Проигравший.Тиберий - Александр Филимонов

Через три дня Фабий Максим неожиданно покончил с собой. Его самоубийство выглядело как-то нелепо: он не стал, подобно уважающему себя римлянину (тем более — сенатору) садиться в ванну с горячей водой, чтобы перерезать жилы. Фабий заколол себя мечом прямо перед воротами дома, вечером, когда он возвращался после очередного посещения Августа. Охраны при нем не было, никто не слышал его криков или зова о помощи. Фабия нашли лежащим возле ворот, с обагренным кровью мечом в руке и зияющей раной в горле.

На похоронах Марция упала на тело мужа и кричала, что это она повинна в его смерти. Ее уговаривали прекратить истерику, но она вырывалась из объятий родственников, чтобы снова упасть, каяться и просить прощения у холодного и равнодушного трупа.

26

С одной стороны, Тиберий мог быть доволен — император назначил его своим соправителем, равным во всем. Сенат утвердил решение Августа, и в Риме были устроены по этому случаю торжества. Но с другой стороны — какая же это была равная с Августом власть, если Тиберий тут же был приказом своего соправителя послан в Иллирик? Эта область была Тиберию глубоко ненавистна, ведь там он провел несколько лет — пожалуй, самых тяжелых за всю его жизнь. И вот теперь, на правах завоевателя и усмирителя Иллирика, он должен надзирать за его внутренним устройством вообще и следить за правильным и своевременным сбором налогов в частности. Равный Августу, он послушно отправился в путь и не посмел ни единым словом отказаться от порученного дела.

Разумеется, отбытие Тиберия было как следует обставлено — с той пышностью и торжественностью, которая придает любому незначительному факту исторический характер. Были и гладиаторские бои, были и состязания колесниц, были представления в театрах Бальба и Марцелла. В присутствии всей коллегии понтификов Тиберий совершил пятилетнее жертвоприношение (именно на такой срок объявил его своим соправителем Август). И все же он не мог не чувствовать себя униженным, потому что знающие люди в Риме, включая и его самого, понимали, что такому соправительству грош цена, пока жив Август. Равные права! Может быть, и Тиберию стоило попробовать отправить императора куда-нибудь в Сирию?

Немного утешало то, что Август все же отправился в путь вместе с Тиберием: решил проводить сына и соправителя до самого Беневента — городка на юге Самния. Так что Тиберию пришлось еще на месяц после праздников задержаться в Риме — Августа не отпускали насущные дела, сотни просителей и жалобщиков. Императора это злило, он ругался и корил всех за то, что ему мешают выполнить намеченное, но многолетняя привычка к работе заставляла его изо дня в день заниматься десятками и сотнями дел, которые вполне могли были быть сделаны другими людьми, Август разбирал множество судейских тяжб, большая часть которых была столь незначительна, что с ней справился бы любой судейский секретарь. В конце концов Август вышел из себя и устроил большой скандал. Если все в Риме против него, кричал он, то ему следует немедленно покинуть Рим. И, внезапно бросив все, заторопился к Остии. Часть пути непременно надо проплыть морем, сказал Август, чтобы наверстать упущенное время.

Получился не целенаправленный поход, а некое подобие прогулки. Вырвавшись из Рима, Август словно забыл о том, что Тиберию нужно ехать в Иллирик. Он сделался вдруг необыкновенно веселым и оживленным, сыпал своими грубоватыми шуточками и даже подтрунивал над Ливией в присутствии посторонних, чего не делал никогда. Все, кто знал Августа, дивились такой благодатной перемене и радовались ей: помолодевшему на глазах императору, казалось, суждена еще долгая и деятельная жизнь.

Кортеж — Август со своей свитой и Тиберий со своей — двинулся в сторону гавани Астуры. Оттуда, как объявил Август, они все должны поехать вдоль побережья — до Неаполя, с заходом в порты. Возражения не принимались.

До Астуры они доехали к вечеру. Самое время было заночевать, но Август и слышать об этом не хотел. Он приказал немедленно грузиться на корабли и отплывать. И снова было чему подивиться — он вообще не очень любил море, а уж ночные плавания тем более. Старика было просто не узнать. Ему показалось, что как раз сейчас, когда солнце село, дует попутный ветер — ровный и постоянный, и этим необходимо воспользоваться. Был месяц секстилий, по-новому называемый августом в его честь. Моряки из Астуры говорили императору, что в этом месяце ветры всегда дуют ровно и устойчиво, незачем рисковать и отправляться ночью — завтра с утра ветер будет таким же попутным. Но Август и слышать ничего не хотел. В путь, в путь!

И когда корабли вышли из гавани, он не захотел удалиться в приготовленную им с Ливией спальню, а остался на палубе. Здесь ему дышалось легче. Ночь была ясная и звездная. Все, кто сопровождал императора, вынуждены были (кроме Ливии) остаться с ним и любоваться этими звездами, отвечая на вопросы Августа о том, как называются те или иные созвездия и почему они называются именно так, выслушивать насмешки и шутливые поучения, а также следить, чтобы не в меру оживленный Август по неосторожности не вывалился за борт. Одним словом, ночь для спутников императора выдалась беспокойная.

Уже перед рассветом старик начал понемногу успокаиваться. Он вдруг сказал, что его ноги не держат, и пожаловался на легкое недомогание. Разрешил увести себя в каюту и там сразу уснул.

Проснулся капризным и больным, стал ругать качку — говорил, что его желудку уже не по силам такие испытания, потребовал от врача, чтобы ему дали и рвотного и слабительного — так он сможет очиститься от дурных веществ, которые переполняют его тело — он это чувствует. Ему принесли все требуемое, и Август под присмотром врача долго чистился — рабам пришлось несколько раз менять тазы. После этой процедуры Август уснул, и сон его, как говорил врач, больше походил на обморок. Впрочем, когда корабль пристал к гавани Путеол, Август, хоть и был слаб, уже снова находился в замечательном настроении.

Его на носилках вынесли к народу, и Август радовался как ребенок, глядя на приветствующие его толпы. Он приказал бросать в толпу монеты, отчего общее ликование только усилилось. Внимание Августа привлек египетский корабль, прибывший из Александрии по торговым делам. Он велел отнести себя на этот корабль — захотелось поговорить с моряками и купцами из далекого Египта. Те устроили императору великолепный прием, надев парадные белые одежды, с лавровыми венками и курениями в руках. Похвалы и славословия египтян в адрес Августа были нескончаемы. Август, говорили они, был их благодетелем и покровителем, в нем заключалась вся их жизнь и все их богатство, Старик, наслушавшись похвал от чужеземцев, пришел в восторг, Он решил отблагодарить гостеприимных моряков, тут же раздал всем своим спутникам по сорок золотых денариев и велел каждому потратить эту сумму на приобретение египетских товаров.

Целый день Август наслаждался проявлениями народной любви к нему. Но, видимо, и положительные эмоции в таких количествах его организм уже не мог выдерживать без вреда для себя. По-прежнему не отпуская Тиберия, Август распорядился сниматься с якорей и отправляться на Капри — его собственный остров недалеко от Неаполя.

Капри был небольшой и очень красивый островок с постоянным мягким климатом, раньше принадлежавший неаполитанской общине. Когда-то давно Август впервые посетил его, и результатом этого посещения явилось настоящее чудо — стал распускаться засохший дуб, который местными жителями почитался как священное дерево. Чудо поразило всех, но больше всего — Августа (тогда его звали еще Октавианом). Он увидел в этом чуде для себя знак свыше и выменял у неаполитанцев Капри на другой, гораздо больший по площади остров Энарию. И с тех пор частенько сюда приезжал, обустраивая Капри по своему усмотрению.

Он построил по всему острову двенадцать вилл — по числу месяцев — и каждый раз останавливался в той, чье название соответствовало текущему моменту. Нынче Август поселился на вилле, носящей его собственное имя. На Капри ему всегда бывало хорошо, и этот раз не стал исключением. Он быстро пришел в веселое расположение духа и принялся развлекаться.

Он подолгу любовался занятиями эфебов[58] (на Капри была греческая колония, и многие юноши проходили здесь военную подготовку). Потом пригласил всех юношей к себе на обед, а во время обеда требовал, чтобы они не сидели молча, а веселились вовсю, не смущаясь его присутствием. Смеялся над их остротами и шутил сам, разбрасывая юношам угощения, и во все горло хохотал, глядя на то, как они устраивают настоящие сражения из-за закусок, полученных из рук римского императора.

В один день он объявил, что будет раздавать подарки всем желающим, а когда таковых явилось к его дому значительное количество, поставил перед ними условие: он будет дарить грекам римскую одежду, а римлянам — греческую, и греки, одевшие тоги, должны будут изъясняться на латыни, а римляне, облачившиеся в туники и плащи, перейдут на греческий язык. Это никого не обижало. Наоборот, — всем нравилось, и от людей, готовых перевоплотиться, не было отбоя.