Порог открытой двери - Ольга Гуссаковская

И словно темную штору опустили на окно, в котором только что горел тревожный красный свет. Лицо Иры застыло в привычной надменности. Она отвернулась и пошла вниз по склону вдоль осыпи, словно намереваясь измерить ее шагами.

Толян тут же помчался туда, где только что лежал медведь, словно вмятина в песке и клочья зимней свалявшейся шерстя представляли невесть какую ценность. Наташа и Галя увидели, наконец, розовую пену цветов и заахали от восторга:

— Фиалки! Уже фиалки расцвели!

Ян и Раджа втихомолку лакомились среди камней зимовалой брусникой.

Иван Васильевич посмотрел вслед Ирине. Плохо, что она не захотела высказаться до конца. Значит, сам не сумел сказать то, что нужно было. Трудная девочка… Она теперь может месяц прожить словно в маске и ни разу не заговорит о том, что ее на самом деле мучает. Единственная дочь в очень обеспеченной семье, родители — старые колымчане.

Вспомнилось, как вместе с инспектором Клавдией Семеновной они заседали недавно на комиссии по делам несовершеннолетних. Среди тех, о ком шел разговор, была и Ира. Других ребят вызывали за мелкие кражи, за бессмысленное хулиганство. Иру — за драку в общественном месте. Страннее для девочки ничего не придумаешь, да еще такой хорошенькой. К удивлению Ивана Васильевича, выяснилось, что это не первый случай.

На комиссию вызвали Ирину мать. Отец был, как всегда, в командировке.

Мать Иры сказала, тоненько сморкаясь в невесомый платочек:

— Направьте девочку в спортивный лагерь, очень прошу! Дома она ведет себя с некоторых пор возмутительно! Никакие добрые слова на нее не действуют. Может быть, жизнь в коллективе изменит ее. Господи, страшно сказать: она мечтает об армии! Девочка!!! Моя дочь!

Дама в норковой шубке еще раз деликатно высморкалась в платочек и вдруг сразу успокоилась. Словно отбыла некую тягостную повинность.

Немолодая, но очень умело молодящаяся женщина. Таких много в этом денежном городе, где женщины часто не работают, а заняты только собой и по мере сил семейными делами.

Иван Васильевич слушал Ирину мать, а сам смотрел на дочь, и ему казалось, что он начинает что-то понимать, Ира родилась и выросла на Колыме, где испокон века живет особая мера добра и зла. На Колыме с человека спрашивают очень много, но зато готовы и многое прощать ему. Если только слабости не переходят в подлость. А Ира казалась на редкость смелой и независимой. Вероятно, была какая-то тяжелая, крайняя причина, озлобившая девочку. Ивану Васильевичу уже тогда захотелось во всем разобраться. Так Ира попала в поход.

В осыпь врезался клин молодых лиственниц, Ира обошла его и остановилась. Теперь ее не видно и можно заплакать. Но слезы только накипали где-то в глубине, сжимали обручем горло… Глупо, до чего глупо! Ей стало обидно до слез оттого, что все пожалели старого облезлого медведя и никто не догадался хоть раз пожалеть ее, Иру. Понять, что у нее на душе, почему ей хочется злить тех, кто пытается ее воспитывать.

Надо успокоиться и вернуться к ребятам, чтобы никто не приставал с расспросами. Даже Иван Васильевич. Он добрый и верит в добро. А еще, Ира знает, он ухаживает за их классной руководительницей, которую в школе любят и зовут Аннушкой. Наверное, это Аннушка и уговорила его взять в поход разных ребят из своего класса. «Молчаливый подвиг…» Слова! Красивые слова! А если в жизни все иначе? Ведь, наверное, и Аннушка, и Иван Васильевич считают, что семья у Иры прекрасная и ей только птичьего молока недостает. Если бы так!

Правда, пришла к Ирине не сразу. Очень долго она жила, как все, только немного скучнее, потому что братьев и сестер у нее не было. Ира начала рано задумываться над окружающим, оценивать поступки людей своей меркой, а не предложенной. И увидела, что ее со всех сторон теснят большие и маленькие лжи.

Сколько себя помнит Ира, родители ее собирались уезжать на «материк» следующим летом… И каждый раз после отпуска вновь возвращались на «опостылевшую» Колыму. Они называли себя «старыми колымчанами», но так и не поняли, не полюбили землю, на которой жили. С годами у отца начало сдавать сердце, и теперь он лгал еще и сослуживцам, притворяясь неунывающим бодрячком. Он боялся потерять обременительную, но высокооплачиваемую должность в дорожном управлении.

Мать делала вид, что занимается только домом и воспитанием дочери, а сама целыми днями мастерила бумажные кладбищенские цветы для магазина и зарабатывала на них ничуть не меньше отца.

Собственно, во всем этом не было бы ничего предосудительного, если бы при своих высокомерных приятельницах Ирина мать не осуждала громогласно свою соседку, вдову с двумя детьми, для которой эта же работа была куском хлеба.

— Вы только подумайте, — возмущалась она, — вдова инженера, а занимается базарным промыслом! Не хватает только того, чтобы она пошла на рынок со своими розочками! Удивительно, как люди не умеют себя уважать!

Приятельницы, многие из которых тоже втихомолку подрабатывали тем или другим способом, шумно одобряли Ирину мать. Ложь в их обществе царила безраздельно.

Ира же занималась всем, чем вздумается. От возни с колючей стружкой и мокрой бумагой она отказалась наотрез, и мать ее не неволила. Наверное, побаивалась злого Ириного языка.

Дороги, подвластные отцу, с каждым годом уходили все дальше на север, они насчитывали уже тысячи километров, и отцовские командировки делались все длиннее. Вернувшись, он занимался только собой и своими тайными болями. В доме надолго воцарялся душный запах знахарских снадобий и нерпичьего жира.

Однажды, когда отец уехал в командировку, пришли «те». Ира и внимания сначала не обратила на гостей матери — бывали в их доме всякие люди при отце и без отца. Но потом ее, почти неосознанно, поразило несоответствие этих людей друг другу, хотя они старались казаться близкими. Высокий красивый летчик и неловкая полная женщина с постоянной и ни к кому не обращенной улыбкой.

Они приходили к матери раз за разом. Иногда женщина звонила и просила позвать к телефону Людмилу Павловну. Летчик не звонил никогда. И никогда не появлялась эта пара в их доме при отце.

Обычно Ира уходила к себе в комнату и ей дела не было до того, чем заняты эти люди. В гостиной звенели бокалы и сладким козинским голосом пел магнитофон.

Как-то раз, выйдя на кухню, Ира столкнулась с летчиком в тесном полутемном коридоре. Она почувствовала, как его рука воровато коснулась ее плеча, и невольно вскрикнула. Сейчас же тяжелая портьера на двери всколыхнулась и появилась мать.

Летчик торопливо отдернул руку, даже спрятал ее за спину, и посмотрел на Иру блестящими прищуренными глазами:

— Ты смотри, Люлюша, какой у тебя колобок вырос. Чудо! На уровне мировых стандартов!

Белое лицо матери исказила гримаса:

— Бог знает что ты говоришь, Леонид! Ира еще ребенок, ей вовсе незачем слушать твои глупости. Иди гулять, Ирина!

— А если я не хочу? — Ира и сама не понимала, отчего ее душит такая злость. — Вы же не идете?

— Ну, с тобой не сговоришься. — Мать слабо махнула рукой в сторону дочери, а сама все теребила, дергала за рукав летчика, тянула его за собой в комнату, где неведомо чем утешалась в одиночестве ее странная подруга.

Сначала Ира хотела все рассказать отцу, но он вернулся из командировки такой жалкий и настолько занятый своими болезнями, что она промолчала. Заметила только про себя, что теперь за общим столом о летнем отъезде на «материк» говорил один отец. Его слова успели так обкататься за многие годы, что он и не нуждался в ответах матери. А мать молчала.

Несколько дней спустя Ира, впервые в жизни, ударила человека по лицу. Случилось это на школьном вечере. Ее и раньше часто приглашали мальчики из старших классов. Ира хорошо танцевала.

На этот раз пригласил парень вроде бы из десятого класса. Совсем незнакомый. Руки у него были уверенные, а глаза холодные. И вдруг в самой их глубине возникло что-то знакомое, острое, а рука точно так же воровато заскользила по Ириному плечу. Ире показалось, что она вновь в темной прихожей… И она со всего размаха ударила парня по лицу.

Был шум и всеобщее недоумение, но как-то обошлось. Через неделю Ира, сама не зная зачем, ввязалась на катке в чужую драку и кому-то угодила коньком по лицу. После этого Ира познакомилась с детской комнатой милиции. Пожилая женщина с добрыми глазами долго и тщетно пыталась выяснить, за что Ира избила незнакомого мальчика. Ира молчала. Не могла же она сказать, что драка словно бы ослабляла туго, до предела натянутую пружину внутри ее самой. Не задумываясь, Ира ударила и того нахального парня возле кинотеатра. Этот хоть заслужил…

А вообще к весне Ира успела до смерти устать от самой себя. Возможность поехать в лагерь подвернулась внезапно, и пока Ира еще не решила, что это: новый обман или избавление? И, как всегда, ни с кем ни о чем не хотела говорить.