Порог открытой двери - Ольга Гуссаковская

…Чуть ниже лиственничного клина осыпь растеклась вдоль подножья плоским и длинным языком. Готовая спортивная площадка, но на ней теснятся старые рыбачьи балаганы, чернеют кострища, путаются под ногами обрывки сетей и лезут отовсюду острые листья сорных ирисов.

— Ребята, сюда! — крикнула Ира. — Тут место хороше-е-е!

— Идем! — ответил за всех Иван Васильевич.

Ира уселась на скелет сельдяного бочонка и стала ждать, бездумно глядя на море и совсем уже близкий поселок.

* * *

— Что ж, пойдемте на поиски местного начальства, — сказал Иван Васильевич. — Думаю, что с колхозниками договоримся, освободят они эту росчисть.

— Можно здесь и лагерь разбить, а для спортплощадки еще поищем место, — Раджа неторопливо, по-хозяйски осмотрелся по сторонам. — Хибары ломать не надо. Подремонтируем — и пусть в них девчонки живут. А мы — в палатках.

— Поселок близко… не интересно как-то… — протянул Ян.

— Плевать на поселок! Что он тебе? Зато море под боком, летом ветер с него, комара не будет. Выше-то по склону зажрет мошка, — не сдавался Раджа.

— И зверям мы тут не помешаем, — застенчиво поддержал его Толян. — Мало ли кто на сопке живет?

— Правильно придумано, — согласился Иван Васильевич. — Рыбацкие балаганы стоит использовать.

— Только пусть и живут в этих развалюхах те, кому они по душе пришлись! Я предпочитаю палатку! — Ира строптиво отвернулась от Раджи и первой пошла к поселку.

Незаметная Галя радостно заторопилась следом. Она пошла в поход только из-за Иры, потому что преклонялась перед ее смелостью. В сопках она чувствовала себя неуютно.

Деревянный мостик через глухую протоку старчески заскрипел у девушек под ногами, и они вступили на единственную улицу поселка. Улица ныряла в море, наверное, в старину коса была длиннее, чем теперь. Да и людей жило на ней побольше: тут и там виднелись полусгнившие срубы в бархатной крапивной поросли. Уцелевшие дома теснились к подножью сопки, явно побаиваясь близости моря. А по виду они принадлежали только этому краю. Нигде больше не встретишь среднерусскую избу-пятистенку с украинскими глинобитными стенами.

Вместо белья сушилась во дворах на веревках корюшка, и облезлые за зиму куры ощипывали рыбьи хвостики. Бледные всходы редиски на высоких грядах надежно защищала от куриных набегов рыбацкая сеть. За каждым домом темнела скупая полоска земли, оставленная под картошку. Люди здесь жили веками, но почти ничего не смогли отвоевать у тайги.

На улицах поселка навечно поселилась тишина. Оттого что рядом шумело море, она только сильнее давила на уши. Девушки невольно замедлили шаг, и ребята догнали их где-то на середине пути.

Наискось через дорогу стояла такая же беленая полухата, но возле нее в палисадничке набирали силу два тополька, а над крыльцом спокойно повис флаг.

Из дверей выглянула старуха с нерусскими раскосыми глазами на темном узком лице, повязанная по-русски белым платком.

— Вы к кому, желанные? — спросила чуть нараспев.

— К начальству вашему, — ответил Иван Васильевич.

— Да какое у нас начальство? Все оно в городе…

— А председатель ваш тоже там? Вызвали, что ли, зачем? — допытывался Иван Васильевич.

— Пошто его вызывать? Дома. Поди, в бондарной. Да какой он начальник, Данил-то Ерофеич? Он тутошний…

— А у вас тут что, другая держава? — не выдержал Ян. Ему надоело стоять посреди улицы и вести слишком уж неспешные переговоры с бабкой.

— Держава, чай, у всех одна, — нисколько не обиделась старушка. — Но вы городские, а мы — тутошние. Мы от веку здесь жили и живем! Триста лет назад, говорят, пришел сюда казак Данило Ерофеич с товарищами. С тех пор и люди тута живут, и его имя среди них живет.

В голосе бабки прозвучала нескрываемая гордость за свой род, идущий от первых казаков-землепроходцев.

— А к председателю-то я вас провожу, идемте…

Они тронулись вниз по улице, к морю. На полдороге свернули во внезапно возникший переулочек. Та же вековая тишь провожала отряд, даже разговаривать не хотелось.

— Хоть бы вы собак завели, что ли, все — было бы веселее, — пошутил Иван Васильевич.

— А пошто они нам? Охотников у нас нет, одни рыбаки. Воров тоже нет. Пошто зря брех собачий слушать? Один вот держит, ездит на них зимой, так он на отшибе живет, он не нашего роду…

Переулок вильнул туда-сюда и вдруг выбежал к морю. Словно в прятки поиграл да и бросил. Открылась широкая песчаная коса, а на ней длинный сарай бондарной мастерской. Громоздились сквозные штабеля сельдяных бочек и бочонков, и пахло древесной сыростью. Мелкая светлая волна тихонько, как ребенок игрушки, перебирала чурбаки, гнутые гвозди и сломанные обручи. Но хлам этот не завлекал, и волна откатывалась, шурша от обиды. Валялся по берегу седой от соли плавник, бегали в его дебрях вечно спешащие куда-то серые трясогузки.

В неведомые времена забросило на косу ствол огромного дерева, врос он до половины в песок и стал чем-то вроде лавочки у ворот сарая. На бревне сидели двое: огромный человек с рыже-пегой бородой и девочка. Грудь у мужика выпирала колесом, и борода лежала на ней, как на блюде. Девчушка рядом с ним выглядела травинкой возле ствола лиственницы. Круглолицая, с такой тонкой кожей, что лицо ее напоминало фарфоровую чашку, налитую рябиновым соком. Ивану Васильевичу вдруг подумалось, что оно может светиться в темноте. А ведь некрасивое лицо — скуластое, с узкими карими глазами и широковатым носом. Некрасивое… и невыразимо прелестное.

— Данилушко, к тебе гости-то, привечай! — пропела старушка и отошла в сторону.

— Вы здешний председатель? — спросил Иван Васильевич, все еще, почти помимо воли, не отводя глаз от лица девочки.

— Был, — коротко ответил мужчина. — Теперь просто бригадир. Это баба Мотя все меня по старой памяти величает. Объединились мы с соседним колхозом. Но для вас это, наверное, роли не играет. Туристы, поди?

— Нет. Скоро соседями вашими будем. Передовой отряд будущего спортивного лагеря «Черский».

— А… Слышал о вас, говорили мне в городе. — Лицо Данилы Ерофеевича не выразило особого восторга, но держался он вежливо.

— Лагерные? — вдруг оживилась баба Мотя. — Это что же теперя замки покупать надоть?

— Ну, какие там, бабуля, замки, если я за пять минут любой сейф беру, — совершенно серьезно заявил Ян. — Замки! Какая архаика!

— А что у вас тут, монет много? Ведь надо же знать, на что рассчитывать, — поддержал его Раджа.

— Уймитесь, налетчики! — остановил расходившихся парней Иван Васильевич. — Что за языки у вас…

— Шутить изволят-с! — не глядя на ребят, проговорила Ира.

— Это я вижу, — кивнул Данила Ерофеевич. — А сейчас-то помощь от нас нужна или так пришли?

— Присмотрели место, где у вас старые балаганы стоят, спросить хотим, не уступите ли нам это добро, — вернулся к деловой беседе Иван Васильевич.

— На Студеном ключе? С радостью! Наши ими давно не пользуются, а по летам наползают туда… всякие. Берите, с радостью уступаем.

Лицо Данилы Ерофеевича даже подобрело.

— Значит, вы не в самом поселке жить хотите?

— Нет. На сопке. Там на Студеном ключе и обоснуемся, — окончательно разъяснил недоразумение Иван Васильевич. — В лагере будет шесть отрядов. В поселке нам делать нечего.

— Ну, а коли так, то и ладно, — удовлетворенно кивнул Данила Ерофеевич. — Вот я думаю, сейчас-то пошто вам с рюкзаками таскаться? Устраивайтесь у нас в доме приезжих, никого там сейчас нет. Вон где контора была, флаг висит… Налегке потом и сопку обойдете и на маяк заглянете, коли захотите.

— Идея! — Раджа громко щелкнул пальцами от удовольствия. — Иван Васильевич, как вы смотрите?

Ира пожала плечами, Наташа никак не откликнулась — она глядела на море, кажется, даже не слышала того, о чем толкуют. Галя покосилась на Ивана Васильевича с тихой просительной улыбкой. Ян молча, надменно вздернул подбородок, словно говоря: «Ничего более интересного я от вас и не ожидал».

А Толян исчез. Совершенно непонятно, как и куда. Только что стоял рядом — и след простыл.

— Спасибо, пожалуй, так будет лучше, — согласился Иван Васильевич, — только где у нас…

— Тот мальчик, да? — спросила незнакомая девочка и встала с бревна. — А он возле гнезда. Там гнездо есть чаечье… — Она махнула рукой куда-то в сторону сопок. Выпрямилась, очень плавно, красиво перекинула на спину толстую русую косу.

И тут же Иван Васильевич понял, что в ее облике не давало ему покоя: он же видел ее сегодня на рассвете!

— Ты иди, Люба, мы после потолкуем, — ласково сказал Данила Ерофеевич, положив ей на плечо тяжелую, как якорная лапа, руку.

Сразу же за бондарным сараем берег круто уходил вниз, в узкий распадок, где, наверное, пряталось устье Студеного ключа. Там еще бродили последние клочья ночного тумана и лежали мокрые тени. И оттуда, из сырой мглы, раздался вдруг такой же осипший сырой голос: