Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев

должно жениться. Я рассматривал настоящий вопрос со всех сторон, и результатом раздумья — это письмо. Я не рисую себе богатого быта, но устрою небольшое уютное, сердце радующее гнёздышко. С нашими общими средствами и моим уменьем жить это вполне возможно. У меня 35 т[ысяч] сер[ебром] капиталу, у Вашей сестры, по её словам, столько же — следовательно, мы ни в каком случае не можем получать менее 4500 р. в год — а этим можно жить сносно»334.

Вряд ли причиной готовности игнорировать некрасивость невесты, скромность её приданого и её сомнительное прошлое была сильная страсть. Решение Фета вопреки всему связать-таки жизнь именно с этой женщиной было следствием прагматизма, который можно, пожалуй, назвать и расчётом. Но расчётом, в котором соображения чисто материальные играли не самую важную роль. Выбор Фетом некрасивой, но простой и доброй женщины, которой, как он видел, общение с ним доставляло удовольствие, у которой вызывали сочувствие его несчастья, соответствовал тому умонастроению, в котором в то время пребывал поэт. Пережив крушение надежд на возвращение дворянства, обжёгшись на романтической безрассудной любви, Фет в жизни с Боткиной увидел возможность осуществить разумный бюргерский идеал «Германа и Доротеи» — свить «семейное гнёздышко». И отсутствие сильной страсти, подобной той, что он испытал к Лазич, было дополнительным аргументом в пользу его выбора. Невеста также не находилась в плену романтических иллюзий и бурной страсти. Мария Петровна писала племяннице 25 мая, объясняя своё согласие на предложение руки и сердца: «...Меня Фет последнее время заинтересовал и казался мне добрым и благородным человеком»335.

В семье Боткиных отношение к предложению Фета было неоднозначным. Он не представлял блестящей партии для дочери почётного гражданина и сестры владельцев предприятия с миллионными оборотами. Фет не был богат, не мог принести дворянского титула в качестве компенсации за своё скромное состояние, то есть чести породниться с ним не было никакой; к тому же он писал стихи и печатался, что, с одной стороны, импонировало некоторым членам семьи, но с другой — говорило о несолидности потенциального родственника.

Василию Петровичу, с самого начала одобрявшему планы сестры и друга, приходилось убеждать братьев, что сочинение стихов не помеха дельности и здравому смыслу. «...Он (Фет. — М. М.) добрый и хороший человек — и сколько мне кажется, вполне обстоятельный, несмотря на то, что пишет стихи»336, — писал он брату Дмитрию 21 июня (3 июля) 1857 года. Возраст Марии, последствия «драмы», отсутствие у неё минимального внешнего обаяния заставляли опасаться, что лучшей партии для неё можно и не дождаться. Поэтому известие о предложении Фета и благосклонности к нему сестры было в итоге принято Боткиными радостно. Василий Петрович был больше склонен тревожиться о Фете, о его способности действительно бесповоротно принять прошлое будущей супруги. «Самое лучшее сердце тоскливо сжимается при таком открытии любимой девушки. В первую минуту чувство Фета превозмогло это роковое открытие — но устоит ли это чувство и не изменится ли решение? Вот какого рода вопрос задаю я самому себе и боюсь предаться радости; только тогда я совершенно успокоюсь, когда совершится их брак»337, — писал он брату Дмитрию 28 июня (10 июля).

Реальный ход событий не совсем соответствует рассказу Фета. Мария Петровна не могла умолчать о произошедшем объяснении и сообщила Дмитрию и Михаилу, которые, по её утверждению, моментально выразили радость. Не исключено, что братья были вполне готовы и даже ожидали такого финала развивавшейся на их глазах истории. Таким образом, несмотря на то, что до отъезда за границу Марии, сопровождавшей на лечение больную сестру Екатерину, о помолвке не было объявлено, её будущее было определено ещё в Москве. Было решено (вопреки утверждениям Фета в мемуарах), что помолвка и свадьба состоятся в Париже в августе или сентябре. 16 мая 1857 года Мария Петровна с сестрой через Петербург отправилась на французский берег Ла-Манша, в Дьеп. Жених проводил их, по её признанию, «холодно», объяснив это желанием не разглашать произошедшее, поскольку официальной помолвки не было, а сам, подав прошение о бессрочном отпуске (означавшем фактически прелюдию к отставке), остался в Москве готовить квартиру и дожидаться результатов лечения сестры. В конце мая, когда произошло объяснение с Марией Петровной, Фет думал, что ему придётся в августе везти Надю за границу, но врачам удалось добиться серьёзного улучшения её состояния, и нужда в заграничном лечении отпала.

Вскоре он сообщил невесте, что нанял квартиру в Замоскворечье, на Малой Полянке, у Спаса в Наливках, в бельэтаже дома госпожи Сердобинской, всего за 350 рублей в год (в придачу давались конюшня на четыре стойла, ледник и сарай для экипажа). Просторная квартира требовала ремонта. Новому жильцу пришлось взять половину расходов на себя. Нужно было заниматься меблировкой, прикупить лошадей. Кроме того, из-за начинавшегося в доме Боткиных ремонта жениху пришлось заранее перевезти на новую квартиру принадлежавшую Марии Петровне мебель и рояль. Всё это заняло время до конца июля.

В промежутках между хлопотами Фет проводил время в беседах с Григорьевым и Громекой, посещал Каткова и Леонтьева, продолжал навещать Боткиных и производил впечатление счастливого жениха, с нетерпением ожидающего свадьбы. «Он бывает у меня на даче, ходит влюблённым, и то и дело говорит о тебе да строит планы на будущую вашу жизнь»338, — сообщал Марии брат Дмитрий 4 (16) июня. Сам Фет часто писал невесте — первое письмо ей было отправлено, как только она выехала в Петербург, а всего их сохранилось 28. Они наполнены ожидаемыми объяснениями в любви («...Я Вас люблю всеми силами моей души... Поверьте, что никто Вас не может так искренно любить, как я»); сетованиями на долгую разлуку («Я так счастлив и, между тем, мысль, что я не раньше 3 месяцев Вас увижу, меня терзает»); свойственной любому жениху неуверенностью в ответной любви («Напишите мне, сжальтесь надо мною, что Вы моя»); предвкушением счастья («...Если ты не можешь любить меня на всю жизнь — не выходи за меня и не губи меня. Но у меня в сердце прыгает надежда, что мы будем жить с тобой отлично. Ты, говорят, вспыльчива, да за что же, спрашиваю я, будешь ты пылить на меня? Мы с тобой так должны жить, чтобы у нас секретов не было друг от друга»339).

В отличие от романа с Марией Лазич чувства к Марии Боткиной сразу находили отражение в стихах. 18 мая 1857 года Фет писал Василию Петровичу: «Я так счастлив, что готов дома ломать,