Проигравший.Тиберий - Александр Филимонов

В Свите Тиберия был астролог Фрасилл — с некоторых пор Тиберий не отпускал его от себя. Август полюбил с ним разговаривать, на обеде укладывал Фрасилла напротив себя и постоянно его разыгрывал, на ходу сочиняя строчки стихов и спрашивая астролога, чьему перу, по его мнению, эти стихи принадлежат. И поскольку астролог не угадал ни разу, а лишь восхищался стихами, Августу это очень нравилось.

На Капри они провели почти пять дней. Сорвались с места так же неожиданно, как и некоторое время назад, когда отплыли от италийского берега. Августу вдруг надоело вести праздную жизнь, он приказал всем собираться и снова садиться на корабли. Нужно было срочно ехать в Неаполь, чтобы оттуда провожать Тиберия до города Беневента, как Август и обещал.

В Неаполе, куда прибыли на следующий день, жажда деятельности, охватившая Августа, немного утихла. Он захотел задержаться в этом городе, объяснив это тем, что не может обидеть неаполитанцев, которые в его честь собираются устраивать гимнастические игры. И когда состязания атлетов начались, Август просмотрел их с начала до конца, хотя они длились несколько дней, а его по-прежнему мучил желудок. Боли порой становились такими сильными, что Август не мог ходить и вынужден был передвигаться с помощью носилок, чего всегда не любил — носильщики легко вызывали его раздражение, двигаясь то слишком медленно, то слишком быстро, не умели угадывать его желаний, и приходилось все время на них кричать. (Вообще искусство носильщика было весьма тонким, несмотря на кажущуюся внешнюю грубость, присущую всякому физическому труду, и недаром хороший раб-лектарий стоил не меньше пятисот тысяч сестерциев.)

Вдоволь налюбовавшись неаполитанскими атлетами, Август наконец стал торопить Тиберия — тому уже было пора приступать к новым обязанностям. Кавалькада тронулась в путь и за три дня достигла Беневента, откуда Тиберию следовало идти до Брундизия — там его уже давно дожидалось войско, готовое к отплытию. В Беневенте Август неожиданно сухо распрощался с Тиберием и отпустил его без сожаления — как будто еще несколько дней назад не сетовал, что приходится на старости лет лишаться такого помощника, как его милый Тиберий.

Перед отъездом Ливия позвала сына к себе — для уединенной беседы. Тиберий с удивлением заметил, что мать как-то непривычно печальна, причем не той отработанной печалью, что предназначалась для общего обозрения, а искренней. Такую Ливию Тиберий не видел с самого раннего детства, а это все равно что никогда. Ничего особенного в их беседе не было. Ливия попрощалась с сыном, пожелала ему всяческих успехов. И только в конце разговора как бы вскользь посоветовала не слишком быстро продвигаться по направлению к Брундизию, по возможности чаще делая остановки. Тиберий не подал виду, что понял скрытый смысл ее последних слов.

Хотя на самом деле он был сильно взволнован. Мать ясно намекнула, что Тиберию, возможно, придется вернуться с дороги назад. Да какое там — возможно! Если уж это сказала Ливия, то сомнений возникать не должно — так оно и будет. Но что будет? Неужели Ливия точно знает день, когда умрет Август? В старике было с виду еще столько жизненных сил, что их хватило бы на годы, — Тиберий мог успеть объехать всю Паннонию, а также остальные отдаленные области, но так и не дождаться гонца, которого Ливия собиралась послать ему вслед с трагической и одновременно радостной вестью.

Итак, они разделились: Тиберий пошел к Брундизию, а Август отправился обратно в Неаполь, чтобы морем возвращаться домой. По пути Тиберий тщательно следовал совету матери не особенно торопиться. Обращаться за советами к Фрасиллу было неразумно — с чего бы это вдруг Тиберий стал интересоваться поворотами в своей судьбе, когда она и так определена на ближайшее будущее и немного дальше? Да и в мастерстве предсказаний Фрасилл, пожалуй, уступает Ливии, особенно когда речь идет о конкретных и очень важных делах. Единственная мера, которую (в дополнение к своей медлительности) принял Тиберий, чтобы не пропустить важного известия (если оно придет), — это поручил офицеру стражи позаботиться о том, чтобы во всех населенных пунктах, встреченных ими по пути, гонца Ливии направляли по верной дороге — так он не заблудится и скорее их нагонит.

Офицером стражи, сопровождавшей Тиберия, был молодой преторианский гвардеец по имени Элий Сеян, сын префекта гвардии Элия Сея Страбона. Тиберий не забыл услуги, оказанной ему Сеяном на Самосе, — заступничества перед надменным мальчишкой Гаем. Он приблизил Сеяна к себе и пока что был доволен его преданностью, умом и способностью тонко чувствовать настроение хозяина. Приглядываясь к Сеяну, Тиберий все больше убеждался, что встретил человека, на которого может полагаться во всем. Это была большая удача. Льстецов и всякого рода прихлебателей много, но попробуй найди среди них верного друга и родственную душу! А в таком человеке Тиберий очень нуждался, особенно с тех пор, как потерял Фигула, и не просто потерял, а вынужден был убить, дав ему отравленного вина. Сделано это было по приказанию Ливии — мать считала, что неотесанный мужлан и откровенный убийца Фигул, хотя и служит Тиберию верно, компрометирует его. Фигула было жаль, но с матерью не спорят.

Итак, Тиберий продвигался в сторону Брундизия не спеша и со всеми мерами предосторожности. Август же пошел к Неаполю.

Ему становилось все хуже. Теперь и передвижение на осторожно несомых носилках причиняло ему боль. Август нуждался в совершенной неподвижности, чтобы ему было немного легче, лучше всего для него подошел бы постельный режим — так решила Ливия, и лечащий врач с ней был согласен. На пути следования находился небольшой городок Нола, в нем Ливия и хотела переждать обострение болезни мужа.

По странной прихоти судьбы Нола была тем самым местом, где семьдесят два года назад скончался отец Августа — достойный Гай Октавий. Дом, в котором он умер, прекрасно сохранился. В этом доме Ливия и поселилась с Августом, который, против ожидания, совсем не возражал и даже находил такое совпадение (его положили на ту самую постель, на смертное ложе Гая Октавия) даже забавным. Август шутил по этому поводу: он говорил, что теперь обманет смерть, которая станет искать его совсем в другом месте. Здесь ему стало немного лучше, он хорошо спал и на второй день рискнул подняться с постели.

Немного ходил по дому — на слабых ногах, но без посторонней помощи. Ноги у Августа всегда были больными, и он прекрасно знал, как надо ковылять на них, чтобы не упасть, — практика длительной болезни есть самая лучшая школа.

Ливия старалась окружить мужа едва ли не материнской заботой, но на этот раз Август не принимал ее ухаживаний. Со смехом он говорил, что за долгую его жизнь ему обрыдли всякие припарки, растирания и целебное питье. Он вылечится сам, своей императорской волей прогнав недуг. А здешний воздух и вода помогут ему в этом — Август говорил, что чувствует, как в него понемногу вливается бодрость с каждым вздохом и каждым глотком. Пил он из бутылки, которую его раб под его присмотром наполнял в протекающем мимо дома ручье.

Отказывался Август и от кушаний, что готовила ему жена. Ливия, охваченная порывом заботливости, сама стояла у кухонной плиты, стараясь (с помощью служанок, конечно) приготовить что-нибудь повкуснее и позатейливей, чтобы разбудить аппетит мужа, приглушенный болезнью. Но Август, и всегда-то отличавшийся незатейливостью вкуса, не притрагивался ни к одному блюду, какой бы соблазнительный запах оно ни распространяло по всему дому. Он объяснял свои капризы раздраженной жене тем, что не хочет ничего, кроме спелых фиг. Но стоило Ливии принести мужу целую корзину этих ягод, как он объявил, что желает есть фиги не из корзины, а прямо с дерева. В саду возле дома росло несколько фиговых деревьев, усыпанных коричневыми от спелости плодами. Облюбовав одно из них, где фиги висели пониже, Август стал питаться в саду во время прогулок. Гулял он один, запрещая кому бы то ни было себя сопровождать.

И он оказался прав — силы начали возвращаться к нему, боли в желудке понемногу утихали, на щеках появился румянец. Август приказал свите готовиться к отъезду. Он скоро будет совсем здоров, и нужно возвращаться в Рим, чтобы сделать ряд важных дел, требующих его личного участия.

Тем временем Нола из тихого провинциального города стала превращаться в центр общественной жизни. Отовсюду сюда съезжалась знать — декурионы соседних провинций, сенаторы из Рима, богатые землевладельцы. Неудивительно: там, где находился Август, там и была центральная государственная сила, что управляет всеми. Даже знаменитая актерская труппа Аполлона приехала сюда в полном составе — на тот случай, если для поднятия настроения императора понадобится ее искусство.

Но Ливия строго ограничила число посетителей. Более того — каждый из тех, кто желал выразить Августу свое почтение, должен был сначала поговорить с ней и доказать необходимость своего визита. Это касалось не только праздно любопытствующих, но и сенаторов, которым, казалось бы, не нужно ничьего разрешения, чтобы увидеть императора. Странно, но ни один государственный муж, лишенный доступа к Августу, не выразил возмущения.