Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты что, совсем дурак! Начнут по допросам таскать, спрашивать, подозревать. Не дай Бог, трусость пришьют или, что ещё хуже, сотрудничество с немцами. Расстреляют. Поняли? Слушайте, мужики, у вас пожрать есть что-нибудь, а то я почти сутки маковой росинки в рот не брал. Перед боем есть почему-то не хотелось, а сидор свой я потерял – в окопе, наверно, завалило. Там все мои продовольственные припасы остались. Немцы, суки, наверно, жрут.
Поели сухарей с салом, рыбных консервов. Еда и усталость сморили их на несколько часов. Проснулись к вечеру. Кубышкин посмотрел на часы, предложил:
– Ну, что, выбираться надо. В ночь-то оно гоже. Немцы дрыхнуть будут. Я понимаю, нам идти направо надо, там, как я помню, деревушка какая-то стоит. Может, там наши.
– Ага, или немцы, – добавил Четвериков.
– Может, и немцы, – согласился сержант. – Там видно будет.
Последние лучи солнца сверкнули на медали сержанта. Ема прищёлкнул языком:
– Э, да ты, сержант, видать, бывалый. У тебя вон «За отвагу» грудь прикрывает.
Кубышкин вздохнул:
– Так уж вышло, что из одной войны – финской, да сразу в другую. – Он грязно выматерился. – Достали враги, со всех сторон лезут, гады. Ну, что, идти надо.
Стылая октябрьская ночь покрыла троих бойцов, но предательская тишина, в которой каждый шаг отзывался в воздухе плеском воды и чмоканьем болотной жижи, которые нарушали гармонию ночной природы. Часа через три, когда по открытой воде по пояс они подбирались к камышам, раздались выстрелы из автомата, и над их головами прошелестел рой пуль. Они присели в воду по самую шейку. Ефим прошептал:
– Интересно, кто это: немцы или наши?
Сержант не успокоил:
– Автомат немецкий, слышал? у него редкие выстрелы. Ладно, давай забирай правее, не стоят же они вокруг всего болота.
– Холодно, мужики, – простонал Ефим, лязгая зубами, чувствуя, что онемевшие губы и челюсть еле повинуются ему. – Вмёрзнем мы в это болото, матть её.
Но его уже никто не слушал, сержант и Четвериков забирали вправо, помогая себе гребками рук. Над головой вдруг загудел неизвестно откуда взявшийся ветер, заставляя скрипеть, шуметь высокие сосны и неся холод. Наконец, выбрались, к частому чапыжнику, прислушались – тихо.
– Выбрались мы или нет? – с дрожью в голосе спросил неизвестно кого Тимофей.
– Переодевайтесь в сухое, а то простудимся – сгинем, – приказал Кубышкин и метнулся в сторону. – Ждите, я скоро.
Ефим и Тимофей отжали галифе, шинели, вылили из сапог воду, намотали на ноги сменные портянки, потоптались, чтобы согреться. Продираясь сквозь кусты, вернулся запыхавшийся сержант, прохрипел:
– Нормально, мужики, поблизости никого нет. Везёт нам.
– Чего же везёт-то? – спросил Шереметьев.
– Деревня недалеко, километра четыре, дойдём – согреемся.
– Откуда знаешь – темень ведь?
– Собаки брешут, – коротко объяснил сержант.
Кубышкин тоже отжал одежду, переобулся и протянул им свою фляжку:
– Нате, сделайте по глоточку.
– Что это?
– Спирт, – ответил он и предупредил: – Только по глотку, а то развезёт.
Глотнув спирта, Ефим почувствовал, как по всему телу пробежало тепло, голова прояснилась, а ногам стало как будто легче. Видно, то же самое почувствовал и Тимофей, потому что улыбнулся и, крякнув, сказал:
– Ё-моё, добро, жить можно.
Пока добирались до деревни, два раза приникали к земле, потому что фашисты иногда постреливали. Звуки выстрелов доносились уже издалека, но одна из пуль всё же фьютькнула совсем рядом, и, чтобы не нарваться на очередную шальную гостью, окруженцы прижались к родимой земле-спасительнице. Ветер усиливался, пошла снежная крупа, хлеща их по щекам. Вот и крайние избы деревушки, окружённые изгородями из жердей. Прошли огородом, постучались. Долго никто не отзывался, бойцы подумали, что дом брошенный, но в хлевах вздыхала скотина, гагачили потревоженные гуси. Наконец, кто-то через окно спросил:
– Ну, кого черти несут?
– Откройте, пожалуйста, хозяюшка, пустите переночевать.
– И что за беда такая, хоть беги, – ответствовали изнутри. – Как что, так обязательно к нам, в крайнюю избу идуть. Кто хоть вы?
– Красноармейцы, к своим пробираемся.
– Надо было спросить, есть в деревне немцы или нет, – шепнул Тимофей.
– Да нет тут никого, – уверенно ответил сержант.
– Почему ты так думаешь?
– Хозяйка говорит уверенно, громко – непуганая ещё, значит, и немцев нет.
Щёлкнула щеколда, лязгнул металлический крючок.
– Входите.
В сенях их встретила женщина с керосиновой лампой в руке, косматая, неопределённого возраста.
– Да крючок за собой накиньте, – добавила она, зевая и входя из сеней в избу, откуда на непрошенных гостей пахнуло теплом.
Они вошли, огляделись – обыкновенная изба-пятистенка, каких на Руси миллионы: божница в красном углу, две скамейки, полати, большой, сколоченный из досок, стол – видать, семья большая, два окошка с ситцевыми белыми занавесками, печь, с края которой свисали несколько пар ног. Хозяйка поставила лампу на стол, без лишних слов выбросила из закута несколько потрёпанных полушубков, тулуп и сказала:
– Устраивайтесь тут, у печки, не замёрзнете. Места больше нет.
Поставила на стол три кружки, налила в них из глечика молока, отпахнула от ковриги ломоть:
– Вот, поешьте. Да не забудьте лампу задуть.
И ушла на вторую половину. Когда улеглись, Тимофей зашептал Ефиму:
– Видал, на крючке шинелка висит?
– Ну.
– Кто-то из наших тут есть.
– И что?
– Да так.
Тимофей бормотал что-то ещё, но Ефим его уже не слышал, он с полётом и кружением проваливался в сонную пропасть.
6
Разбудили его грубым тормошением:
– Ефим, поднимайся!
– Ну, чего ещё?
– Немцы в деревню заехали, тикать надо. Вставай, вставай, – тормошил его Кубышкин. – А то возьмут нас тёпленькими.
Быстро оделись, вышли во двор. Мать честная – снегу навалило! Он лежал пуховым покровом, накрыв землю, дома, деревья белыми накидками. Зима! Радоваться бы, а радости не было. Не вовремя снег упал, потому что приходилось уходить огородами, полем, через овраг, к лесочку. Из деревни доносилось лязганье танковых траков, звуки моторов, мужской гогот и крики на незнакомом языке – немцы.
У Ефима было так погано на душе, что он и не заметил сначала, что в их группе появился четвёртый. Погано было оттого, что ему на своей же земле пришлось бежать и скрываться от чужих, пришлых, наглых и хорошо вооружённых. А что он мог сделать, какой отпор дать, если в его винтовке остался один патрон. Так погано он чувствовал себя лишь раз в жизни, когда в их дом пришли люди, свои же односельчане, описывали и отбирали нажитое за долгие годы имущество, а его дед, растерянный и бессильный, сидел за столом и в весёлом раже приговаривал:
– Берите, берите, всё берите! Не забудьте наволочку взять, она новая. В сарае старая уздечка висит, тоже берите. Она ссохлась, так вы её в рапе вымочите – как новая будет. Ай, молодцы!
А он, девятилетний Ефимка, стоял в дальнем углу и, наблюдая за страданиями бабушки, дедушки и матери, лишь в бессилье сжимал кулачки и губы, не зная, чем помочь.
И сейчас, вспомнив это, он тоже сжимал бесполезную винтовку и поджимал губы. Четвёртой оказалась сопливая девчонка, которая брела за сержантом, аккуратно подбирая ноги в новых сапогах. Выбрав момент, спросил у Тимофея:
– А это кто такая?
– Не знаю. Тебе-то какая разница. Наверно, тоже от части отстала.
Чем выше поднималось солнце, тем труднее становилось идти. Снежный пух постепенно превратился в скользкую кашу, а затем в грязь. Прошли лесок, а затем уткнулись в ленту дороги. Остановились. От всех четырёх клубами валил пар – и бани не надо.
– Теперь куда? – спросил Четвериков.
Все молчали, ответила только девушка:
– Я знаю. Если по этой дороге идти, как раз к железной дороге попадём, а по ней и до города доберёмся. Там наши должны быть.
– Откуда знаете? – спросил Кубышкин.
– Я же всё-таки курьер, – бойко ответила она, поправляя брезентовую сумку на боку. – Ехала с донесением.
– И как, доехала? – спросил сержант.
– Нет, не доехала – лошадь убили, – просто пояснила она. – Пошла пешком, а там, где часть должна быть, уже немцы. Вернулась.
– Ну, веди, если так, – согласился сержант.
По распутице прошли километра четыре, когда из-за мыска леса вывернулась машина, у которой сзади вместо колёс были гусеницы, за ней юзили два мотоцикла.
– Немцы! – ахнул сержант. – Давай, давай в лесок!
Но было поздно, немцы их тоже заметили, сначала остановились, дали очередь из пулемёта, затем ещё одну. Пули просвистели над головами. Окруженцы залегли. Сергей Кубышкин даже успел выстрелить два раза. Снова очередь в ответ. Тимофей прошептал:
– Всё, мужики, хана нам.
- Избранное - Андрей Егорович Макаёнок - Драматургия
- Комната для живых - Грэм Грин - Драматургия
- Барышня из Такны - Марио Варгас Льоса - Драматургия
- Диалоги кармелиток - Жорж Бернанос - Драматургия
- Последний идол (сборник) - Александр Звягинцев - Драматургия
- Коллега Журавлев - Самуил Бабин - Драматургия / Русская классическая проза / Прочий юмор
- Мир молится за меня - Вячеслав Дурненков - Драматургия
- Плохая квартира - Виктор Славкин - Драматургия
- Земля обетованная. Последняя остановка. Последний акт (сборник) - Эрих Мария Ремарк - Драматургия / Зарубежная классика / Разное
- Сезон белых плащей - Андрей Мажоров - Драматургия