Чтоб знали! Избранное (сборник) - Михаил Армалинский

После этого фильма и моего раздражения им нам уже было абсолютно нечего делать, и я предложил Мэри отвезти её домой, за что она и сама радостно ухватилась, потому что якобы Конни, которая всегда устраивает обед 1 января, якобы пригласила её и она собирается якобы пойти. А меня пригласить Мэри и не пыталась. Но это и к лучшему. Необходимо держаться на расстоянии, а не ввергаться в ежеминутное торчание друг у друга перед носом. А то и от ебли ничего не останется. Когда мы ехали в машине, она поцеловала меня и сказала: «Спасибо, что ты встретил со мной Новый год – так замечательно столько раз заниматься любовью». Вот это – по-деловому: не признание в любви ко мне, а признание в любви к ебле. Не об этом ли я мечтал? Чтобы баба меня хотела только для ебли, как и я – её, и чтоб без всяких там претензий на любовь.

Когда я вернулся домой, мой телефонный ответчик мигал, призывая моё внимание. Там была запись Мэри: «Я хотела, чтобы тебя ждала эта запись, когда ты придёшь. Я сижу за своим столом, и ноги у меня ватные, наверно, из-за того, что мы так много занимались любовью. Я думаю о тебе. Счастливо, и с Новым годом».

Небось хотела сказать, что, мол, люблю или еще что понежнее, но язык не повернулся, и тогда сказала мне про свой ёбаный стол, на который мне накласть, и повторила то, что уже говорила мне в машине. Ох уж мне эти бабы с забитыми эмоциями! Я решил ей не перезванивать. Потому что после такой записи мне было нечего сказать. Если бы она раскололась в нежности, мне надо было бы ответно среагировать, но при такой эмоциональной немощи мне сказать ей действительно нечего. Вот захочется снова, тогда и позвоню.

Но вечером она звонит сама:

– Я хочу с тобой поговорить. У тебя есть время?

– Для тебя – всегда. Что-нибудь случилось?

– Просто я думаю о наших отношениях. Мы о них никогда не говорили. И я ни на что не претендую. С самого начала я рассматривала нас только как любовников и всячески старалась сохранить всё на этом уровне. То есть я постоянно сдерживала свои чувства. Но чем больше я тебя узнавала, тем больше ты мне нравился. И тем труднее мне теперь. Я всегда считала, что ты относился ко мне только как к объекту похоти.

Я почувствовал, что сейчас мне нужно срочно опровергнуть такую интерпретацию. И она этого опровержения ждала.

– Ты права, Мэри, мы никогда не говорили о наших отношениях. Я чувствовал, что ты стараешься сдерживать свои чувства. И я счастлив, что ты теперь не хочешь их сдерживать. Я же полюбил тебя, углубляясь в тебя всё больше и больше.

И мы хихикнули над двусмысленностью последней фразы, что сняло нараставшую драматичность, которая была ни к чему. Я научился-таки произносить слово «люблю» без внутреннего напряжения от якобы необходимости возникновения обязательства сказать Б, сказав А. То есть раз люблю, то и давай жениться. Теперь это слово я могу втискивать в любую ситуацию, и что самое интересное, что оно везде смотрится привлекательно, во всяком случае для той, к которой в тот момент оно обращено.

– Я так счастлива, что ты мне это говоришь. Я поняла, что ты тоньше, лучше, душевно богаче, чем хочешь казаться.

А я думаю: «И всё-таки не поворачивается у тебя язык сказать мне, что ты меня любишь».

Мэри тем временем продолжает:

– Я больше не хочу постоянно сдерживать себя, давить на тормоза.

– Зачем же давить на тормоза, – подхватил я, – если повсюду зелёный свет.

– Ты так всё верно говоришь, – засмеялась она с облегчением. – Ну, теперь у меня на душе спокойно. Не буду больше отрывать тебя от твоих занятий. До скорой встречи.

И она поспешно повесила трубку.

От следующей встречи я ожидал потока чувств из бестормозной системы. Но потока не было, правда, была новая струйка. «Не всё сразу», – подумал я, глядя на неё со спокойствием и с холодком в сердце.

Чуть мы опомнились от оргазма – телефонный звонок. Обыкновенно Мэри даёт включиться ответчику – не хочет от меня отвлекаться. Слышим: «Мэри, это твоя мама. Я…» Мэри вскакивает с кровати и несётся в другую комнату, где стоит телефон. С месяц назад её мать так же звонила, но пока Мэри добежала до телефона, мать уже повесила трубку. Теперь Мэри несётся изо всех сил. На этот раз она успевает сорвать трубку и ответить матери до того, как линия разъединилась. Начинается разговор, из которого я понимаю, что мать с мужем, шофёром грузовика, находятся в нашем городе, но где-то у чёрта на рогах. Мэри загорелась повидаться с матерью, и я милостиво предлагаю её подвезти, но вопрос – кто привезёт её обратно? Не буду же я торчать с ними всё время их бесконечного свидания. Мэри просит мать перезвонить через десять минут, чтобы пока обдумать, что делать. Она прибегает обратно в кровать, и я начинаю помогать ей выработать стратегию. (Вечно я встреваю в личную жизнь бабы и всё пытаюсь ей помочь, и всё в папочку играю, и вечно это боком выходит.) А стратегия такова, чтобы её мать согласилась приехать и переночевать у Мэри и Мэри смогла бы побыть один на один со своей матерью, которая всегда избегала оставаться с дочерью наедине. Я повезу Мэри к чёрту на рога, там возьмём её мать и, с позволения грозного супруга, я привезу их к Мэри. А утром муж на своём грузовике заедет за матерью. Сложность в том, чтобы уговорить мать, которая пуще смерти боится оставить мужа одного. Я советую Мэри поговорить не с матерью, а с отчимом и прямо сказать ему, что она соскучилась по матери и хочет побыть с ней вдвоём, и пусть отчим не обижается на это. Звонит телефон. Мать. Мэри излагает план. Мать пугается. Мэри просит к телефону отчима. Мать нехотя его зовёт. Тот без всяких усилий соглашается и даёт адрес, где разгружается его грузовик и где они будут нас ждать. Мы быстренько одеваемся, и Мэри благодарит меня за готовность ей помочь, а я говорю, любуясь своей добротой, что рад ей помочь, видя, что встреча с матерью значит для неё так много.

Мы выехали в девять вечера. Я нашёл на карте автостраду, номер которой дал отчим. Поехали. Едем-едем и чувствуем, что уводит нас дорога в сторону. А самое главное, что туман такой, что почти ничего не видать. От дальнего света фар всё становится молочным, так что я еду со скоростью велосипеда. Съезжаем в сторону, чтобы спросить дорогу, но заправочная станция закрыта, спрашиваем в пустом ресторанчике у официанта. Он ничего не знает, кроме дороги домой, пешком через лес. Едем в другой ресторан, что напротив. Мэри выходит, чтобы спросить. Там одна объясняет, восклицая и размахивая руками, и я вижу по лицу Мэри, что теперь ясно, куда ехать. Мэри возвращается и говорит, что нужно ехать обратно. Но я точно помню, что по карте направление было верным. Однако туман – может быть, я не заметил выезд. Мы едем обратно, пересекаем дорогу, которую не надо было пересекать, судя по карте. Я сворачиваю опять, но все магазины и заправочные станции закрыты. Видим, стоит одинокий телефон-автомат. Подъезжаем к нему, я звоню в полицию, и мне полицейский объясняет, что да, мы едем верно, что нужная дорога скоро появится. Я начинаю чувствовать себя учителем географии из ильфовских записных книжек, который, не найдя Берингова пролива на карте, сошёл с ума. Так и я помню, что на карте нужная дорога была в другом месте. Ну, хорошо, едем – должен же полицейский знать. Вот наконец появился указатель, что действительно через две мили будет нужная дорога. А Мэри между тем не раздражается, спокойна, лишь посмеивается и поглаживает меня, сожалея, что впутала. Только редко поглаживает, я хочу, чтобы всё время поглаживала. А я раздражаюсь всё больше потому, что надо было мне, водителю, говорить с её отчимом, когда дело дошло до поворотов, номеров, ориентиров, но мне тогда показалось неудобно встревать. Деликатность ёбаная! То есть глупость меня одолела, вот теперь и расплачиваюсь, правда, только раздражением усиливающимся, и думаю, что только бы в аварию не попасть в этом загустевшем тумане. Выехали на нужную дорогу, ехать нужно до 101-й улицы. Едем, появляются 70-я, 71-я, но не улицы, а авеню. Что-то не то. Улицы должны быть перпендикулярны авеню. Едем обратно, оказывается, нужно было свернуть направо, вместо того чтобы ехать прямо. Но опять не у кого спросить. Всё закрыто в этот час в этой дыре. Наконец видим в будочке у заправочной станции сидит некто. Подъезжаем – девица. Где, спрашиваем, 101-я улица. Она указывает в том направлении, откуда мы вернулись. Но там авеню, а нам нужна улица. Девица делает большие глаза и опять повторяет то же самое. «Послушай, – взрываюсь я, – ты знаешь разницу между авеню и улицей??!!» Девица опять поёт свою песню.

– От неё толку не добьёшься, – говорит мне Мэри, и я размениваю у девицы доллар на четвертаки, чтобы было на что позвонить, коль придётся. Подъезжаю к телефону-автомату, ищем карту в телефонной книге, но страница с картой выдрана. Я опять звоню в полицию, и мне говорят, что в этом районе вообще нет авеню, а только улицы. Тут мне закрадывается мысль, что либо отчим Мэри ошибся, либо Мэри, но должна была быть в адресе именно 101-я улица. Мы устремляемся обратно в направлении, от которого отказались. Туман на этой узкой дороге такой, что еле видишь на метр перед собой. Кое-как добрались до 101-й, свернули направо, как указал отчим, и стали искать огромный склад. Склад нашли, но грузовика не было. Двери склада закрыты. Объезжаем вокруг в поисках ворот для грузовых машин. Видим, в задние ворота въезжает грузовик, но не тот. Мэри побежала к воротам, поскользнулась и упала. Поднялась и, прихрамывая, поковыляла дальше. Она всё время поскальзывается и падает, во всяком случае, так она объясняет мне свои синяки, появляющиеся на заду и ляжках. Не на внутренних сторонах ляжек. Теперь я видел возможное подтверждение правильности её объяснений. Она вошла в склад и через несколько минут вернулась. Грузовик отчима недавно уехал.