Неисторический материализм, или ананасы для врага народа - Елена Антонова

Полковник в широченных галифе полностью открыл удостоверение.

– Разрешите уточнить, – вежливо сказал он. – Это вы подписали это удостоверение?

– Разумеется, я! – крикнул министр, и его взгляд упал на слова «отдел американских шпионов».

– Агг-г-х-р-гм, – вырвалось из самой глубины его души. Любой филолог скажет вам, что это выражение означает некоторую озабоченность.

– Эт-то что такое? – конкретизировал он свое предыдущее высказывание.

– Вы подписывали это удостоверение?

– Да вы что? – всплеснул руками министр. – Какой отдел шпионов?

– Так у вас нет такого? – вежливо уточнил один из посетителей.

– Нет, конечно, – заверил Андрей Януарьевич уже немного тише.

– Это ваша подпись?

– Подпись моя. То есть не моя.

– Прошу уточнить. Ваша или не ваша? – уже твердо сказали оба посетителя одновременно.

И тут Андрей Януарьевич встал и разразился одной из своих знаменитых гневных речей. Он кричал о безответственности некоторых работников внутренних дел, об их безграмотности. О том, как некоторые, идя на поводу у врага, то ли по недостатку ума, то ли по злому умыслу подвергают опасности родную коммунистическую державу и его, министра, здоровье, которое, между прочим, является национальным достоянием. Брызгая слюной и простирая правую руку вверх, он вещал что-то про помесь шакала и свиньи и отбросы общества. Чекисты слушали, как зачарованные. Министр разорялся в лучших традициях предвоенных судебных процессов, где он был государственным обвинителем в те времена, которые чекисты вспоминали с ностальгией, а потому слушали, не перебивая. И только когда он намекнул на целесообразность физического уничтожения недобросовестных работников того фронта, на который с надеждой взирает все прогрессивное пролетарское человечество, они закрыли рты и решительно встали.

– Прошу не оскорблять, – сказал посетитель в галифе. – Сейчас не тридцать седьмой год.

– И вообще, – оскорбился второй. – Советую вам вспомнить, как ваша подпись оказалась на таком, с позволения сказать, документе.

Уже у самых дверей они оглянулись и решили уточнить:

– А как же отдел американских шпионов?

– Вы с ума сошли? – снова закричал Вышинский.

– Так он существует?

– Конечно, нет! Только такие безмозглые…

Они аккуратно прикрыли за собой дверь, за которой продолжали извергаться страшные проклятья, теперь уже на голову бедной секретарши. Когда он немного устал, он распорядился послать в Средневолжск специального человека для полного выяснения обстановки с американскими шпионами.

– В основном все, – сказал Андрей, нажимая на Stop. – Запись из номера гостиницы, где эти ребята резвились, мы тебе показывать не будем.

– Здрасьте! – тут же возмутился Сергей. – Я там аппаратуру устанавливал, а теперь еще и посмотреть не могу.

– Мы беспокоимся за твою нравственность, – вдруг заржал Андрей. – Я чувствую ответственность перед Еленой Валентиновной.

– А что там такое было, что мне уже и посмотреть нельзя?

– Там московские ребята в номере так резвились, что нашим деятелям и не снилось. Наш всероссийский прокурор, которого один раз застукали, просто неопытный ребенок по сравнению с ними.

– Так что, они друг с другом резвились? – заинтересовался Сергей.

– Ну уж нет. С ориентацией у них все в порядке. Они с девушкой резвились. Которую ты знаешь, между прочим.

– Да? И кто?

– Тебе за подарком пора!

– Иди к черту! – обиделся Сергей. – Говори, кто, а то я туда, – ткнул он пальцем в экран, – больше не отправлюсь.

– Кстати, – вспомнил Андрей. – Анатолий Васильевич передавал тебе огромный привет и просил, чтобы послезавтра ты был свободен в первой половине дня. С Артемьевым он договорился.

– Он договорился! – развел руками Сергей. – Он договорился! Артемьев мне даже и не сказал ничего… А я, может… у меня, может, психическая травма…

– Это была Зина! – заявил Андрей.

Сергей изумленно ахнул:

– Это которая из моей группы? – поразился он. – С инфака?

Митя с Иваном тоже хихикнули. Квадратная Зина с большими красными руками и короткими ногами казалась так же далека от мира куртизанок, как курица от райской птицы.

– Что она вытворяла! – восхищенно сказал Митя и закатил глаза.

– Ты иди, иди, травмированный, – ласково сказал Андрей. – А послезавтра часиков в одиннадцать давай-ка пред светлые очи Анатолия Васильевича.

– Да, – вдруг вспомнил Сергей. – Меня там охранник еле пропустил.

– А он новый, со всеми знаменитостями познакомиться не успел. Так что ты на него не обижайся. Есть еще кое-где дремучие люди, которым ты неизвестен, что поделать! – разливался Андрей, подталкивая его к выходу.

У Кирюшиных собралась компания, знакомая Сергею с детства. В центре восседал дед, старый друг Григория Ивановича. Он, его собственные родители, Арбенины – супружеская чета, влюбленная в русскую словесность, задавали вечеринке тот неуловимо изысканный тон, благодаря которому все посиделки у Кирюшиных превращались в маленькие домашние КВНы – остроумные, веселые и теплые.

В коридоре висела огромная газета, изготовленная руками внуков, – с поздравлениями в виде японских хокку и с кучей фотографий со смешными комментариями. Больше всего Сергею понравилась композиция, где вырезанная из фотографии голова отца именинника была вклеена вместо головы на портрете какого-то мастерового, который одной рукой чесал макушку паяльником, а в другой держал книгу обложкой к зрителю. На обложке был наклеен вырезанный из репродукции пухлый херувимчик с лицом Григория Ивановича. Под всем этим была подпись – «Сделай сам!». Каждый, проходивший мимо, считал своим долгом сострить.

В гостиной Арбенины затеяли викторину – кто лучше всех знает Григория Ивановича. Сам именинник сидел в кресле. Сергей тихонько присел на диван и стал его рассматривать. Его волосы, хоть и седые, были все так же кудрявы, улыбка – такая же, чуть смущенная, а карие глаза все с такой же теплотой взирали на окружающий мир, который, похоже, ему положительно нравился.

– Любимый писатель Григория Ивановича! – выкликала Арбенина, пряча за спиной приз.

– Иван Шмелев! – выкрикнула Маргарита Николаевна.

– Протестую! – басил дед. – Жену не допускать.

– Дисквалифицируем жену, – согласилась Арбенина. – Любимый певец Григория Ивановича.

– Марк Бернес! – выкрикнул дед.

– И угадал, – согласились оба Арбенина, и Нина Антоновна Арбенина вытащила, наконец, из-за спины приз – неизвестную фотографию Григория Ивановича.

– Надеюсь, никто не возражает против того, чтобы вручить приз имениннику? – сказала она.

Никто, естественно, не возражал. Сергей встал за спину Григорию Ивановичу и вместе с ним стал рассматривать фото. Это была давняя черно-белая фотография тех времен, когда Кирюшины еще жили в деревянном преподавательском доме на улице Коммунистической.

– Ваш день рождения, когда вам исполнялось двадцать шесть лет. Помните? – спросила Нина Антоновна.

Сергей вдруг присел и, стараясь быть незаметным, стал пробираться в дальний конец стола. На фотографии, недалеко от самого Григория Ивановича, он узнал самого себя. Как раз в тот момент, когда супруг Арбенин щелкнул фотоаппаратом, он подливал наливку Серафиме Петровне, склонившись над серебряной рюмкой, поэтому надеялся, что его не узнают. Проклиная все технические достижения на свете, он уселся рядом с Ольгой, дочерью Григория Ивановича.

– Все старые друзья, – растроганно сказал Григорий Иванович. – Вот Серафима Петровна с супругом. Ах, как мы славно жили тогда. А вот… ну, Сережу тут почти не видно. Был у нас такой интересный сосед…

Сергей судорожно схватил рюмку.

– Предлагаю тост за именинника, – торопливо сказал он.

– Погоди, – удивленно сказал дед. – Чур, первый тост – мой. На правах старого друга. Ну, – он раскрыл объятия. – Мой верный друг, мой друг старинный, – нараспев произнес он. – Столько мы с тобой пережили. Столько видели – и не дай Бог никому.

Григорий Иванович кивал головой, влюбленными глазами глядя на деда.

– Только посчитать, сколько раз менялась страна, пока мы живем, – сказал он.

– И сталинский культ, – начал загибать пальцы дед, – и Советский Союз до перестройки. Слово-то какое несуразное, ну да ладно. И сама эта перестройка, не к ночи будь помянута. Ну и, слава Богу, опомнились- таки. Опять как люди живем. Но многое помним, да, Гриша?

– А помнишь, Витя, – тихо сказал именинник, – какие мы наивные были с тобой в молодости? В коммунизм как верили, а? Ведь жизнь готовы были отдать. Как же нам мозги промывали тогда! А мы и сникли. Сколько сил потрачено зря, и душевных, и… – Григорий Иванович махнул рукой. – Чему студентов я, я лично учил! – Он в свое время учил студентов научному коммунизму и считал, что жизнь прожита зря.