Судьба протягивает руку - Владимир Валентинович Меньшов

не пишу, а вымучиваю. Но постепенно история начинала складываться, появились новые сюжетные линии, интересные эпизоды, мало-помалу сценарий приобретал важнейший признак, без которого невозможно рассчитывать на успех, – возникало ощущение, что записанное на бумаге хочется снимать. Это очень важный момент, когда тебя вдохновляет драматургия, когда каждый эпизод, каждый поворот сюжета рождает желание воплотить, зафиксировать на плёнке.

Работая над «Москвой…», я осознал, что пока у меня нет доработанного сценария, мне трудно даже размышлять о картине, не то что её создавать: мысль то и дело сбивается, потому что в каких-то моментах не додумано, где-то не замотивировано.

Конечно, если бы мне достался какой-нибудь из сценариев Дунского и Фрида, скажем, «Служили два товарища» или «Жили-были старик со старухой», я бы особо не зацикливался: там нечего добавлять, эти сценарии совершенны. Но я имел дело, по сути, с эскизом будущего сценария. И в большинстве случаев режиссёрам приходится работать именно с такого рода материалом, требующим последующей рихтовки.

Работал я довольно долго, одного заезда в Дом творчества мне не хватило, и поставив, наконец, точку, повёз показывать Черныху результат. На моё счастье, и это было очередным чудом, он не стал выделываться, сказал: «Ну что ж, давай, попробуй…» В материальном плане ему было выгодно, чтоб сценарий запустили. Так сложились звёзды, что конкурента на постановку у меня не возникло, хотя доводилось слышать легенды о множестве желающих сделать кино по Валиному сценарию и даже назывались какие-то знаменитые фамилии.

Ещё я сказал Черныху:

– Понимаешь, я много чего переделал, много сил вложил в сценарий… Могу я претендовать на какую-то часть гонорара?..

– Ну не знаю… Может, тысячу рублей я тебе дам из постановочных…

Потиражные платили, когда картина выходила в прокат, в зависимости от того, какая у фильма категория, сколько копий напечатано. При хорошем стечении обстоятельств можно было дополнительно получить чуть ли не до двухсот процентов от суммы, причитающейся в качестве гонорара – очень приличные деньги, часть из которых, я полагал, должны достаться мне, если рассудить по справедливости.

Когда я переделывал сценарий, он уже стоял в плане Второго творческого объединения, руководил которым замечательный Лев Оскарович Арнштам, добрейшей души человек, покровительствующий молодым режиссёрам и особенно, помнится, Сергею Соловьёву. Лев Оскарович сделал как режиссёр несколько хороших фильмов, например «Подруги» с Зоей Фёдоровой и Яниной Жеймо, во время войны снял фильм о Зое Космодемьянской – «Зоя». А начинал Арнштам свою жизнь в искусстве музыкантом у Мейерхольда, обладавшего волшебным даром притягивать к себе таланты; ещё один пианист, игравший в мейерхольдовском театре, стал со временем выдающимся советским сценаристом – речь о Евгении Габриловиче, авторе многих прекрасных картин: от «Коммуниста» до «Начала».

В мемуарах Льва Оскаровича есть хороший эпизод, как он в 1935 году, после премьеры фильма «Подруги», замечает в фойе кинотеатра Мейерхольда, пробивается сквозь толпу, чтобы подойти, засвидетельствовать почтение и услышать оценку мэтра. Приблизившись, видит, что тот стоит весь в слезах. Заметив Арнштама, Всеволод Эмильевич восклицает: «Какая гадость!..»

Вообще, резкие оценки выдающихся творцов в адрес коллег не являются редкостью; помню, я с удивлением где-то прочитал, каким образом отнеслись Эйзенштейн и тот же Мейерхольд к спектаклю «Принцесса Турандот», казалось бы, ничего, кроме восторга, не способного вызвать, однако же знаменитые реформаторы описывали творение Вахтангова едва ли не с помощью эпитета «пакостный».

Приступая к постановочному периоду, я понимал, что сценарий не умещается в одну серию, и начал обсуждать эту проблему с руководством «Мосфильма», на что мне было сказано: у нас плановая система, изменить хронометраж картины на данном этапе невозможно, даже если снимать две серии, не увеличивая смету расходов. Но я продолжал настаивать, и мне посоветовали обратиться в Госкино, куда я и направился. Борис Владимирович Павлёнок был категоричен:

– Даже не думай!

– Но что делать, если не умещается?

– Ищи возможности – сокращай…

Я честно попытался сократить, но ничего не получалось, а потому продолжил ходить к Павлёнку, и в какой-то раз он сдался: «Ладно, делай две серии…»

Это было очередным чудом, ведь я не являлся представителем какого-либо клана, за мной не стоял никто из сильных мира сего, ну, разве что я обладал репутацией актёра, сыгравшего положительных героев-современников. Мне кажется, подспудно это обстоятельство благотворно влияло на киноначальников.

Смету фильма увеличили с трёхсот пятидесяти тысяч рублей до пятисот пятидесяти, на что я даже и не рассчитывал. Впрочем, по тем временам это был средний бюджет. Я не знал тогда, что можно ходить по кабинетам и выторговывать себе дополнительные средства, чем не без успеха занимались многие режиссёры, увеличивая стандартную смету чуть ли не в три раза.

Картина увеличилась до двух серий, и соответственно выросли гонорары. В этой связи у меня состоялся разговор с Черныхом, я попытался растолковать, что теперь он получит свои восемь тысяч полностью, но будет правильно, если деньги, которые полагаются сверх этой суммы – за вторую серию, – достанутся мне. В сравнении с восемью тысячами я претендовал на гораздо меньший гонорар – две четыреста. «Да, это резонно», – согласился Черных.

Спустя некоторое время мы пришли на студию оформлять договор, и там, прежде чем дать нам бумаги на подпись, спрашивают: «Ну, вы договорились? Меньшову тридцать процентов?» Тут Валя говорит: «Я против… Он столько не заработал…» И начинает развивать мысль, причём в каких-то удивительно обидных, унизительных выражениях. У него вообще была резкая манера, я так думаю, от зажима, оттого, что ему приходилось оправдывать образ брутального мужика, который он сам для себя придумал, совершенно ему на самом деле не соответствуя.

Когда стало ясно, что соавторы по-разному представляют, как делить деньги, нам было сказано: «Вы сначала между собой договоритесь, а уже потом приходите договор подписывать». И вот мы выходим в коридор, и я начинаю повторять по второму кругу: «Валя, этих денег вообще не было, появились они, потому что я добился разрешения увеличить картину до двух серий. Даже если бы я вообще ничего не дописывал, то имел бы полное моральное право на дополнительный заработок. Но ведь я ещё и переписывал сценарий, и ты знаешь, что сделана большая работа… По какой же причине ты говоришь, что я не заработал?..»

– Ну хорошо, я подумаю, – сказал Черных и ушёл.

Мне кажется, заартачился он потому, что тридцать процентов, закреплённых в договоре, давали право на упоминание в титрах, хотя планов увековечить себя в качестве сценариста я даже не вынашивал.

Спустя какое-то время жена Черныха принесла от Вали письменное согласие, где он признавал во мне соавтора, правда, процент моего участия всё-таки был урезан, и в итоге за сценарий я получил меньше двух тысяч рублей. Оформили договор с условием, что я буду фигурировать в титрах только как режиссёр. Меня эти нюансы не волновали, главное, можно было начинать подготовительный этап – собирать съёмочную группу.

30

Об актрисах на роль Кати Тихомировой, смелости Муравьёвой, о страшненьких, но талантливых, красивых, но бездарных и Вячеславе Тихонове, который ничего просто так не делает

Второй режиссёр у меня уже имелся – Володя Кучинский, толковый, энергичный, прекрасно знающий «Мосфильм». Оператора я нашёл неожиданным образом: был с «Розыгрышем» на Неделе советского кино в Будапеште и там познакомился с Игорем Слабневичем. Игорь Михайлович – классик советского кино, много работал с Василием Ордынским, Юрием Озеровым, в том числе снял «Освобождение», а ещё сделал с Ларисой Шепитько прекрасный фильм «Крылья». Он был фронтовиком, настоящим героем – кавалером ордена Отечественной войны I степени. Мы с ним сошлись, пока жили в одной гостинице, по вечерам сидели, общались, хотя он был человеком совсем немногословным. И вот я стал его уговаривать, а он, видимо, тоже проникся ко мне симпатией и в итоге согласился пойти на картину «Москва слезам не верит» главным оператором.

В качестве художника мне порекомендовали Саида Меняльшикова, который в составе команды успел поработать на «Войне и мире» Сергея Бондарчука, – крепкий профессионал, и, хотя выпивал прилично, декорации сделал вполне достойные.

А потом началась эпопея по подбору актёров.

На роль Кати Тихомировой нужна была актриса лет тридцати, чтобы она могла и сыграть двадцатилетнюю, и в возрасте сорокалетней выглядеть убедительно. В первую очередь я обратился к самым ярким звёздам того времени – Тереховой и Купченко. Рита прочитала сценарий и сказала не без пренебрежения: «У меня есть предложение поинтереснее». Ира отреагировала в том же духе, и после второго отказа я начал беспокоиться, понимая,