхать запах ее волос, снова ощущать тепло ее тела.

— Я знаю, что ты годишься мне в отцы, — упорствовала она. — Знаю, что у тебя семья, ребенок. Знаю и все равно хочу, чтобы ты меня любил. Разве это плохо, что я хочу твоей любви?

— Конечно, плохо, — все в том же назидательно-поучающем тоне ответил я. — Нелепо…

— Если бы ты меня тогда полюбил ну хоть чуть-чуть, не было бы нашей с ним встречи…

— Но скажи, что у тебя случилось?

Голос ее осекся, она шептала. Я еле разбирал слова:

— Он отдал меня своим приятелям…

— Что? Как это «отдал»?

— Мы собрались у Рапоны… Они напились… Других девушек не было. Только я… Они захотели меня. Сначала он не соглашался. Тогда они ему сказали, что он плохой кореш. Он разозлился. Назвал их трусами, это из-за них, мол, он столько вытерпел, и, черт с ними, пусть знают, ему для них ничего не жалко… И отдал меня…

— Что ты городишь? Как это отдал? А ты что делала?

Огромная лавина ярости обрушилась на меня, захлестнула и стремительно понесла куда-то, ослепила. Я, наверное, скрежетал зубами. Сознание мое сопротивлялось отчаянно, отказываясь воспринять этот нелепый, невероятный, ужасающий факт, а какой-то дикий животный инстинкт, вдруг проявившийся во мне, жаждал мщения.

Исчезло чувство времени — прошли минуты или лишь мгновение. Очнувшись, я разразился бранью и страшными угрозами:

— Скотина! Развратник! Голову ему размозжу! Кастрировать его надо. В тюрьму упрячу. Пусть сгниет там! Лет на пятнадцать! Смертной казни добьюсь. И попрошу разрешения присутствовать при исполнении. Он попомнит меня, если у него будет время припоминать!

Меня охватило страстное желание действовать немедленно.

— Возьми бумагу и пиши! Заявление прокурору! Групповое изнасилование! Я сейчас же отнесу! Камену отнесу! Сегодня же его арестуют! За неделю проведу процесс! Смертной казни ему не избежать!

— …Ничего я не буду писать.

Ее голос меня поразил. Она сидела неподвижно и смотрела на меня сухими отчужденными глазами.

— Как не будешь писать?

— Я ничего не напишу и никому не повторю того, что сказала вам.

Я через силу рассмеялся.

— Ненормальная! Но мне-то ты уже сказала. Я буду свидетелем! И я заставлю их признаться! Я найду способ вынудить их признаться!

В ее глазах зажглась отчаянная решимость.

— Я буду отрицать.

— Поздно отрицать! Ведь я знаю.

— Я буду отрицать. Скажу, что наврала вам, чтобы соблазнить вас, что хотела стать вашей любовницей.

Я грубо тряс ее за плечи.

— Что ты говоришь, Эми? Ты стыдишься? Здесь нет ничего стыдного. Это все равно, как если бы кто-нибудь пытался тебя убить.

— Я не стыжусь.

— Тогда почему?

Она молчала.

— Или воображаешь, что все еще любишь его? Это невозможно. Ты не можешь его любить. Любовь кончается там, где начинается унижение. Там граница любви. Даже любовь должна иметь свои границы.

Она молчала.

— Черт с тобой! — пробормотал я. — Думаешь, без тебя не справлюсь?

Эми вцепилась в мой локоть.

— Никуда вы не пойдете!

— Скажи, где этот тип?

— Не скажу!

Я резким движением освободился от нее.

— Я сам его найду! — И выбежал вон.

7

Мне не пришлось его искать. Он ждал меня возле моего дома. Их было двое. Боби со своей презрительной усмешкой надменного ангела, и здоровяк с тупым выражением лица, выше его на целую голову.

Я не приверженец теории Ломброзо, утверждающей, что преступные наклонности индивида можно прочесть по его лицу. Тем не менее на этом лице нельзя было обнаружить никаких следов интеллекта. Холодные мышиные глазки, резко выступающие скулы, здоровенный квадратный подбородок с тяжелой челюстью и брезгливо опущенные губы. По-видимому, это был Рапона.

Меня охватило вдохновение. Вряд ли я могу объяснить, что такое вдохновение, — во всяком случае, это очень сильное нервное напряжение, когда ты совершенно отчетливо видишь, что должно произойти. Мне, например, весь ход моих дальнейших действий был очевиден. От моей бессмысленной ярости не осталось и следа. Я был сама уверенность и трезвый разум.

Боби подошел ко мне.

— Нам нужно поговорить.

Я усмехнулся. Я уже знал, что он именно это скажет.

— Хорошо, — ответил я, — пройдемте.

Я направился к двери. Он меня остановил.

— Нам бы хотелось поговорить с вами здесь.

И это мне было известно. Но я знал также, раз они пришли ко мне, значит, я им нужен больше, чем они мне.

— А я не хочу здесь. Пойдете?

Они переглянулись, затем последовали за мной. Мы молча поднялись на третий этаж. Я пригласил их в комнату. Они сели в кресла, я встал у двери. Моя жена и дочь еще не вернулись. Мы были одни в квартире.

— Так о чем же мы будем говорить? — спросил я.

— Вы очень нетерпеливы. — Боби нагло улыбнулся. — Разве вы нас не угостите?

— Я не привык угощать людей, подобных вам.

Улыбка исчезла. Лицо Рапоны оставалось тупым и тусклым. Он словно не слышал, о чем мы говорим.

— Хорошо, тогда начнем. Вы приятель следователя, не так ли?

— Да. Приятель.

— Один наш парень задержан.

— Знаю.

«Гости» снова переглянулись, Боби продолжал:

— Ведь это благодаря вам меня отпустили под залог.

— Залог внесла Эми, — напомнил я.

Он отмахнулся с досадой.

— Знаю. А можете вы сделать так, чтобы отпустили и нашего дружка?

Я ответил не сразу. Мне хотелось насладиться тем эффектом, который произведут мои слова:

— Нет. — Так сделать я не могу.

Но мои слова не произвели ожидаемого действия. Боби усмехнулся.

— Не спешите отказываться. — Он вытащил из кармана пачку банкнотов. — Ваш труд будет хорошо оплачен.

Теперь пришла моя очередь усмехнуться.

— Вы что, пытаетесь меня подкупить?

— Что вы! Ничуть. Это деньги, которые мы собрали для залога. А от вас требуется просто адвокатская услуга. Это ведь ненаказуемо?

— Оригинальный способ, однако, вы избрали, нанимая себе адвоката.

— У каждого свой способ.

— Но ваш не совсем удачен. И все-таки мне интересно, во сколько же вы меня оценили?

Боби небрежно, словно взвешивая, подбросил пачку на ладони.

— Это не все. Есть еще. Ну так как, согласны?

— Не утруждайтесь, — отрезал я. — Я не меняю свои взгляды.

Оба поднялись.

— Тогда нам больше не о чем говорить, — сквозь зубы процедил Боби. — Но мне кажется, что ваш отказ может стоить вам дорого. Могут быть большие неприятности… Ведь у вас есть маленькая дочка, не так ли?

Это был изрядный промах Боби. Я решился. Самоуверенный юнец не представлял себе, на что может отважиться отец, если угрожают его ребенку.

— Мне кажется, это может дорого стоить именно вам. Это у вас будут большие неприятности. И не спешите уходить. Я хочу еще кое-что вам сказать.

— Что?

— Тебя разыскивает милиция, и, поскольку ты скрываешься, конфискуют залог, который внесла Эми.

Он посмотрел на меня недоверчиво.

— Велика важность! Вот, верните ей! — Он бросил на стол несколько банкнотов. — Вы ведь добрые приятели.

Я поражался своему спокойствию и хладнокровию. Словно это был не я, а кто-то другой, наблюдающий со стороны. У меня даже голос не дрожал, когда я произнес:

— Хочу напомнить также, что за групповое изнасилование мера наказания — пятнадцать лет тюрьмы, а в особо тяжких случаях — смертная казнь. Мне не будет стоить большого труда убедить суд, что случай, особо тяжкий. Девушка получила психическую травму.