Обманчивый рай - Дмитрий Ольшанский

слишком много побед, чтобы теперь отступить.

– Он должен сделать это! – Император вскочил с трона. – Иначе его ждет смерть! А вместе с ним Мурад уничтожит и весь Морейский деспотат!

С минуту лицо Иоанна пылало гневом вперемешку со страхом, но затем он снова медленно опустился на трон и закрыл лицо руками.

– Я устал, Георгий, – сказал он. – После смерти Марка не осталось никого, кто подсказал бы, посоветовал, что нужно делать. Все мои начинания идут прахом, и я не в силах изменить печальную участь империи. Ах, если бы отец был сейчас рядом! У него всегда были ответы на любые вопросы.

– Покойный император был мудрым человеком, – согласился я. – И разве мог он ошибаться на ваш счет, если сделал своим соправителем?

Иоанн горько усмехнулся, но я заметил, что мои слова укрепили его дух.

– А знаешь, ведь Мануил любил тебя как сына, Георгий. Когда, во время своей продолжительной болезни он был прикован к кровати, только ты неотступно находился рядом с ним. Мне это никогда не нравилось, но он хотел, чтобы все было именно так… и так было. Перед смертью он сказал мне: «Иоанн, будь внимателен и добр ко всем моим слугам, но особенно я говорю тебе о Франдзисе, который верно и преданно служил мне. Однако его молодость и моя старость не позволяют мне вознаградить его по заслугам и потому я поручаю это тебе… Слушай и доверяй его советам, а когда придет время, сделай то, чего я, к сожалению, сделать уже не успею».

Иоанн подошел к столу, на котором лежал бумажный свиток, скрепленный пурпурной печатью василевса.

– Пришло время исполнить волю покойного. – Император взял в руки документ, торжественно продекламировал: – Отныне ты станешь верховным архонтом Мистры, со всеми прилегающими к ней селениями и территориями.

– Это большая честь, государь, – вымолвил я, слегка обескураженный столь неожиданным назначением.

– Ты вполне заслужил ее, – ответил император. – А теперь отправляйся в Морею и вступай в должность.

Я знал, как непросто далось Иоанну это решение. Он никогда не видел во мне друга, скорее угрозу, которую, если нельзя устранить, то необходимо обезоружить. Именно поэтому все эти годы он мешал моему продвижению, выдвигая на первый план таких беспринципных людей, как Лука Нотарас или Георгий Куртесий. Император не желал замечать ни моих успехов, ни талантов, и лишь обещание, которое Иоанн дал своему отцу перед его кончиной, все еще оберегало мою жизнь. Однако теперь мне показалось, что пелена тщеславия упала с его глаз, и он стал видеть вещи такими, какими они и являлись на самом деле.

Как того требовал придворный церемониал, я опустился на колени перед императором и коснулся губами края его пурпурного одеяния.

– Я исполню ваше повеление, государь.

Мне было жаль оставлять Иоанна в столь подавленном состоянии. Он делал все, чтобы спасти свою страну, но злой рок преследовал его повсюду. И если раньше у императора были мудрые советники, то теперь его окружали лишь толпы придворных лицемеров, которые едва ли могли принести пользу империи.

Покидая Влахернский дворец, я заметил группу молодых людей, более всего напоминавших оборванцев. Завидев меня, они бросились вперед, перекрывая дорогу, а когда я уже хотел позвать стражу, позади раздался неприятно знакомый голос:

– Куда это ты так спешишь?

Обернувшись, я увидел Георгия Куртесия – одного из предводителей религиозных фанатиков, ненавидевших соглашение с римской церковью. После смерти Марка Эфесского его влияние в городе непомерно возросло, и теперь он без страха бранил василевса, не опасаясь даже мечей городской стражи.

– До меня дошли слухи, что крестоносцы потерпели неудачу, – произнес Куртесий, и на его ястребином лице заиграла неприятная улыбка. – Что теперь скажут люди, которым император обещал поддержку из Рима?

– Помощи не будет, – правдиво ответил я. – Но это не значит, что мы должны отказываться от унии. За нее в битве при Варне сложили свои головы более двадцати тысяч христиан.

– И мы почтим их память, – склонил голову Куртесий. – Вот только едва ли двадцать тысяч покойников станут весомым аргументом в пользу западной церкви…

– К чему ты затеял этот разговор? – не выдержав, спросил я. – Позиция императора в отношении унии непреклонна.

– Император слаб. Болезнь поразила его душу, а очень скорое поразит и тело. – Георгий сделал шаг ко мне. – Рано или поздно трон займет один из его братьев. Но кто это будет?

Куртесий развел руками, словно предлагая мне самому назначить будущего императора, однако поняв, что разговаривать на эту тему я не желаю, он сам принялся загибать свои тонкие длинные пальцы.

– Царевич Димитрий – глуп и ненадежен, Феодор – честолюбив и своенравен, Фома – жалкий подхалим, Константин… – Куртесий сделал паузу. – Вот кто, пожалуй, смог бы стать достойным василевсом. Я даже готов приложить для этого определенные усилия… если твой господин окажется сговорчивым.

Слова Георгия удивили меня. Он явно чувствовал свою силу, иначе никогда бы не посмел произносить подобное у стен дворца и ужасной темницы Анемас, куда в прежние времена отправляли и за менее дерзкие слова.

– Кем ты себя возомнил, если полагаешь, что Константин будет слушать твои условия? – резко ответил я.

Георгий улыбнулся и подошел ко мне так близко, что я невольно отступил назад.

– Я – глас народа. Глас всех униженных и оскорбленных, что вопиет о справедливости. И если вовремя его не услышать, можно очень горько пожалеть!

Я оглянулся на оборванцев, обступивших меня со всех сторон. Лихорадочный блеск в их глазах свидетельствовал о том, что они готовы разорвать меня по первому приказанию своего вождя. Только теперь я понял, сколь огромную власть имеет Куртесий над умами и душами простого народа.

Неизвестно чем могла закончиться эта встреча, если бы не вмешательство одного человека.

– Довольно, Георгий! – послышался звучный голос, на мгновение перекрывший шум городской суеты. – Не стоит отвлекать государственных мужей от их мирских занятий!

Все обернулись – на противоположном конце улицы, облаченный в черное монашеское одеяние, стоял архимандрит Филофей, настоятель Храма Святых Апостолов. Невысокого роста, дородный, с румяным и улыбающимся лицом. Он являл собой полную противоположность вечно суровому и ссохшемуся от злобы Георгию. Последний поморщился и бросил на Филофея неприязненный взгляд.

– Мы уже уходим, – ответил Куртесий, делая знак своим последователям. – Но наш разговор не окончен. Поразмысли пока над моими словами, Франдзис.

Бросив это, он двинулся прочь, а его ученики принялись расталкивать толпу, освобождаю дорогу для своего учителя. Филофей проводил их взглядом и подошел ко мне:

– Куртесий пытается походить на Марка Эфесского, но, хотя он столь же искусен в речах, ему не хватает смирения и доброй