Последний фронтовик - Александр Никонов

– Вот поживёшь с моё, Слава, тогда и посчитаешь, сколько у тебя дней рождения. Они, дни-то эти, тоже разными бывают. Это не только, когда тебя мать родила, а иногда и судьба дарит тебе вторую, а то и третью жизнь. Да ты наливай, наливай, не стесняйся. У меня, конечно, деликатесов на закуску нет, но на перекус всегда чего-нибудь найдётся. Огурчики вон солёные, капустка, помидоры. Давай, давай, – торопил Ефим Егорович.

– А тебе, как – налить, дядя Ефим? Одному пить, да ещё за твой день рождения, как-то неловко.

– Плесни чуток в рюмочку. Пивок я плохой, а за этот день обязательно выпью.

Слава поднял рюмку:

– Ну, здоровья тебе, дядя Ефим, а остальное приложится.

Ефим Егорович сделал глоток, неторопливо зажевал хрусткой пряной капусткой и погрузился в воспоминания.

В сороковом году, когда ему подошёл срок идти в армию, военком сказал:

– Служить в Красной Армии – это почётная обязанность, а ты, Шереметьев, оказывается, подкулачник. Таким не место в рядах доблестных защитников нашей родины. А если война, так ты первый предашь, перейдёшь на сторону врага.

Ох, как хотелось Ефиму дать в морду этому усатому военкому или хотя бы плюнуть ему в глаза, но сдержался. Друзей-одногодков Ефима взяли без всяких яких, они были все из бедняцких семей. Обидно было, а с другой стороны – и наплевать, и без армии проживём. Успел Ефим окончить шофёрские курсы с отличием, даже поработать три месяца на пивзаводе. А тут война. Когда наши войска как перекати-поле под дуновением ветра покатились к Москве и Волге, не до разборчивости стало – брали всех подряд, разве что про калек забыли. Тут вспомнили и про Ефима. Усатый военком его будто бы и не узнал, заполнил какую-то карточку и буркнул:

– Иди, воюй, подкулачник хренов. Не забудь в четвёртый кабинет зайти.

В первые дни войны мобилизованных отправляли в том, в чём они прибыли на призывной пункт, а сейчас, полтора месяца спустя, сразу выдавали всю армейскую аммуницию. Выдали красноармейскую книжку, в которой жирным шрифтом было напечатано: «Красноармейскую книжку иметь всегда при себе. Не имеющих книжек – задерживать». Когда переодевались, выдали по списку вещевое имущество: пилотка – 1, гимнастёрка хл.-б. – 1, шаровары хл.-б. – 1, рубаха нательная – 2, кальсоны —1, полотенце – 1, ботинки —1, обмотки – 1, подшлемник – 1, ремень поясной —1 ремень брючный – 1, ранец (вещмешок) – 1.

Когда переодевались, один мужик спросил работника военкомата, который внимательно следил за переодеванием:

– Эй, старшина, а сапоги-то можно с собой взять? Я в сапогах пришёл, а тут обмотки дают.

– Не положено, – коротко, по-военному, отвечал старшина, хмуря брови.

– Как же не положено! Сапоги-то новые, яловые, помповая подошва, им сносу нет, а теперь оставь дяде.

– Не надо брать было, – ответил кто-то за старшину. – Кто поумнее, самую рвань надевал, а ты…

– Так что же делать-то, братцы? – стенал новобранец, вертя в руках свои сапоги. – Может, купит кто, а? Я ведь за них на базаре две овцы отдал.

Мужики острили:

– Вот если бы овцами, мы бы с огромным удовольствием взяли. Что ты жалеешь, дурень, мёртвую шкуру, тебе бы свою, живую, спасти. Да ты подари их, хоть старшине вон. Старшина, возьмёшь сапоги?

Старшина смущённо басил:

– Не положено.

– Да что ты заладил: не положено, да не положено. Сам, небось, понимаешь: что положено, то в котёл заложено. Нам бы пожрать дали, оголодали мы.

На этот раз старшина «не положено» не сказал, посмотрел на часы:

– Через два часа будем на станции, там, в столовке, вас и покормят.

– Ай, молодец старшина, а мы-то думали, что ты и знаешь только одно слово – не положено. Ты хоть скажи, куда нас повезут?

– Не положено, – снова пробасил старшина.

Новобранцы захохотали так, что стены красного уголка завибрировали.

Когда поезд на третьи сутки остановился на какой-то станции, один из призывников, глядя в окно «теплушки», удивлённо протянул:

– Э-э-э, братцы, да мы, кажется, к Москве приехали.

– А ты откуда знаешь, был, что ли здесь?

– Нет, не приходилось.

– С чего же тогда?

– А вы сами поглядите.

Все бросились кто к окошкам, кто к щелям. На станции творилось что-то невообразимое. Толпы народа атаковали кассы, кто-то сидел на кучке чемоданов, кто-то, одетый в такую жару в дорогие шубы и шапки, вытирал платками и полотенцами красные от жары и мокрые от пота лица. Кто-то из призывников крикнул:

– Точно, мужики, москвичи драпают. Вон, видите того, брылястого! Это артист, я его в кино видел.

– А вон ещё одна артисточка скачет, она песню пела, как она ни пяди земли родной не отдаст.

– А что они в шубах-то?

Кто-то с хохотком прокомментировал:

– Сам не понимаешь, – в чемоданах места не хватило, вот на себя и напялили.

Кто-то вздохнул:

– Хреново дело, мужики, видно, Москву отдают.

Все сразу притихли. Пожилой, лет сорока, мужик закурил самокрутку, покачал головой и сказал:

– Да, видно, нас засунут, как затычку в бочку.

– Неужели Москву-то, как Наполеону, отдадут?

– А что ты думаешь – против силы не попрёшь.

– Да, в кинах-то оно лучше воевать получалось – на чужой территории.

Вагоны с призывниками загнали в тупик около пакгаузов, загремели щеколды, двери распахнулись. Раздалась команда:

– Выходи! Строиться в две шеренги! Эй, раззява, ширинку застегни! Быстрее, быстрее, бараны колхозные! Равняйсь! Смирно!

Вдоль строя пошли четверо кадровых военных. Один из них, в лётной форме, крикнул:

– Лётчики есть?

Строй лишь переглянулся, зашептался, но никто не вышел. Вдруг на правом фланге пропищал голос:

– Я лётчик, я летал.

– Выйти из строя.

Из строя вышел маленького роста паренёк лет восемнадцати.

– Ты? – удивлённо спросил летун.

– Да, я занимался в ОСОВИАХИМе, летал на планерах и даже два раза с парашютом выбрасывался. У меня и документы есть. – Он вынул из нагрудного кармана удостоверение и протянул лётчику. – Вот.

Лётчик посмотрел удостоверение, сказал:

– Хорошо, годишься. Кто ещё есть, связанный с авиацией?

Строй молчал. Настала очередь танкиста:

– Трактористы, механики, слесари, выйти из строя.

На этот раз из строя вышли десятка четыре.

– Хорошо, – пробурчал танкист. – Пойдёмте со мной.

– Шофера есть?

Шереметьев и вместе с ним человек двенадцать отправились за пакгаузы, а сзади доносилось:

– Радисты есть? Два шага вперёд. Конюха и коноводы есть? Два шага вперёд. Повара есть?

Ефим шёл и думал: «Эх, если бы я был поваром. Красота: всё время при кухне, сыт, в тепле». Но ему предстоял другой путь. На учебной базе, которая размещалась в заброшенном монастыре с церквями, им показали какие-то странные машины ЗИС-6 с рельсами на кузове, с бронированными кабинами, учили водить их по полигону, а на вопросы, зачем нужны эти рельсовозы, инструкторы неизменно отвечали:

– Это вам знать не положено, ваше дело научиться как следует водить машину. Ясно?

– Так точно!

О том, что творилось на фронтах, никто из курсантов реально не знал. «Попы», как за глаза называли комиссаров, на политзанятиях зачитывали им краткие сводки с передовой, из которых узнавали, что в ходе тяжёлых и кровопролитных боёв на том или ином фронте бойцы Красной армии уничтожили и захватили в качестве трофеев определённое количество техники и вооружения. О пленных фашистах не говорилось ни слова, и курсанты понимали, что наши отступают, потому что пленных не бывает именно при оборонительных боях или при отступлении. Для поднятия боевого духа им сообщали о подвигах отдельных бойцов, которые сбили самолёт или подбили танк. И всё-таки по настроению командиров и комиссаров чувствовалось, что положение на фронтах было аховым, бродили слухи, что немец вот-вот возьмёт Москву.

Учёба проходила за толстенными и высокими кирпичными стенами, и никто не знал, что творится в мире за их пределами. Иногда до монастыря доносились звуки сирен, извещавших о воздушных налётах, и даже взрывы снарядов, но они были не пугающими, далёкими. Но однажды в школе всё зашевелилось: забегали командиры, комиссары, инструкторы и преподаватели; в школу зачастили торопливые напуганные проверяющие, и курсанты поняли, что им предстоит скорая отправка на фронт. Наскоро сколачивались расчёты, но никто ещё не знал толком, как и чем им предстоит воевать – каждый курсант изучал и отрабатывал только свою матчасть: шофера водили машины, заряжающие учились устанавливать на рельсы или, как их здесь называли, на скаты какие-то тяжёлые, трёхпудовые, металлические болванки, похожие на двухметровые брёвна.

В казарме царило тревожное, нервное ожидание. Разговорам не было конца.

– Интересно, парни, куда нас бросят: под Москву или подальше куда.

– Тебе-то какая разница, где умирать.