Широкий Дол - Филиппа Грегори

Наконец, в ночной тиши послышался негромкий шум, чьи-то шаги, и я затаила дыхание. В коридоре возле моей двери затрещала половая доска, а потом – о, это был самый радостный звук на свете! – раздался негромкий, печальный стон: это Гарри упал на колени возле моей неподатливой двери и прижался лбом к ее деревянной створке.

Он так и не осмелился нажать на ручку; он не осмелился даже постучаться, проверить, впущу я его или нет. Он точно побитая собака остался лежать в коридоре под моей дверью, признав, наконец, кто его хозяин. Он ждал там, охваченный страстью и угрызениями совести. И я оставила его ждать там, в тиши уснувшего дома.

А сама повернулась на другой бок, довольно улыбнулась про себя и… уснула крепко, как дитя.

За завтраком мать все поддразнивала Гарри, намекая на темные круги у него под глазами, виной которым, с ее точки зрения, было то ли хорошенькое личико Селии, то ли порто лорда Хейверинга. Гарри вынужденно улыбался и уверял ее с притворной беспечностью:

– Ничего, мама, не беспокойтесь. Прокачусь галопом по нашим холмам, и вскоре от моей бледности и следа не останется. Ты поедешь со мной, Беатрис?

Я улыбнулась, сказала: «Да», и он сразу просиял, но я больше не произнесла ни слова – ни за завтраком, ни в начале прогулки, пока мы, миновав наши поля, где зрела пшеница, не достигли холмов. Гарри ехал впереди и, точно опытный любовник, стремился прямиком к нашему гнездышку среди папоротников. Там он спешился, повернулся ко мне и протянул руки, чтобы помочь мне спуститься на землю.

Но я осталась в седле. И спокойно смотрела на него сверху до тех пор, пока не заметила, что его уверенность несколько поколеблена.

– Ты обещал мне проехаться галопом, – беспечно заметила я.

– Я вел себя, как полный дурак, – сказал он. – Я просто спятил, Беатрис! Но ты должна меня простить. Забудь вчерашний день, помни только тот, что был накануне. Неужели ты подарила мне такое наслаждение, чтобы потом отнять его у меня? Накажи меня как-нибудь иначе, не будь так жестока! Зачем ты дала мне познать прелесть своего тела, если не хочешь позволить мне вновь насладиться им? Не приговаривай меня к вечным мучениям, Беатрис! Это невозможно – жить с тобой в одном доме, видеть тебя каждый день, но не иметь возможности даже обнять тебя!

Гарри запнулся, чуть не сорвавшись в рыдание, и я, увидев, как дрожат у него губы, потянулась к нему и выскользнула из седла прямо в его объятия. Впрочем, я тут же высвободилась, стоило моим ногам коснуться земли, и даже чуть отступила от него. Голубые глаза Гарри были словно подернуты дымкой, и я знала, что и мои глаза потемнели от сдерживаемого желания. Жар страсти медленно разливался по всему моему телу, и мое умение владеть собой таяло на глазах. Охваченная неким сложным чувством любви-ненависти, я изо всех сил ударила Гарри по правой щеке, а потом столь же яростно тыльной стороной ладони по левой.

Он инстинктивно отшатнулся и, споткнувшись о травянистую кочку, потерял равновесие и упал. Я шагнула к нему, по-прежнему ведомая безмолвным гневом, больно ударила его носком сапога по ребрам. С громким стоном наслаждения он клубком свернулся в траве и стал целовать носки моих сапожек. Я сорвала с себя платье и прыгнула на него, точно дикая кошка, помогая ему сорвать с себя бриджи. Затем я оседлала его, точно конюх, усмиряющий непокорного жеребца, и мы оба пронзительно вскрикнули. Я барабанила по его груди кулаками, хлестала его по шее и по лицу затянутой в перчатки рукой, пока пронзивший меня острый, почти болезненный восторг не заставил меня скорчиться и рухнуть рядом с Гарри, точно срубленная сосна. Затем мы долго лежали молча, неподвижно, как мертвые, и над нами высилось небо Широкого Дола. Победа была за мной.

Глава седьмая

На следующий день я поехала навестить Селию. Мама тоже решила со мной поехать, и в итоге они с леди Хейверинг засели в гостиной, за чаем с печеньем обсуждая фасон свадебного платья, а мы с Селией обрели полную свободу и отправились гулять по саду.

Хейверинг-холл был куда более просторен, чем наш дом, да и архитектура у него была совсем иная, более современная, призванная демонстрировать богатство и знатность хозяев. А наш дом всегда выглядел как самая обыкновенная усадьба, которую, разумеется, с течением времени расширяли и улучшали, но она все же прежде всего оставалась любимым домом для ее обитателей. Величественный Хейверинг-холл, в прошлом веке перестроенный в стиле барокко, весьма в то время популярном, был украшен всевозможными каменными гирляндами, статуями в нишах и каменными лентами в обрамлении окон. Он считался прекрасным образцом данного стиля, если, конечно, вам это нравится, но я находила его слишком вычурным и чрезмерно перегруженным деталями. Мне больше по душе были простые чистые линии моего родного дома, его простые, широкие и прямоугольные окна, стены из светлого песчаника и полное отсутствие каких бы то ни было дурацких колонн, которые только закрывают свет в передних комнатах.

Примерно в то же время, что и Хейверинг-холл, были заложены и сады вокруг него, и они носили еще более явственные следы пренебрежительного к ним отношения, чем сам дом. Впрочем, некогда дорожки были спланированы с рулеткой и компасом и ровно по прямой огибали квадратные или прямо-угольные клумбы, создавая впечатление шахматной доски; эти покрытые гравием и поросшие травой дорожки неизменно приводили человека, точно какую-то жалкую заскучавшую пешку, к центру сада, где находился квадратный декоративный пруд, в котором, как предполагалось ранее, должен был бить фонтан, а среди цветущих водяных лилий – скользить веселые карпы.

На самом деле пруд давно был осушен, поскольку в нем обнаружилась течь, и ни у кого не хватало ни желания, ни мозгов, чтобы приказать отыскать дыру и залатать ее. А фонтан и вовсе никогда нормально не работал из-за недостаточно сильного напора воды, и, когда насос совсем вышел из строя, фонтан заглох навсегда. А несчастные карпы принесли какую-то пользу только цаплям.

Орнамент из цветочных клумб все еще отчасти сохранял по-солдатски строгие ряды, ведущие к центральной огромной клумбе, которую должны были украшать розы, но теперь их и разглядеть-то было невозможно, настолько все заросло высоченными сорняками. Это все были, впрочем, вполне дружелюбные цветы моего детства – кипрей, ворсянка, наперстянка, – но в этом регулярном парке они выглядели как верный признак конца света. Женская часть семейства Хейверингов – Селия, ее мать и ее четыре сводных сестры – только и знали, что слоняться по заросшему саду и горестно восклицать: «Ах, боже мой, какой ужас!» – при виде покрытых зеленой тлей стеблей роз, вылезших на дорожки корневых побегов и осыпающихся клумб. Двум прилежным садовникам хватило бы недели, чтобы устранить это запустение, и любой неглупый хозяин тут же, разумеется, приказал бы это сделать. Но Хейверинги предпочитали терпеть и печально вздыхать, смирившись с тем, что их сад пребывает в таком страшном запустении. Впрочем, они без должного внимания относились и к своим земельным угодьям.