Друзья кругом враги - Дженнифер Линн Алварес

над тобой не смеется.

Я отталкиваю ее.

– Ты не имеешь ни малейшего представления, как тяжело мне приходится. Учителя, директриса, мамаши и гребаные младшеклассники – все видели меня голым. А теперь еще всем известно, что моя девушка поспорила на мой счет и проиграла. На меня так пялятся, мама. Каждый в Кристал-Коув видел… – Я качаю головой, не в силах закончить фразу.

Мать кивает.

– Ты прав, я не могу в полной мере понять, что ты чувствуешь, но знаю, что пьянство – не выход.

– Выпивка не мешает! Она помогает мне забыться, создает впечатление, что все, блин, нормально.

Мама достает из кладовки швабру и сметает в кучу осколки. Потом возвращается ко мне и наклоняет голову, понизив голос:

– Почему ты так злишься?

Я всплескиваю руками.

– Потому что я идиот. Я злюсь на себя.

Она трясет головой, и темные волосы блестят.

– Неправда. Что на самом деле тебя мучает?

Опираюсь о стену, чтобы не упасть, и хрипло произношу:

– Я же только что сказал.

Нижняя губа у мамы дрожит.

– Думаю, дело не только в вечеринке. Ты помнишь, когда начал так пить?

– Нет. – Я тянусь к термокружке, но мама вырывает ее у меня из рук.

– Помнишь тот вечер, когда я нашла тебя в ванне с бутылкой текилы, Джейк? Вода остыла, ты дрожал, плакал и отказывался говорить со мной.

Я икаю, и от этого у меня вырывается горький саркастический смешок.

– Вроде ты посадила меня под домашний арест чуть ли не на месяц.

Она натянуто улыбается.

– Так и есть. Может, поговорим о том случае сейчас?

Я отрицательно качаю головой.

– Блин, мама, я не знаю, чего ты от меня хочешь.

Она осторожно подходит ближе, слезы искрятся у нее в глазах.

– Я хочу узнать, что произошло в тот день, прежде чем ты оказался в ванне.

Пол уходи у меня из-под ног.

– Нет необходимости.

– Есть, из-за твоего пьянства. Именно тогда ты начал пить, чтобы забыться.

Я закрываю голову руками.

– Ты знаешь, что случилось. Ты была там.

– Да, но мне тоже не с кем было поговорить, кроме тебя. Почему ты отказываешься обсуждать тот день?

Сердце рвется из груди, и я сползаю на пол.

– Потому что это был худший день в моей жизни. Потому что мы похоронили отца и все твердили, будто он ушел в лучший мир, но это не так! – Я закрываю глаза, стараясь спрятаться. – Лучший мир здесь, рядом с нами! Разве ты сейчас счастлива?

Мама выдыхает, кивает и садится рядом со мной.

Я корчусь на полу. Воспоминания обрушиваются лавиной: отец поднимает меня к небу; хвалит меня, когда я забрался на скалу; учит меня серфингу; обнимает мать, придавая уверенность в жизни ей и всем нам. А потом он умер, и нас понесло, как пушинки. Плечи у меня дрожат под грузом папиного отсутствия.

Мама продолжает настаивать:

– Мы обсуждаем что угодно, Джейк. Почему бы не поговорить и об этом?

– Не хочу. – Ярость на несправедливость судьбы расправляет крылья, я поднимаюсь и, задыхаясь, начинаю ходить туда-сюда по кухне.

– Твой гнев из-за смерти отца – естественная реакция.

Я делаю рваный вдох, и свежие слезы капают из глаз, стекают по носу. Правда, отвратительная и склизкая, извивается внутри меня змеей. Я открываю рот, и она извергается на кухню, на меня и на маму.

– Это потому, что он не боролся. Он сдался! Опустил руки.

Мама порывисто обнимает меня.

– Он боролся, дорогой.

Я отрицательно качаю головой, и ужасные рыдания изливаются у меня из груди.

– Нет, я слышал его слова. Он велел тебе прекратить лечение, хотя был сильным и мог бы победить заразу.

Материнские пальцы вонзаются мне в плечи.

– О чем ты говоришь, Джейк?

Вытираю глаза, в горле саднит.

– Я случайно подслушал ваш разговор примерно за неделю до его смерти. Он сказал тебе, чтобы ты прекратила колоть ему препараты. Я все слышал. Он сдался, и рак победил.

Меня трясет, лавина горя разрывает сердце изнутри. Я никому не говорил об этом – как отец отказался от нас. Знаю, эгоистично так думать, еще как знаю и ненавижу себя за это, но, может быть, продолжи папа лечение, ему бы удалось выжить.

– О нет, – произносит мама, закрывая ладонью рот. – Господи, Джейк, все было совсем не так.

Я с удивлением смотрю на нее, часто дыша.

– Отец просил меня перестать колоть ему морфин, а не лекарства. Он не хотел терять сознание, чтобы не упустить ни минуты общения с нами, с тобой. Он не отказывался от нас. Это врачи прекратили терапию, когда она стала приносить больше вреда, чем пользы.

– Но как же… – Ее слова потрясают меня, и я не могу закончить фразу.

Мама снова привлекает меня к себе.

– Отец вовсе не собирался оставлять нас, – шепчет она и плачет.

Мягкое теплое тело присоединяется к нам – это Коул. А затем в нас тыкается влажный нос – Отис. Брат вклинивается между мамой и мной и смотрит наверх; стекла его очков запотевают. Парень не прочь погреть уши – вероятно, он все слышал.

– А я думал, это я убил папу, – шепотом произносит он.

– Что?! – хрипло восклицает мама, и мы оба ошеломленно смотрим на него.

Коул спокоен, не плачет, но весь сжался, как пружина.

– Я забыл вымыть руки. Папа что-то говорил, а я его не слышал, поэтому забрался к нему в постель и дотронулся до его лица. Потом я пошел за тобой, – говорит он маме, – и ты накричала на меня, что я копался в саду и натаскал папе грязи.

Мать кивает.

– Помню.

Я тоже был там – сидел в углу комнаты, дежурил возле отца, – поэтому с трудом сглатываю и заканчиваю историю Коула:

– А потом завыл Отис.

Все замолкают и смотрят на пса. Он водит хвостом по полу и скулит, как будто тоже вспоминает момент смерти отца.

– Я думал, что принес ему микробов, – заканчивает Коул.

– О нет, – говорит мама, сгребая его в объятия и целуя нас обоих. – Ты ни в чем не виноват, Коул, и папа от нас не отказывался, Джейк. Он любил вас всем сердцем, так сильно, что протянул даже дольше, чем обещали врачи.

Мы в ответ долго обнимаем ее, потом я спрашиваю Коула:

– Ты не помнишь, что сказал тогда тебе папа?

Брат снимает очки и вытирает их о пижаму.

– Что я вкусно пахну.

Мама улыбается:

– Так и есть.

Коул пожимает плечами.

– Больше ничего не помню.

Мы еще долго сидим на кухне, разговариваем об отце и плачем. Через некоторое