Четыре сезона - Андрей Шарый

Жизнь самого многообещающего испанского композитора начала XX века, Панталеона Энрике Гранадоса-и-Кампиньи, оборвалась трагически. В марте 1916 года пароход «Сассекс», на котором Гранадос с супругой возвращались в Европу из Америки, потопила в проливе Ла-Манш германская подводная лодка. Двумя месяцами ранее в Нью-Йорке с шумным успехом состоялась премьера оперы Гранадоса «Гойески», идею которой композитору навеяли впечатления от рисунков Франсиско Гойи и Испании той поры. «La maja de Goya» — так называется знаменитая пьеса Гранадоса, пьеса, посвященная «женщине цвета роз», сама встреча с которой — удача, выпадающая в жизни далеко не каждому. На диске «Вкус Испании» «La maja de Goya» числится под номером восемь, она приходится ровно на середину трапезы, на время паэльи. Всего-то без малого четыре минуты гитарных перезвонов. Капризная гитара звучит все тише, гитара замолкает, и вот уже на ваших губах замирает капля валенсийской тишины.

ЗИМА. ВОСТОК

Год от года привлекательнее становится Калининград. Нравится калининградским ребятам здание городского Дворца пионеров. Оригинален облик здания областного совета профсоюзов.

Из путеводителя по Калининграду, 1990

Город как вещь в себе

Как утверждают историки, день 12 февраля 1804 года в Кенигсберге выдался ясным. Блистало холодное балтийское солнце, только одно легкое облачко парило в вышине. Кто-то сказал: «Смотрите, это душа профессора летит к Богу». 12 февраля 1804 года в своем доме в квартале Грубе скончался основатель немецкой классической философии Иммануил Кант. Если верить тем же историкам, Кант умер счастливым; прежде чем испустить дух, он прошептал «Es ist Gut». В переводе на русский — только одно слово, «Хорошо».

Старого ученого похоронили в профессорском склепе кафедрального собора на острове Кнайпхоф, разделившем на два рукава илистую речку Преголь. Собор построили давно, еще в XIV веке, для вознесения хвалы Господу и упокоения знатных рабов Его, вроде герцога Альбрехта или великих магистров Тевтонского ордена. Профессура Альбертины, университета Кенигсберга, служила Знанию и после смерти: в просторном склепе не только погребали, но и торговали диссертациями и другими научными сочинениями. Позже на месте склепа соорудили вначале крытую галерею «Кантиана», затем — надгробную готическую часовню. В 1924 году у южной стены собора появилась строгая, без пышных украшений и убранства, колоннада, на ее внутренней площадке установлен серый гранитный саркофаг, под которым и покоится философ. А кафедральный собор, весной 1945 года разрушенный авиабомбами союзников, восстановить еще и не успели. Реставрация продвигается медленно, в основном на немецкие гуманитарные деньги.

Давным-давно не существует и квартала Грубе. Он стал районом советских многоэтажек, универсама «Московский» и редкого уродства здания Дома Советов, которое заложили в последнюю социалистическую пятилетку, да так и не достроили, хотя и переназвали в Бизнес-центр. Бизнес-центр, циклопический каменный скелет с ржавыми перекрытиями-ребрами и пустыми глазницами окон — выразительный памятник минувшей эпохи, как надо бы написать в новом путеводителе. Он явно не нравится калининградским ребятам.

«Кенигсберг» означает «королевская гора», а вовсе не «город Калинина». Всесоюзный староста даже помереть сумел своевременно: Президиум Верховного Совета уже принял Указ «Об образовании Кенигсбергской области в составе РСФСР» на месте Восточной Пруссии, но подходящее название столице края еще не подобрали. Тут и подоспели похороны Михаила Ивановича. «Волею исторических судеб в 1946 году бывший Кенигсберг стал советским городом-садом, столицей Янтарного края», — сообщают учебники истории. Но учебники историю не обманут: Кенигсберг стал Калининградом не волею судеб, а волею людей. Эти люди, стирая с лица земли многовековое наследие европейской культуры, совершили над городом в том числе и топографическое насилие. На калининградской карте советское прошлое и теперь соседствует с военным, улица Чекистов — с Танковой, Октябрьская — с Пехотной, Пролетарская — с Артиллерийской. Социалистическая ирония сквозит в названиях Лесопильная, Ремесленная, Физкультурная, да и то, что придумано с изыском, — Юношеская, Ясная, Светлая, Счастливая, — вызовет скорее сострадание, коли пройтись по этим улицам, увы, не ведающим ни счастья, ни порою даже света. Немецкая культура всплывает кочками на болоте: есть в Калининграде улицы Вагнера, Генделя, Шиллера (Маркса и Тельмана — пропускаю), а Брамса, что превращается в Димитрова, прежде называлась товарища Жданова.

Улицы Канта в этом городе нет. Профессор прожил в родном Кенигсберге всю долгую, без малого восемьдесят лет, жизнь, за исключением десятилетия, проведенного в качестве учителя в состоятельных семьях, владевших пригородными поместьями. Философ, по свидетельству многих биографов, вел однообразное существование, оттого, может быть, что напряженной работе его мысли был необходим хотя бы какой-то контраст. Впрочем, по молодости, вспоминают современники, Иммануил Кант казался франтом и даже заслужил прозвище «изящный магистр», поскольку не отворачивался от моды и имел учтивые манеры. Жениться ему, по-видимому, помешала щепетильность: Кант не считал возможным соединить свою судьбу с женщинами того круга, в котором вращался, с дамой из высшего общества — в силу собственного неблагородного происхождения и скромного достатка. Отец ученого был простым шорником, к тому же последователем строгого пиетистского течения в лютеранстве, того вида религиозного благочестия, что призывает к непрестанному углублению веры, а не к пустым развлечениям. Тем не менее Кант не считал себя затворником, его часто видели в городском театре Аккермана. Захаживал профессор и на музыкальные вечера в особняк графини Кайзерлинг, но долго там не задерживался, предпочитая музыке беседы, предшествовавшие концертам. По силе, вызывающей душевное волнение, Кант ставил музыку на второе место после поэзии, хотя в целом его отношение к искусству было прагматичным: «Под некоторую музыку я люблю думать». В юности Кант даже писал романтические стихи, но серьезно к этим своим опытам не относился. Что ж, любовь — эмоция, противоположная чистому разуму.

Словечко «Кениг» нет-нет да и возвращается в Калининград, хотя по-прежнему даже фонетически два мира роднит совпадение звуков «к», «н» и «г», а разделяет — пропасть между цивилизациями. Частная транспортная компания называется «Кениг-турз», за оттопыренную пластиковую панель в кабине гостиничного лифта втиснута визитная карточка эскорт-службы «Кениг-престиж». Тут-то вариантов нет: в названии фирмы, где служат девочки по вызову, Калинина неупомянуть. Местный молодежный шик — прогулка «по Кенигу» с бутылкой «Кенигсберга» в руке. На волне перестройки Калининграду намеревались снова перепридумать имя: предлагали, скажем, Балтийск или Кантоград. Дальше намерений дело не двинулось, но памятник Канту в сквере у здания университета, преподавателем которого философ пробыл почти полвека, восстановили.

Но прошлое все равно не вернуть, разве что осколки его, да и нужно ли, возможно ли возвратить? Наверное, об этом думают, прогуливаясь по Серпуховской улице и вспоминая пролегавшую некогда здесь Философенздамм; стоя на углу набережной Карбышева и Октябрьской улицы и представляя на этом месте рынок Оксенмарт, немощные немецкие старички. Их и их предков давным-давно депортировала армия победителей, Сталин сполна рассчитался с немцами за Великую Отечественную. Победители словно знали: появится в будущем такой источник пополнения бюджета Калининграда, «ностальгический туризм». Считается, что по характеру калининградцы похожи на американцев: та же психология переселенцев, то же смешение крови и традиций, та же теория «плавильного котла». Прежде у города был другой норов, наверное, отличный от нынешнего так же, как характер М. И. Калинина отличается от характера германских курфюрстов и магистров Тевтонского ордена.

При социализме в прусском котле выплавилось что-то не то. Войны ведутся, чтобы захватывать чужое; штурм Калининграда весной 45-го года оплачен кровью полутора тысяч советских гвардейцев. Восточная Пруссия была плацдармом гитлеровского похода на восток, и не зря Кенигсберг, где веками строили фортификационные сооружения, считался лучшей крепостью Европы. Стыдно не за то, что когда-то завоевали. Стыдно за то, во что чужое, ставшее своим, превратили. Наказывали врагов, словно действуя с категорическим императивом разрушения; закопав в землю, разворовав, запустив, развалив то оставшееся немецкое, что не стерла в порошок авиация.

Привнесенное свое сплошь оказалось уродливым, как недостроенный Дворец Советов, как скульптура «Новая эпоха» в местном Музее янтаря, тоже неуютном, поскольку организована экспозиция в казематах старого форта «Дер Дона», того, что штурмом брали в победоносном апреле советские солдаты. «Новая эпоха» — янтарный земной шар в янтарных руках янтарного рабочего; к янтарному постаменту прислонен янтарный молот. А новая эпоха старого Кенигсберга — в названии Калининград.