Очная ставка - Анна Клодзиньская

— Продам часть драгоценностей, — ответила она не задумываясь. — Одно ожерелье стоит около восьмидесяти. Ювелир, пожалуй, оценит ниже стоимости, но я умею торговаться, — засмеялась она. — До июня как-нибудь соберу оставшуюся сумму.

Она не спрашивала, откуда он возьмет наложенную на него «контрибуцию». Он — мужчина, сам должен справиться.

— Думаю, мы слишком легко поддаемся шантажу! — неожиданно взорвался Казимеж, но, перепугавшись, сразу понизил голос. — Слушай, я тебе об этом никогда не говорил, но у меня есть оружие. Пистолет. Сделаем так: ты положишь в мешочек газеты… нет, лучше все-таки деньги, на всякий случай, если мне не удастся. Я тоже буду действовать так, как требует шантажист. Давай поедем в Вилянув, скажем, в среду, двадцать второго, с расчетом прибыть на место около девятнадцати часов. Он не должен слишком долго тянуть с изъятием мешочка, так как кто-нибудь из прохожих может заметить наши манипуляции у скамейки, заинтересоваться и добраться до тайника. Поэтому шантажист будет вынужден забрать деньги в тот же вечер. Предполагаю, что уже часов с восемнадцати он будет сидеть в машине недалеко от кафе.

— Мы поедем вместе?

— Нет, лучше отдельно. Впрочем, можем ехать на небольшом расстоянии друг от друга. Ты поедешь первой, а я вслед за тобой.

— Почему? — Ее беспокоил этот план, казался слишком рискованным. Кроме того, она совсем не была увечна, что в этом деле не замешаны Яцек и Данута. Она боялась мужа и неизбежного тогда развода, ей хотелось плакать.

— Потому, что ты положишь мешочек под скамейку и уедешь. Я же сделаю это через несколько минут, но уеду только для виду. Поставлю машину за зданием, в котором располагается ресторан «Вилянув», и вернусь пешком, очень осторожно, со стороны дворца. В это время уже будет совсем темно. Я спрячусь поблизости. Если кто-нибудь приблизится к скамейке и полезет под нее, то станет ясно, что это как раз он и есть.

— Так как же ты поступишь в этом случае?

— Точно еще не знаю. Вытащу пистолет, может быть, выдам себя за милиционера, выкрикну «Руки вверх!» или что-то в этом роде. Фактор внезапности, понимаешь?

— И совершишь идиотскую ошибку, — произнесла она с иронией. — Он убежит, и вся эта история начнется снова. У нас останутся деньги, а у него снимки. Придумай что-нибудь получше. Ведь для нас главное не просто сохранить деньги, но прежде всего заполучить негативы и снимки. У него вообще их может не оказаться: зачем ему возить их с собой? Он ясно написал, что вернет все после выплаты второго взноса.

Он посмотрел на нее долгим взглядом, в котором угадывалось неподдельное восхищение.

— Ты умная женщина, — шепнул он. — Правильно, надо действовать как-то иначе… Скажем, так: под угрозой оружия я заставлю его…

Она снова прервала:

— А если он тоже будет вооружен? Тогда он наверняка сможет вынудить тебя поступить так, как ему заблагорассудится. Так что эта затея тоже ни к чему…

Она задумалась. Казя, этот любимый ею мужчина, симпатичный парень, оказался глупцом и в дополнение ко всему совершенно беспомощным. Видимо, что-то отразилось на ее лице, так как «глупец» вдруг вспыхнул краской стыда, а потом побледнел — наверно, принял решение, достойное мужчины.

— Моника, — проникновенно сказал он, посмотрев ей в глаза, — доверься мне!

— Что это значит? — Она, как бы очнувшись, нехотя взглянула на него.

— Согласись с моим планом. Сделай так, как я говорил. Мне удастся с ним сладить, кем бы он ни оказался. В конечном счете… я убью его!..

— Ты с ума сошел! — испугалась она. — И вообще, есть ли у тебя патроны к этому пистолету?

— Пойдем! — Он энергично встал, подозвал официантку и заплатил по счету. Когда они вышли на улицу, Казимеж сказал резким, решительным голосом:

— Помни, в среду вечером у кафе «Гетманское». Нам нужно это сделать, иного пути нет. — Он поцеловал ее и ушел так поспешно, что она не успела ничего сказать.

* * *

Яцек вернулся на следующий день, но в понедельник снова уехал. Моника обрадовалась, что его не будет в эту несчастную среду, которой она боялась как огня. Ей удалось довольно выгодно продать ожерелье и кольцо. Итак, хотя ей было очень жалко, она положила в целлофановый мешочек сто тысяч, помня о том, что деньги должны быть подержанными. Для этого ей пришлось часть банкнот измять пальцами и выпачкать в пыли.

В половине седьмого вечера, облачившись сама не зная зачем в темную, скромную одежду — ей казалось, что это более соответствует обстановке, — сжимая в руках сумку с деньгами, она села в свою «вольво» и двинулась в направлении Вилянува. С Казиком они договорились встретиться поблизости от психоневрологического института, на перекрестке двух аллей — Собесского и Вилянувской.

Вечер был холодный, весь день дул пронизывающий ветер, принесший снегопад. Снег быстро таял, дороги стали мокрыми и скользкими.

Серый «опель-рекорд» она увидела еще издали. Машина стояла на перекрестке и фарами освещала небольшую рощицу у больницы. Моника подъехала на малой скорости и увидела за рулем Казимежа, который поднял руку, приветствуя ее, и дал знак ей ехать первой.

У кафе «Гетманское» в эту пору не оказалось ни одного человека, не было и автомашин. Правда, три машины стояли немного поодаль, у ресторана. Ей пришло в голову, что в одной из них и приехал шантажист. В какой-то момент Монике захотелось подъехать, чтобы рассмотреть лица водителей, но она сразу же раздумала. Скорее всего, машины стояли пустыми, а их владельцы веселились в ресторане.

Моника вышла из машины, дрожа от холода и страха. В это время Казимеж подъезжал к кафе. Она вытащила из сумки мешочек с деньгами, подошла к первой скамейке. Вокруг не было ни души. Аллея выглядела темной и безлюдной. «Хорошенькое местечко он выбрал!» — подумала Моника с внезапной злостью. Выбросить на ветер столько денег! Она наклонилась и положила мешочек под скамейку. Возникло огромное желание подождать Казю, но она боялась, что дело может дойти до стрельбы и тогда появятся милиционеры, спросят, что она тут делала. Нет! Ни за что!

Уже не оглядываясь, она села в машину и уехала. Они условились с Казимежем, что он ей позвонит, когда все будет позади. А если тот тип его убьет?.. От страха у нее выступил холодный пот, она прибавила газ и помчалась по Вилянувской аллее; сбавила скорость, только приблизившись к центру. Войдя в квартиру, Моника сразу бросилась в кабинет: ей показалось, что звонит телефон. Но аппарат молчал. Всю ночь она не спала, ходила по комнатам, ждала звонков, телефонного или дверного, но напрасно. Только под утро, когда в городе началось будничное оживление, телефон зазвонил. Затаив дыхание, она сняла трубку, приготовившись к самому худшему.

Казимеж говорил тихим, охрипшим голосом, она едва могла разобрать слова:

— Не понимаю, как это произошло! Сначала я ждал рядом со скамейкой, надежно спрятавшись в кустах. Прождал, наверно, часа два, чуть не окоченел от холода. И никто не подошел. Затем я вернулся к своей машине, чтобы немного согреться. Сразу после твоего отъезда зажегся уличный фонарь у кафе… Так, через четверть часа я вновь подошел кружным путем и ждал там, наверно, с час. Вдруг меня осенило. Я заглянул под скамейку — там не было ни твоих, ни моих денег!

— Видимо, он забрал их, когда ты сидел в машине, — сказала Моника.

— Но каким образом? Ведь я отчетливо видел эту чертову скамейку, а человек — не муха! — прохрипел он в отчаянии. — Не понимаю, где он прятался, с какой стороны подкрался, на какой машине уехал. Может быть, шел пешком, потом сел в автобус, или живет где-то поблизости? Пропали наши денежки, а я к тому же схватил грипп.

— Ну что ж, этого следовало ожидать. Нам не остается ничего иного, как ждать очередных писем. Собирай наличные.

— У меня больше нет таких возможностей, — простонал он. — Видно, придется просить у жены. Что-нибудь придумаю, окажу, что речь идет о старых долгах. Послушай, нам сейчас нельзя встречаться. Я позвоню тебе, дорогая.

* * *

О том, что произошло, она думала целый день — долгий, мучительный, казавшийся ей беспросветным. Моника не могла уснуть, хотя всю предыдущую ночь не спала: выпила три чашки крепкого кофе и пару рюмок коньяку. Она никак не могла избавиться от страха. Мучительно думала о том, кто же этот шантажист, воображала в этой роли знакомых, коллег Яцека по учреждению — тех, кого лично знала, и тех, о ком только слышала.

Она даже зашла в ближайшую библиотеку, нашла какой-то научный труд об инфракрасном излучении, но напрасно пыталась что-либо уразуметь в нем. Там действительно шла речь о фотографировании в темноте и с больших расстояний с помощью очень сложной аппаратуры. Значит, тот человек инженер? Техник? Фотограф? Никаких фотографов она не знала. Правда, знакомых инженеров наберется, пожалуй, с дюжину, и техников — немного меньше.