Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права - Алексей Владимирович Вдовин

для народного чтения пришелся на середину 1840‐х гг. и сошел на нет к 1852 г. Вторая волна предсказуемо была связана с подготовкой отмены рабства и выпала на 1859–1861 гг., когда в Петербурге под редакцией А. Оболенского и Г. Щербачева выходил журнал «Народное чтение». На его страницах наряду с инструктивными текстами было опубликовано 6 следующих фикциональных рассказов, принадлежавших перу как известных, так и второстепенных авторов: «Надёжа» (1859. Кн. 1), «Катерина» (1859. Кн. 2), «Саша» (1859. Кн. 3) Марко Вовчок; «Шелковый платок, деревенская быль» М. Л. Михайлова (1859. Кн. 4); «Антип» Ив. Кушнерева (1860. Кн. 2); «Пропащая голова» А. С. Афанасьева-Чужбинского (1861. Кн. 1).

Таким образом, мой корпус фикциональных текстов для народного чтения составляет 15 рассказов, опубликованных с 1839 по 1861 г. и позволяющих выяснить, каким образованные авторы представляли себе типичного крестьянина и какие качества чтение должно было культивировать. Из текстов первой волны чтения для народа в культурной памяти остались, пожалуй, лишь некоторые рассказы из «Сельского чтения», поскольку издание высоко оценил Белинский608. Книги же Бурнашева были им сурово раскритикованы как вредные для крестьян и эстетически беспомощные, поэтому у них не было шансов. Десять переизданий книги Русанова, которые не удостоились критических отзывов, напротив, говорят о высоком спросе читающей (скорее всего, городской простонародной) публики 1840–1850‐х гг. Пренебрежение Белинского к Бурнашеву и забвение других изданий для народа не делают их неинтересными для современного исследователя. Напротив, это вычеркивание из истории литературы указывает на вымерший пласт словесности, которая требует археологических разысканий.

Конструирование патриархального крестьянского субъекта

Исследовать конструирование крестьянского субъекта в текстах для народного чтения можно разными методами. Поскольку в рамках этой книги меня интересуют фикциональные произведения, в первую очередь я обращаю внимание на их сюжетную структуру – последовательность повествовательных звеньев, выстроенную в определенной логике на основе фабульного материала609. Это свойство принципиально отличает их от других жанров дидактических книг (и сближает с детской литературой). Анализ сюжета коротких повествовательных текстов для решения таких задач удобнее всего было провести с помощью метода выявления «элементарных сюжетов» (см. введение). Резонно предположить, что за каждым типом сюжета стоит соотнесенное с ним представление о функционировании общества или локального крестьянского сообщества, связей между его членами, между крестьянами и помещиками, между крестьянами на горизонтальном уровне и, наконец, определенное представление о субъекте поступков, о его нравственности и ценностях610. Соответственно, если в распределении элементарных сюжетов одни будут преобладать над другими, это может однозначно указывать на то, какие представления о социальных связях авторы текстов (неважно, сознательно или нет) транслируют или даже навязывают читателям-простолюдинам.

Если проанализировать сюжеты 15 рассказов корпуса под таким углом зрения, они распадаются на четыре группы. Первая группа состоит из четырех текстов, где имеется фабула, но ни в какой связный сюжет действие не выстраивается. Вторая группа, также из пяти рассказов, написана на элементарный сюжет «Искушение». Третья, в которую входят четыре рассказа, связана с элементарными сюжетами «Разлука», «Соблазнение», и «Запрет на брак», т. е. покрывается тематикой любви и семьи. Наконец, четвертая малочисленная, но крайне важная группа из двух рассказов связана с элементарным сюжетом «Насилие». Первые две группы текстов воплощают гораздо более патерналистское отношение элит к крестьянам и будут рассмотрены в этом разделе статьи. Другие две группы рассказов, выходивших накануне отмены крепостного права, транслируют более демократические и просветительские ценности, что заставляет говорить о них отдельно.

К первой группе можно отнести четыре текста, в которых невозможно выделить один четкий элементарный сюжет, поскольку текст распадается на цепочку микросюжетов, не связанных единым развитием. Так, длинная повесть Бурнашева «Сельский староста Мирон Иванов» открывается объемным эпизодом о расточительстве жены Мирона: любительница красиво пожить, она выкрала у мужа перстень в полторы тысячи рублей, оставленный ему в залог купцом. Сельский священник отец Никандр спасает семью от разорения, уговаривая станового пристава вернуть проданное женой Мирона кольцо. История служит ей уроком, и в семью Иванова возвращаются мир и благополучие. Следующий эпизод повествует о кознях соседа Мирона – столяра Егора, который видит в старосте кровного врага и чинит ему всяческие неприятности. Выход из ситуации находит не кто иной, как отец Никандр: он пристыжает Егора, тот раскаивается и становится лучшим другом Мирона. Список эпизодов легко было бы продолжить, но я обращу внимание на два обстоятельства. Во-первых, повесть Бурнашева лишена цельной сюжетной линии и напоминает скорее лубок XIX в., где в каждом эпизоде с протагонистом происходит некое происшествие, обязательно счастливо разрешающееся. Во-вторых, разрешение коллизии наступает всегда (во всех дальнейших эпизодах повести) с пастырской помощью отца Никандра, который, подобно deux ex machina, легко разрешает все споры и перевоспитывает даже самых злостных негодяев. В финале повести появляется еще и третье лицо – князь Честов, хозяин имения, где происходит действие, порядочный барин, играющий роль доброго отца для своих крестьян.

Замысел Бурнашева виден невооруженным глазом. Повесть должна была стать для читающих крестьян руководством избегать грехов – алчности, пьянства, прелюбодеяния, зависти и др.611 Каждый микросюжет «Мирона Иванова» иллюстрировал один из пороков и показывал его разоблачение от противного с помощью представителя церкви. Ее ведущая роль в формировании нравственности крестьян в этом тексте совершенно очевидна. На эту же тему Загоскин написал короткий рассказ «Отец Василий»612, в котором добродетельный священник наставляет прихожан, в частности мирит двух рассорившихся невесток.

Вместо классического развития конфликта в подобного рода бессюжетных рассказах всегда возникает отклонение от моральной, социальной или религиозной нормы и ее восстановление. В «Рассказе о сапожнике Терентье и о его семье» Корсини изображается счастливая семья главного героя, который ведет праведную жизнь613. Внезапно она разрушается из‐за пожара, однако добрые соседи и неравнодушные люди материально помогают погорельцам, и нормальное течение жизни восстанавливается. Наконец, небольшой рассказ-сценка Успенского «Рассказ за чаем» повествует о мельнике Антипке, который, прикинувшись знахарем и колдуном, пытался извлечь из этого материальную выгоду, но в конце концов был выведен на чистую воду и сослан в острог – в назидание всем остальным крестьянам614.

Вторую большую группу образуют пять рассказов с элементарным сюжетом «Искушение»: «Честный извозчик» Русанова (1842), «Хмель, сон и явь» Даля (1843), «Нечистая сила» Соллогуба (1843), «Мешок с полуимпериалами» и «Золото в руках бедной швеи» Бурнашева (оба – 1844). Во всех рассказах для народного чтения исходная ситуация связана с бедственным или по крайней мере шатким положением главного героя/героини. Оно создает предпосылки и условия для искушений. Интрига заключается в том, что протагонисту предстоит пройти испытание на