Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права - Алексей Владимирович Вдовин

1830–1840‐х гг. начинается рост интереса к крестьянам и простонародью, которые все чаще становятся протагонистами постепенно складывающегося жанра «рассказ из крестьянского быта»595. Важно отметить, что такие его авторы, как Даль, Марко Вовчок и Н. В. Успенский, одновременно пробовали свои силы сразу для двух почти не пересекающихся аудиторий.

Конец 1830‐х гг. был как раз тем временем, когда в образованных литературных и чиновничьих кругах оформляется представление о том, что крестьяне нуждаются в особом типе чтения, специально разработанном для них «сверху» и соответствующем просветительским государственным задачам. Оно стало возможным только после того, как Министерство народного просвещения под руководством графа Уварова начало серию реформ образовательных учреждений и, в частности, начальных и воскресных школ для крестьянских детей, а также уездных училищ596. Одновременно с 1837 г. в другом министерстве под руководством графа Киселева была запущена еще одна реформа, касающаяся государственных крестьян, которая ставила целью улучшить быт и управление крестьянскими общинами. Государственные инициативы «сверху» встречали заинтересованное участие «снизу» (и одобрение, и критику) – в среде журналистов, издателей, литераторов, педагогов, с конца 1830‐х гг. все чаще вовлекавшихся в эту образовательно-дидактическую сферу книгоиздания, которая ранее не воспринималась как стоящая внимания и не осознавалась как часть словесности. В совокупности усилия многих акторов из среды литераторов, чиновников, педагогов, администраторов составляли то, что можно назвать модернизационным устремлением российских «просвещенных бюрократов» – способствовать улучшению положения крестьян при существовании крепостного права и постепенно, изнутри системы, готовить условия для его отмены597.

В рамках тех же уваровских реформ были созданы условия и для интенсивного развития педагогических изданий и рекомендательной библиографии598. Параллельно в литературной критике 1830‐х гг. возникает особый тип рецензий на «детские книги», которые как раз в этот период выделяются в специальную литературную нишу. Наиболее популярными и рекомендуемыми авторами были А. П. Зонтаг, В. Бурьянов (В. П. Бурнашев), А. О. Ишимова, Б. Федоров и др.599 Однако даже у основоположника критики детской литературы Белинского не было какой-либо продуманной и последовательной концепции «детской литературы»600. В 1830‐е гг. «неистовый Виссарион» разделял идею о необходимости особых книг для детей, однако в конце жизни, в 1846 г., полностью изменил свою позицию и ратовал за единый репертуар изданий для взрослых и детей. Примечательно, что в отношении книг для простолюдинов Белинский, судя по всему, всегда придерживался мнения о необходимости специальной литературы. Так, в рецензии на «Сельское чтение» (1843) критик приравнивал «простой народ» к детям, подчеркивая исключительную сложность его перевоспитания: «Простой народ похож на ребенка, только говорить с ним еще труднее: у ребенка ум мягок, как воск, и чужд всяких привычных понятий, а у простого народа ум и неразвит и упрям: за него надо приниматься умеючи и с толком»601. Другой ведущий детский писатель, критик и автор литературы для народа Одоевский в не опубликованном при жизни наброске «Какой науке учить народ?» без объяснений ставил ребенка и «мужика» на одну доску и советовал руководствоваться при их образовании одними и теми же методическими и дидактическими принципами602.

Книги для народа, которые начали целенаправленно создаваться образованными писателями и чиновниками, по моим данным, в 1839 г., не только отличались от низовой/лубочной словесности, но и отпочковались от «рассказов из крестьянского быта», хотя и имели с ними много общих черт. Дидактизм, инструктивность, четкость авторской позиции – вот что отличало этот тип литературы от смежных с ним жанров. Более того, дидактические книги для народа предназначались их создателями для борьбы с низовой и лубочной литературой, которую образованная литературная элита и критика считали эстетически беспомощной и вредной для крестьян603. Потенциальный читатель из народа должен был прочесть рассказанную историю и извлечь из нее моральный, религиозный или практический урок. Авторы отнюдь не скрывали своих задач и декларировали их на первых или последних страницах своих сочинений прямым текстом, поскольку важной особенностью такого повествования была прямолинейность. Так, автор одной из самых первых книг для народного чтения «Деревенский староста Мирон Иванов» (334 страницы!) Бурнашев, укрывшийся на этот раз под псевдонимом Борис Волжин, заявлял:

Кончив эту книгу, желаю, чтоб вы читали ее с удовольствием и пользою и чтобы старались исправлять себя подобно Мирону, Егору, Игнату и другим описанным здесь. Это поведет вас, друзья, к счастливой жизни на земле и к приобретению Царствия Небесного. Ежели хотя один из русских простолюдинов сделается лучше от чтения моей книги, то я буду считать себя истинно счастливым и вполне вознагражденным за труд мой604.

Наиболее известным в историографии издательским проектом этого периода крестьянского просвещения, без сомнения, является журнал «Сельское чтение», издававшийся Одоевским и Заблоцким-Десятовским в 1843–1848 гг.605 Истоки, контекст и содержание этого журнала, вышедшего совокупным тиражом около 40 тысяч экземпляров, впервые были описаны еще в рецензиях Белинского и неплохо изучены, поэтому я акцентирую лишь важные для меня аспекты. Будучи изданием сложносоставным, каждая книжка «Сельского чтения» представляла собой своего рода мини-энциклопедию, включавшую практические хозяйственные советы, притчи, расчеты-инструкции, образовательные тексты разной тематики и, наконец, фикциональные рассказы606. Последние варьировали в длине – от кратких анекдотов и былей до полноценных повестей, написанных известными беллетристами 1840‐х гг.: в книжке первой (1843) вышел рассказ Загоскина «Отец Василий», в книжке третьей (1843) – «Нечистая сила» Соллогуба, в четвертой (1844) – «Хмель, сон и явь» Даля (перепечатка из «Москвитянина», 1843, № 2).

За несколько лет до «Сельского чтения», в 1839 г., Бурнашев, скандально известный в свое время чиновник, литератор, детский писатель и мемуарист, выпустил уже упомянутую пространную повесть «Сельский староста Мирон Иванов», которую перепечатал почти без изменений, но под другим названием – «Село Печорино» – в следующей своей народной серии «Воскресные посиделки. Книжка для доброго русского народа» 1845 г. (пяток6077–10). Похожее по структуре и композиции на «Сельское чтение», это издание Бурнашева также содержало несколько фикциональных рассказов, которые попадают в наш корпус: «Мешок с полуимпериалами» (1844, пяток 1) и «Золото в руках бедной швеи» (1844, пяток 4).

За год до первой книжки «Сельского чтения» Федор Русанов выпустил том «Русских простонародных рассказов. Опыт издания для народного чтения» (М., 1842), до 1860 г. выдержавший 10 переизданий. Из этого сборника нас будет интересовать в первую очередь рассказ «Честный извозчик».

Замыкает первую волну дидактических изданий «Народное чтение» Марии Корсини (1851), состоявшее из двух выпусков. Если первый был наполнен короткими нравоучениями и притчами, то во втором появился небольшой «Рассказ о сапожнике Терентье и о его семье».

Всплеск первой волны изданий