Ленинградский панк - Антон Владимирович Соя

Тихоне руку.

– Привет, басила. Я ваш барабанщик. Трипачок подцепил?

Тихоня кивает, чуть не плача.

– Тяжела и неказиста жизнь советского басиста. – Весельчак знает, как поддержать товарища по ритм-секции в трудную минуту жизни. – Не парься. Ерунда это. Дело житейское.

Тоже мне Карлсон. Может, для Весельчака это, конечно, и ерунда. А ты реально впечатлен. И Тихоню жалко. И вообще, совершенно неожиданный поворот в лирической любовной истории. В твоих романтических мечтах таким поворотам места отведено не было. С тобой такого точно не может приключиться. Никогда.

– Бли-и-н. Вот она, проза жизни, – говоришь ты. – А Нинка в курсе?

Тихоня опять кивает.

– Ладно. Хватит уже сопли распускать, – берет на себя командирские функции Дэн. – Триппер-хуипер. Все лечится. Пошли репетировать. Времени у нас в обрез.

Глава 51. Все они красавцы, все они поэты…

Ты, в общем-то, неплохо поешь, Энди. Тебе всегда говорили, что у тебя хороший голос. Во всяком случае, громкий. А это сейчас куда важнее идеального слуха. Уже битый час тебе приходится перекрикивать стену звука, издаваемую твоими друзьями. Да ладно, чего там мелочиться, – четыре стены звука, квадрокакофонию, которую вы принимаете за музыку. Дэну с Весельчаком кажется, что это панк-рок. Остальные вынуждены им верить. Как ни странно, иногда в песнях проглядывает ритмический рисунок, в основном благодаря забывшему о своих муках и отлично басящему Тихоне. Но Труха тут же надежно скрывает этот тонкий рисунок атоническими трелями на губной гармошке. Очень зачетной, кстати, трофейной немецкой гармошке, одолженной им у дедушки. Может, и хорошо, что зрителей пока нет, думаешь ты, уж больно коряво все идет. Первая репетиция все-таки. Сначала вообще Дэн с Весельчаком чуть не подрались. Хорошо, что Труха их разнял. Разошлись, видите ли, отцы в понимании синкопы. Музыканты хреновы. Хорошо, что тебе не надо стучать – Весельчак справляется с этим гораздо лучше. В общем, поругались они – помирились, и сыгрались буквально за полчаса. А за следующие полчаса сделали три песни. Офигенный результат. Вы так за оставшийся час остальные семь отрепетируете, как нефиг делать. Хорошо, что в песнях так мало аккордов. Зато их минимализм прекрасно компенсируется бездной энергии. Вот уж чего Дэну и его жужжащей гитаре не занимать. Связки ты наверняка посадил, чувствуешь, как сипишь. Надо орать потише, и не горлом, а этой, как ее, диафрагмой. Только вот как? Пока же ты пьешь горячий чай с Алиской и Кузей на кухне, а чуваки гремят в твоей комнате. Делают следующую песню. Алиска довольна. Сняла кучу классных кадров. Смотрит на тебя жалостливо. Что там у нее в голове. Вот у Кузи все просто. Он хочет есть. Как всегда. И нагло клянчит кусочек сосиски, положив лапу тебе на колено:

– Дай сосиску, хозяин. Мне положено за вредность. А я никому не скажу, как ужасно вы тут шумели.

Бедное животное на первой песне забилось под шкаф. Но быстро адаптировалось. Привыкло к вашей нечеловеческой музыке. Может, еще фанатом станет.

– Энди, блядь! Мы готовы! Иди орать, хватит прохлаждаться! – Дэн уверенно и с большим удовольствием играет роль босса.

Ладно – орать, так орать. Тем более, что орешь ты свои песни. Правда, пока в своей детской комнате и в воображаемый микрофон. Но это же только пока.

– Долой гопоту! Даешь красоту! Прекрасна Земля! Тра-ля – ля-ля-ля! – На последнем дыхании ты приходишь к финишу через пять минут, и грохот вокруг смолкает.

Только гитара Дэна продолжает фонить. Это все из-за его самодельной примочки.

Ну охренительно же получилось? Вон и Алиска показывает большой палец.

– Вот эта песня мне нравится, – говорит Труха. – Такой и должен быть панк-рок. Панки и хиппи получат свой триппер! А все пацифисты получат свой выстрел!

– А мне не нравится, – тихо, но очень внятно говорит Тихоня.

И это первое, что он сегодня говорит во время репы. Затаился гад, а теперь вымещает свою обиду на друзьях. Будто это ты его триппером заразил.

– Ну, извини, Тиш, – говоришь ты. – Я не виноват в твоей беде.

Но Тихоня настроен по-боевому.

– А моя беда здесь ни при чем. Я, между прочим, вчера тоже песню для «Каждого Человека» написал.

Вот тебе и на. Да у тебя в группе все песни пишут. Жесткая конкуренция, Энди.

– Да ладно, – недоверчиво смотрит на него Дэн.

– Ага. Протестную, – говорит Тихоня. – Потому что настоящий панк-рок – это социальный протест. А не эти все ваши приколы над собой. Вот послушайте.

Тихоня подыгрывает себе на басу и поет:

Товарищи и граждане, давай проголосуем,

чтоб больше бомб не делали проклятые буржуи.

А если хоть по рублику отдаст в фонд мира каждый,

То каждый негр по бублику получит от соцграждан.

Не буду джинсы я носить и даже есть не буду,

А буду пользу приносить всему земному люду…

Весельчак с ходу ловит мелодию и начинает барабанить. Дэн присоединяется со своей жужжалкой. Только ты не у дел. Но ничего – передышка не повредит тебе и твоим связкам. К тому же песня тебе нравится. И поет Тихоня неожиданно мощно. Голос у него ничуть не хуже, чем у тебя. И как только он замолкает, ты бросаешься его обнимать.

– Тихоня! Ну, ты даешь!

– Чувак! Тихушник! Это же хитяра! – трясет Тише руку Дэн.

– Жесткий стеб! Я такое люблю, – говорит Весельчак, но из-за барабанов не вылезает. – У меня, кстати, тоже песняк есть для вас, чуваки. «Наркоманочка» называется!

Ну, это уже перебор. Все они красавцы, все они поэты… Осталось только Трухе внести свою лепту, и ты пойдешь в ванную комнату топиться. Наверняка песня – говно, надеешься ты. Но Весельчак не слышит твои мысли. Он барабанит и поет:

Ты воруешь морфий из-под замка.

Да брось ты, дура! Давай пивка!

Брось ты, брось ты эти наркотики!

Брось ты, брось ты эти наркотики!

И я полюблю тебя! Йе!

И ты понимаешь, что этот песняк в сто раз круче ваших. Спасает тебя от страшного расстройства только звонок в дверь. Объект! Ты сразу забываешь про все и несешься открывать. Но в дверях стоят необычайно красивая Мурзилка в коротком зеленом платье и чрезвычайно скромная Нинка в длинном черном. Словно подруги в филармонию пришли. Только вот держат в руках по бидону. И там точно не молоко. Мурзилка улыбается тебе одними глазами, и ты почему-то расстраиваешься совсем не так сильно, как должно несчастному поэту, жестоко продинамленному любимой девушкой.