Работа любви - Григорий Померанц

Моя любовь к Лицу этому вспыхнула так же мгновенно, как свет на ели, и так же мгновенно я почувствовала Его любовь к себе. Эта любовь говорила мне, к какой великой высоте духовной мы призваны, говорила, что высота эта сто́ит всех мук, как бы снимает вопрос о муках.

Да, сознание мое было пересоздано, перевернуто, повернуто извне внутрь – к той Реальности, которая находится только внутри. И – мгновенно понятая задача: обнаружить эту реальность единственным возможным образом: воплотить Её. Дать Ей плоть, ибо Она – только Дух и плоти не имеет.

Сила, создавшая жизнь, меня, красоту мира, действует внутри мира, а не вовне. Она не дергает свои создания за нитки, как марионеток. – Она вся вошла внутрь, отдав своим созданиям всё внешнее. Всемогущая созидательная сила жизни находится внутри меня.

Вот что было впечатано в тот Лик, который я увидела сердцем. Но между мной и тем, что внутри меня – моим глубочайшим «я», – огромное расстояние, которое можно преодолевать и преодолеть, собирая, а не рассеивая внутренние силы свои, взяв на себя всю ответственность за свои и чужие страдания, выдержав всю тяжесть земного бытия вплоть до креста.

Да, я ясно почувствовала, что каждый мой поступок, каждая мысль могут либо помочь, либо повредить Тому, Кто дал мне жизнь. Я могу либо помочь Творящему Духу воплотиться, либо помешать Ему, преградить дорогу. Я поняла вдруг, что должна не задавать вопросы кому-то внешнему, а отвечать на молчаливый вопрос Того, Кто всё отдал мне и ждет от меня сотворчества и самоотдачи. Вопрос о смысле страданий, о возможности их преодоления обращен внутрь меня.

И в моем сердце вспыхнул ответ. Я как бы увидела сердцем, что создание и Создатель мира по замыслу Творческому – одно. Только замысел этот в нас еще не осуществлен. Вот что осуществилось в Христе. Совершенное создание неизбежно готово на величайшую жертву (жертву всем временным во имя вечного, всем внешним во имя внутреннего). И у Создателя мира была в некоем непредставимом начале мире такая же жертва, как у совершенного создания.

Творец не имеет в сотворенном им мире ни глаз, ни рук – не имеет плоти. Он отдал ее творению. Сотворил мир из Себя Самого. И теперь наша задача – вернуть Ему плоть, сделав нашу плоть божественной – вместилищем Бога.

Agnus Dei, Агнец Божий,Бог, идущий на закланье, —Ты истечь всем светом можешь.Нет Тебя – одно сиянье.

В основаньи мира – Чудо,Блеск священного пролога.Тьма расколота. Повсюду —Самоизлученье Бога.

Есть одна первопричинаНаших слез и благодати:Не из камня, не из глины —Из Себя творит Создатель.

Нет иного матерьялаДля созданья этой шири.Чтобы мир возник, не сталоБога видимого в мире.

Как у гор и глади водной,У Него – ни глаз, ни слуха.Он нам плоть земную о́тдалИ остался только Духом.

Человек, и зверь, и птицаСвоего Творца сильнее,Жаждущего воплотиться, —Он ведь плоти не имеет.

Он лишь только Дух, и всё жеСил лишенный, Он всесилен.Agnus Dei, Агнец Божий,Как ты жаждешь, чтоб вручили

Мы Тебе всю волю нашу,Мысль любую, вздох наш каждый.Пусть же сердце станет чашей,Утолившей Божью жажду.

Всё отдавший, всем открытый,Бесприютный, самый нищий,Как Ты ждешь моей защиты!Как мне стать Твоим жилищем?

Жар любви и пламень веры —Вот глубинный след распятья.Agnus Dei, miserere,Напои нас благодатью!

К кому мы взываем? Ведь Лик, который я увидела сердцем, был сплошной любовью. Однако любовью, не отвечающей на мои немощные жалобы, а призывающей меня к росту и преображению. Это суровая Любовь, хотя большей любви, чем эта, не бывает.

В Лике не было ничего, принадлежащего только Ему. Высота духовная, которую я в Нем увидела, была предназначена не только Ему, но и мне. Он велел мне на нее подняться, сделать ее моей высотой.

У Рильке в «Импровизации на тему каприйской зимы» есть такие строки:

Лицо, о лицо мое, чье ты?Для каких же вещей и существТы – лицо?Что зовется лицом этих темных провалов,Этих внутренних бездн, где концы и начала,Черт не зная, влились в некончаемость линий?Есть у леса лицо? Есть лицо у твердыни     Этой горной?

У природы нет лица. Все русалки, и дриады, и нимфы – игра воображения, – не Действительность. Действительность гораздо больше и глубже всего этого. Рильке вводит термин «Безграничная Действительность». И это самое грандиозное, что он знает. Никакое воображение с этим не сравнится.

Да, у гор и деревьев нет лица. Но они живые, бесконечно живые. И надо не придумывать им лицо, а стать их лицом. Они ждут лица. Звери имеют лицо, но это лицо только свое – не лицо мира. Рильке чувствует, что зверь как бы тяготится лицом – то есть смутно чувствует задачу, которая дается имеющему лицо. Задача эта посильна только человеку.

Не приходят ли звери к нам, будто просяВзять лицо? И звериная смутная всяДуша тяготится лицом.И глядит сквозь негоЭто малое, тайное их существоВ жизнь. А мы?Звери нашей души смущены,Но еще не готовыНа ничто.Им так нужен пастух, нашим душам.

Иными словами – тот, кто имеет лицо, должен отважиться на понимание, что вовне ничего нет (должен быть готов на ничто). Всё – внутри. Твое лицо всё вмещает и потому становится лицом всего, лицом мира.

Человек, который чувствует только за себя, за свое малое «я», не лучше зверя, а подчас и много хуже. Но человек создан по образу и подобию Божию. Человек призван вместить в себя весь мир. Из глаз совершенного человека должна глядеть Бесконечность. Он вместил Её. Человек должен преобразиться. – Вместить тот, высший Образ, по которому создан. Задача преображения человека очень трудна. Неимоверно. Но разрешима. Однако первое условие для тех, кто сознательно хочет решать эту задачу, одно – невозможность отказаться от нее. «Не могу иначе!» Если можешь, откажись, а если не можешь, будь готов на самые тяжелые испытания.

Смутное чувство этой задачи есть у многих. «Мы – гусеницы ангелов!» – говорил Набоков. Значит, чувствовал нашу незавершенность и великую задачу преображения. Пытался ли он выполнить эту задачу – другой вопрос, и сейчас я его касаться не буду. От задачи этой можно уклониться, отвлечься чем угодно, даже талантом. Но есть души, которые отвлечься от нее не могут. Ничем. Никогда. К ним принадлежит Рильке.

Еще в детстве в его уютный мирок врывалось что-то непредставимое, опрокидывающее весь уют, грозящее гибелью. «То, Громадное», – с дрожью говорил он. Формально говоря, так чувствует не он, а герой его, Мальте Лауридс-Бригге, но нет сомнения, что это его собственные переживания. Всеми силами ребенок хотел бы избавиться от «Громадного», но не мог. Молил взрослых, но взрослые даже не знали, что это такое. Бесконечность стучалась в сердце мальчика, мучила его. Все мечты, всё вообразимое было так ничтожно в его глазах перед этой «Безграничной Действительностью»!..

Что это такое? Оно прекрасно? Прекраснее всякой мечты? Да, но не только. Оно одновременно и ужасно. И ужас, внушаемый «тем, Громадным», ни с чем не сравним. «Каждый ангел ужасен», – скажет Рильке парадоксальную фразу в своих Дуинских элегиях.

Да, ужасен, ибо он опрокидывает нас, раздвигает нам сердце, может и разорвать его. «Безграничная Действительность» бесконечно больше нас. Когда случается что-то страшное, порой говорят: «Бог посетил». Божье посещение – это не приход Деда Мороза с подарками, это вторжение в нашу размеренную жизнь Безмерного; это гроза, опрокидывающая наши дома, вырывающая с корнем деревья. Это вызов душе – сумеет ли она выдержать и вырасти в ответ «Высшему началу»? Борьба Иакова с ангелом – с Богом самим – есть угодная Богу борьба, растящая душу.

Не станет он искать побед.Он ждет, чтоб Высшее началоЕго все чаще побеждало,Чтобы расти ему в ответ.

(Рильке. Перевод Б. Пастернака)

«Прекрасное – та часть ужасного, которую мы можем вместить», – сказал Рильке. Что это значит? Бесконечность страшила нас, только пока она была внешней нам, но если она вмещена внутрь, она стала нами. Мы сами бесконечны и ничто уже не грозит нам. Однако не всё сразу мы можем вместить.

Мы смеем под тугой замокЗамкнуть всё то, что обрели когда-то, —Наш тайный клад… И вновь еще клочокБезмерности вдохнуть вовнутрь и спрятать,Как истинные властелины.

(Рильке. Перевод Б. Пастернака)

Так кончается «Импровизация на тему каприйской зимы». Задача преображения осуществляется шаг за шагом, постепенно, бесконечным созерцанием прекрасного и ужасного – всего, что раздвигает наше сердце. И мы прекрасны ровно настолько, сколько смогли вместить в себе подлинной жизни со всей ее красотой и со всеми ужасами, вместить и не сломаться, а вырасти, обретая новую меру и постепенно дорастая до Божественной меры – нашей безмерности. Там – только прекрасное, там – зла нет. Но путь туда лежит через такие пропасти, что пройти, не сломав себе шею, – подвиг. Недаром путников, идущих по этому пути, зовут подвижниками.