Крутыми верстами - Николай Сташек

— Что вы сказали? Откуда вы знаете Дремова? — вскрикнула Анна Павловна.

Надежда Карповна поняла, что произошло что-то ужасное, но разобраться в сложившейся ситуации пока не могла. Видя отчаянный взгляд истерзанной женщины, она старалась ее успокоить.

Проявив невероятную силу воли, Анна Павловна внутренне собралась, на лице появилось осмысленное выражение:

— Вы назвали фамилию Дремов?

— Да, да. В анонимке этот подлец клеветал на Ивана Николаевича Дремова. Потому и не выдержала, забрала детей и ушла. Уверена, что и вы не знали, с кем жили.

Анна Павловна выпрямилась.

— Моим мужем навсегда остался Дремов, а этот — жесточайшая ошибка!

— Дремов ваш муж? — теперь уже не поверила своим ушам Надежда Карповна. — Иван Николаевич ваш муж? Как же так? Он…

— Ой! Родная Надежда Карповна! Вы женщина и знаете, как многие из нас могут ждать. Я ждала! Очень ждала, и вот этот… встал на моем пути, сказал, что Дремов погиб…

Не в силах дальше говорить, Анна Павловна протянула сохранившееся старое письмо Черемных, в котором он писал о гибели Дремова.

Прочитав письмо, Надежда Карповна в полном смятении произнесла:

— Весь он тут! Каким был, таким и остался. А Дремов, выходит, все же сидел?

— Да, сидел. Теперь ясно, как он туда попал. Встретила я его в самом конце войны, да было уже поздно. Ждала вот его… — Анна Павловна посмотрела на заигравшегося сынишку.

* * *

Втиснувшись в угол одиночной камеры после возвращения с последнего заседания трибунала, Черемных не мог прийти в себя. Перед глазами мелькали то судья, то Анна, то Надежда с суровым, непрощающим взглядом, то Дремов: молодой, горячий, с воспаленными глазами, взмахивающий рукой по направлению длинного, скалистого ущелья, откуда напирал враг. А Ладыгин с катившимися по лицу крупными слезами так и не уходил. Он обжигал его своим взглядом. «Что из того, что я судьям прямо не сказал, кто его убил? — думал он. — Мне-то это известно. Возможно, говорили правду, что кару могло бы хоть немного смягчить только чистосердечное признание. Почему бы не сознаться? Ведь больше бы не получил? Зачем надо было переваливать на невинных свою вину? Расскажи правду, и было бы легче на душе, возможно, даже и за Дремова».

2

Пятую годовщину Курской битвы однополчане решили отметить вместе. Получил приглашение на встречу и Дремов. Собираясь в дорогу, он почувствовал душевную тревогу, а в ночь перед выездом не уснул до утра. Подойдя на рассвете к окну, он увидел служебную «Победу».

Оказавшись за городом, пошли с накатом. Не заметили, как промелькнула Тульская область. Под колеса побежала земля Орловская: горки да бугорки, овражки, перелески, небольшие, тихие рощицы.

О многом передумал Дремов, с волнением поглядывая по сторонам, а когда машина легко понеслась под гору, вспомнил: «Так это же Чернь!»

— Да! Здесь в сорок первом размещался штаб армии, а на тех высотах, что впереди, мы встречали Новый год. Тяжелое было время, страшно вспомнить, — возбужденно проговорил Дремов, глядя вперед. — Кажется, недавно это было, а прошло около семи лет.

Вскоре проехали Мценск, а когда миновали Кромы — свернули с большака на проселочную дорогу. Дремов почувствовал, что снова начинает нервничать. Оставалось совсем немного до того места, где проходил передний край обороны его полка к началу Курской битвы. Вокруг, насколько хватал глаз, раскинулись созревшие ржаные поля. Стояла блаженная тишина. Пахло хлебом. Только и слышалось, что мягкое шуршание колес. И вдруг во ржи замелькала взъерошенная голова. Она быстро приближалась, а когда оказалась недалеко от машины, Дремов понял, что им наперерез бежит, взмахивая форменной фуражкой, милиционер. «Откуда взялся? Что случилось?» — забеспокоился он.

— Стой! — приказал шоферу. В нескольких шагах от машины, остановившись, застыл милиционер. Дремов оторопел, но прошли какие-то доли секунды, и в сознании воскресли те мгновения, когда машина оказалась в полыхнувшем пламени и он был выброшен волной разорвавшейся бомбы к длинной кирпичной стене, тянувшейся вдоль дороги.

«Да, да! — вспомнил он. — Это было восемнадцатого апреля, на Берлинском шоссе, когда спешил к оторвавшимся от главных сил танкистам и попал под удар вражеских бомбардировщиков». Очнувшись, Дремов увидел стоявшего у обочины с полуоткрытым ртом и беспокойными глазами своего фронтового шофера — коренастого Федота Омутова, который тогда, в сорок пятом, истекая кровью от тяжелого ранения, вытащил его из огня и нес на себе более пяти километров до первого медсанбата. Лишь увидев генерала на операционном столе, сам свалился без чувств.

— Федот! Омутов! — закричал Дремов, рванувшись из машины.

Федот бросился к генералу.

— Товарищ генерал! — вырвалось у него со стоном. Прижавшись своей широкой грудью к Ивану Николаевичу, Федот уткнулся лицом в его плечо. — А говорили… — протянул он.

— Что говорили? — перебил его Дремов. — Говорить могут, а я, видишь, жив и здоров. Тебе спасибо. — Дремов еще раз крепко прижал Федота к себе и, откинув его голову, долго смотрел в глаза. — Спасибо!

Несколько секунд постояли молча, а затем Дремов, оторвавшись от Федота, спросил:

— Ты что же это, забрался в самую милицию?

— Так точно, товарищ генерал! Забрался. Когда пришел по демобилизации, то и недели не дали отдохнуть. Вызвали в райком. «Ты, сержант, — сказали там, — из гвардейских частей. Нам надежные люди нужны позарез». Пришлось согласиться. С того времени и катаюсь от Орла до Москвы, а бывает, и дальше.

Сопровождаем важные грузы. Есть такие, товарищ генерал.

— Вопрос ясен. А зачем сюда, в деревню?

— Я-то? — смутился Омутов. — Мать здесь проживает. Навещал да и вот прихватил, — Федот потряс кошелкой с картошкой.

— А сейчас куда направляешься?

— Так в Орел я. А тут, вижу, машина. Думаю, до станции… Не знал… Извините, товарищ генерал.

— Да ты что?! — посмотрел на него генерал в упор. — Что за разговоры? Садись! — Подталкивая Федота, Иван Николаевич посадил его около себя на заднем сиденье.

— Давай, Тузов. Жми!

Через полчаса они оказались у станции, как раз в тот момент, когда из-за густой зеленой посадки вынырнул пассажирский поезд.

— Стоянка одна минута, — сообщил Федот, спеша к перрону, а когда поезд, медленно тронувшись, стал набирать скорость, Омутов, поцеловав Дремова в щеку, прыгнул на подножку. — На товарной мы, вагончик семнадцатый. Будем ждать! — прокричал Федот.

— Вот как бывает, — взглянул Дремов на подошедшего шофера. — Кто бы мог сказать, что когда-нибудь состоится такая встреча?

— Это что же, товарищ генерал, родственник? — кивнул Тузов в сторону уехавшего Федота.

— Пожалуй, больше, фронтовой шофер. Попал он, правда, ко мне за какие-то две недели до конца войны, но его буду помнить всю жизнь. Он меня, раненого, спас.

За разговорами не заметили, как оказались у речки. Дремов спохватился лишь после того, как услышал дребезжание жердей на мостке.

— Стой! — скомандовал он. Тузов нажал на тормоза, а затем, высунув из машины голову, попятился под крону пожелтевшей ивы. Выйдя на свежий воздух, откинул капот и, поплевав на пальцы, полез к мотору. Вышел и Дремов.

— Ну как, согрелся конек?

Тузов, поправляя упавшие на глаза волосы, поморщил нос.

— Тепло.

— Давай поступим так, — посмотрел Дремов на шофера. — Конь пусть остывает, а мы искупаемся. Смотри, какая прелесть! — крикнул он, спеша к речке.

Тузов что-то буркнул, полез под машину.

Высмотрев подходящее место, Дремов бултыхнулся в чистую, как слеза, воду. Вокруг сверкнули серебристые брызги. В теплой, медленно струившейся воде было так приятно, что из нее не хотелось выходить.

Возвращаясь к машине, Дремов издали заметил не отстававших от Тузова двух мальчишек.

— Откуда этот экипаж? — спросил он шофера, подойдя ближе. Тот, лениво выпрямляясь, смахнул катившийся по лицу пот.

— Увидели машину, вот и прибежали, а откуда — не поймешь.

— Из Живейки мы. Вон она, за фермой, — звонко выкрикнул старший мальчик, взмахивая рукой в ту сторону, где на скате виднелся приземистый сарай.

— Из Живейки? — заинтересованно спросил Иван Николаевич.

— Живейки, Живейки! — торопливо повторил мальчишка, прижимая к себе другого, белоголового, совсем малого карапуза.

Дремов вспомнил, как в ходе оборонительного сражения противник нанес по его полку из района Живейки свой последний танковый удар, а потом, когда перешли в наступление и освободили эту самую Живейку, его полку пришлось отражать одну за другой несколько яростных контратак фашистов. Только к ночи противник был окончательно отброшен. От деревни остались лишь печные трубы. Все сгорело.