Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

на неё серьёзно и нежно. — Если мне удалось немного согреть тебя, я рад.

— Немного? Это слабо сказано! — Смешок утих на полпути, растаял выдохом и затерялся в задумчивой мерцающей морской глади взгляда Арнуга, и Онирис, осторожно высвободив одну руку, благодарно накрыла ладонью его запястье.

Это был удивительный и прекрасный вечер. Расплатившись, они покинули кондитерскую, Арнуг надел шляпу и перчатки, и Онирис снова просунула руку под его локоть. Её маленькая изящная ладонь покоилась на его рукаве, они медленно шли по вечерней улице: он — высокий, статный и могучий, она — тонкая и стройная до хрупкости. Онирис не могла отделаться от чувства, что шагает рядом с Эллейв, только энергия была другая, мужская. Эллейв излучала живительную горячую силу, весёлый напор, искрящуюся жизнерадостность, а Арнуг — спокойствие, надёжность и сдержанную чуткость. Его рука тоже была нерушимо твёрдой опорой. Онирис думалось о том, что госпоже Игтрауд очень повезло с супругом. Как же прекрасно, что ей, чьё светлое и гениальное творчество Онирис впитала в душу, достался именно Арнуг!

А ей самой досталась Эллейв, и это тоже было восхитительно.

Когда они проходили мимо домов морского ведомства, Арнуг спросил, не утомила ли Онирис прогулка и не хотелось ли ей присесть к огню. Онирис не смогла отказаться и вскоре сидела у камина в ведомственной квартире, которую временно занимал Арнуг. Как и любое казённое жильё, она была не особенно уютна, но Онирис не придиралась. Значение имел только огонь в камине, удобное кресло и присутствие Арнуга рядом. Её заинтересовали книжные полки, и она пробежала взглядом по корешкам, читая заглавия.

— «История мореплавания с древнейших времен», — прочла она. — Это всё твои книги, господин Арнуг?

— Нет, они здесь уже были, когда я заселялся в это жилище, — ответил тот. — С собой я вожу лишь пару-тройку книг.

Онирис взяла с полки «Историю мореплавания» и с улыбкой протянула Арнугу.

— Ты не исполнишь мою мечту? Мне так хочется побыть Ниэльмом...

— У  меня есть кое-что получше, — улыбнулся тот.

Он возил с собой экземпляр поэмы «Сто тысяч раз», на форзаце которого стоял автограф госпожи Игтрауд, оставленный ею при вручении ей ордена бриллиантовой звезды. И эту историю Онирис слышала от Эллейв, поэтому сразу догадалась, что за особенная книга в руках у Арнуга — книга, с которой началась их с госпожой Игтрауд любовь. Она не смела даже просить разрешения дотронуться до этой святыни, поэтому только вперила в неё жадный взгляд, довольствуясь тем, что созерцала и впитывала её облик. Подумать только! Сама госпожа Игтрауд держала её в своих руках, а потом Арнуг много лет бережно и трепетно хранил её как символ своей любви.

Пламя уютно потрескивало в камине, озаряя золотистую щетину на голове Арнуга, чуть склонённой над раскрытой книгой. Это была даже не щетина, а намёк на неё, череп будто мельчайшие искорки осыпали. Но Арнугу даже шла бритая голова: волосы отвлекали бы на себя внимание от прекрасных черт его мужественного лица. А так — ничего лишнего, только безупречное, точёное совершенство. Такая причёска придавала его облику суровость, которая вкупе с холодом морозно-чистых глаз внушала... некое опасение, что ли? Или почтение? Во всяком случае, робели и держались на расстоянии только те, кто не знал его близко, кто не удостаивался тепла в его взгляде. А Онирис удостоилась много чего... Ей стало доступно и тепло его глаз и ладоней, и надёжная твёрдость его руки, и мягкая бережность его объятий.

И Онирис до дрожи боялась всё это утратить, разочаровать Арнуга, не оправдать доверия. Как в своё время госпожа Игтрауд волновалась, что напишет поэму плохо и навлечёт на себя его презрение, так и Онирис про себя молилась: только бы не сказать или не сделать что-нибудь недостойное! Ведь если он отвернётся от неё, это будет конец, просто конец. Осколки её сердца тогда будет бесполезно пытаться склеить — просто смести в совок и выбросить, как мусор.   

Это напряжённое чувство вплеталось в её душе в строчки о гибели госпожи Аэльгерд, образуя с ними такую пронзительную смесь, что Онирис в своём кресле глотала слёзы — сперва исподтишка, а потом уже неудержимо, спрятав лицо в солоноватом тёплом мраке ладоней.

Голос Арнуга, читающий поэму, смолк.

— Онирис... Милая.

Она попыталась взять себя в руки, но не получалось. Книга легла на столик, стакан наполнился водой, а в неё булькнуло несколько капель «крови победы» из фляжки, которую Арнуг носил во внутреннем кармане.

— Выпей, дорогая. Успокойся...

Всхлипывая, Онирис влила в себя всё до дна, утёрла губы и глаза, а потом, опираясь на руку Арнуга, переместилась из кресла на диванчик. Сверху опустился плед, уютно окутав её до подбородка.

— Это самое пронзительное произведение госпожи Игтрауд, — прошептала она. — Моему сердцу невозможно его воспринимать равнодушно.

— Моему тоже, милая. Моему тоже. — Арнуг поцеловал Онирис в лоб и отошёл к камину.

Скрестив на груди руки и расставив ноги в блестящих сапогах, он смотрел на огонь. Косица кончиком достигала его поясницы, в тени под сдвинутыми бровями пряталась старая боль. Боль, которая струилась когда-то по его жилам смертельно-горьким хмелем — прямо из вскрытых жил госпожи Аэльгерд, смешанная со спиртом и приправленная холодом туч в небе над мысом Гильгерн. В сердце эта боль могла со временем притупиться, но в строчках поэмы жила вечно, всегда свежая и яркая, никогда не стихающая, оглушительная и ослепительная, как в самый первый день. Онирис хотелось взять себе часть этой боли, облегчив её тяжесть для Арнуга, но он не позволял ей, и её сердце горько сжималось от обиды. Не доверял?

Она думала так громко, что он прочёл её мысли.

— Не надо, милая. Ещё не хватало, чтобы и твоё сердечко в этом участвовало... — Арнуг подошёл, склонился над ней и поцеловал в лоб и в губы. В губы — целомудренно, без оттенка чувственности. — Не обижайся... Дело не в недоверии. Я не хочу этой боли для тебя, вот и всё. Я счастлив уже оттого, что твоя ласковая ладонь погладила эту рану.

Арнуг выпрямился и хотел отойти, но Онирис отбросила плед, а в следующий миг уже обнимала его за шею. Его ладонь легла ей на затылок, глаза закрылись, между бровей пролегла горьковатая складка.

— Родная... Какая же ты удивительно родная, — проговорил он. — Прекрасная Онирис, самая родная и светлая девочка... Ты должна быть с Эллейв.