День накануне Ивана Купалы. Книга первая - Талина Март

Казимир Степанович, не переставая обнимать коленки, повёл ладонями, как крылами:

– Хищник. Ест про запас.

– Да, – протянул Дима, не поднимаясь, – остаётся узнать, что она съела. – И спросил у Дины: – Ты видела?

– Нет, – горячо помотала она головой, – я у Нелли Савельевны была, журналы смотрела. А потом мы профессора мазали, а потом…

В голосе девочки начали закипать слёзы.

– Потом смотрю: она идёт и шатается. Пришла сюда, вытянула лапки – и всё.

– Вытянула лапки! – передразнил её Димка и вскочил. – Пошли смотреть, может, она гусёнка схавала!

– Нет. У неё б тогда на мордочке пух был с перьями, – заверил профессор. – Кстати, сами-то вы чего замызганные? Вы ж на море были?

– Были, – согласился Димка, скорчив гримасу.

Глядя на его грязное, в полосках от пота, лицо, Стасик подумал: неужели я тоже такой? И объяснил за друга:

– Мы в футбол…

– Понятно, – качнул головой профессор и, вытянув руку, заставил его повернуться к себе спиной.

– Да-а, обгорел ты, друже, меня не хуже, – сказал он в рифму. – Давай-ка, голубчик, в душ; тебя срочно надо мазать – спасать, что осталось.

Стасик и сам ощущал, что кожу на спине и плечах сильно стягивает и печёт, но под душ он попал не скоро. Потому что по дороге Димка вспомнил о компоте и, зайдя на кухню попить, они обнаружили картину Рыськиного преступления. На полу сумрачной после света дня кухни валялась вылизанная дочиста миска из-под котлет. Рядом с ней – осколки разбитой, тоже вылизанной, Диночкиной тарелки да пластмассовая, в молодости белая, хлебница. А над всем разором в духоте крутила круги ошалевшая муха. Стаська не сразу понял, что случилось, а Димка сообразил, едва переступил порог. Он свистнул, поднял миску и, не веря глазам, заглянул под стол, под стул, в холодильник – в надежде, что части котлет удалось спастись. В сердцах хлопнул дверцей и с разворота обрушился на Дину:

– Раз-з-ява! Журналы она смотрела! Профессора она мазала! Вот приедет бабушка – она тебе покажет! Мы вчера со Стасом весь вечер фарш крутили. У меня даже мозоль! Вот здесь! Где она? Вот тут была! – И он потыкал под нос моргающей девочке потные ладони. – Трудно было убрать?! Там же куча котлет была. Бросила всё и пошла. Журналы смотреть!

Дина, прижавшись лопатками к притолоке, начала слабо отговариваться:

– Я не ела котлеты, это вы, вы должны за собой.

– Ну и что – не ела! Кто из нас хозяйка? Кто из нас женщина? – наседал Дима. – Бабушка жарила, старалась. Там же штук сто было, а эта зараза в один присест! А потом, клубнику ты ела? – возвышаясь над Диной, гремел он.

– Я, – пронеслось еле слышно.

– А почему тарелку не помыла?

– Я не доела, думала – потом, – срываясь на слезу, отвечала сломленная девочка.

– Значит, она ещё клубничкой закусила!

У Диночки начали слабеть коленки. Она сползла вдоль угла к порогу и, сгорбившись, тихо, но горестно, начала плакать.

Димка посмотрел на неё и, перестав метаться по кухне, сел на стул, барабаня пальцами по донышку миски.

– Что мы бабушке скажем? – рассуждал он. – Она думала, нам этих котлет на неделю.

И снова, не вставая, открыл дверцу холодильника, посмотрел, со вздохом закрыл и, покрутив носом, обратился к Стасу:

– Нет, ты видел дурёху? Не ела она! А то, что котлеты здесь, на жаре, остались? Ерунда? Не ела. В голове одни фантики.

Диночка всхлипывая, оправдывалась:

– Ты сам виноват, ты старший!

– Я старший! – Димка опять начал горячиться. – Да я и так всё делаю! Ты ж хитрая: гусят боишься – они бегают, кроликов боишься – они прыгают. Тебя ж ничё не заставить! На мне и куры, и гуси, и кролики, и коза эта драная!

И тут, споткнувшись о новую мысль, он, словно вырастая, начал медленно подниматься со стула с вытянутым, и без того серым, лицом.

– Коза! Коза не поена! Со вчера.

Дима метнулся, задел по пути хлебницу и хотел с налету ухватить два ведра с водой, но не осилил. Стасик, не очень-то понимая, что нужно делать, поспешил помочь. Так, толкаясь и мешая друг другу, ребята уцепили по ведру и, плеща водой, мимо сжавшейся в комочек девочки пустились бегом в конец огорода, где торчал маяком белый кол. Около кола, блистая затёртым дном, стоял железный таз с одной ручкой, но козы не было. Вокруг висела жаркая тишина, и как мальчишки не оглядывались – высокая трава нигде не шевелилась. Тогда Димка, не выпуская ведра из рук, пошёл по верёвке, которая, извиваясь, вела к горушке. Здесь, укрывшись от зноя в ажурной тени дерев, лежала, откинув рогатую голову, любимица тети Вали.

Стасик, подойдя за Димой, затормозил и прищурился на шелковицы, прикидывая – созрели ягодки или нет. Но Димка, двинув ему локтем в бок, просипел:

– Смотри. Похоже, у неё это… удар… солнечный. Лежит как дохлая.

Стаська не мог понять самочувствие козы и посоветовал шёпотом:

– Позови её.

– Контра, – коротко сказал Дима.

Коза не двигалась.

– Марька! – добавил Димка чуть громче и подёргал верёвку.

Коза не подавала признаков жизни.

– Ну, всё, сдохла. Смотри, как лежит – неестественно.

– Может, она спит.

– Понимаешь, – оглянувшись и боясь, что его услышат, заторопился Димка, – я забыл её напоить. Утром. Совсем забыл. Привязал, пошёл за водой, а тут кролики. Бабушка уехала, она сказала, чтоб я. А она… Ну, всё! Смотри – совсем не дышит. Чем бы потыкать?

Он оглянулся в поисках палки, но тут же сделал по-другому.

– Дай-ка – может, оживеет.

С этими словами, отступив на шаг, он перехватил ведро и с оттяжечкой ливанул всю воду на мирно почивавшую козу.

Та, бедная, не ожидавшая такого, дёрнулась и прыжком отскочила на сторону. Моргнула спросонок соловыми глазами и выставила рога.

– Беги! – крикнул Димка, кинул ведро и бросился наутёк.

Но Стаськины ноги стали ватными и непослушными. Он только и видел, что на рогах белеют насаженные – может, в шутку, а может, для безопасности – пластиковые пробки от бутылок шампанского.

– Беги! – надрывался Димка. – Беги!

Стаська как во сне повернулся к козе спиной и медленно, очень медленно сделал шаг. Но тяжёлое ведро мешало, цеплялась и мешала сухая трава. Слепило, мешало полуденное солнце. Боковым зрением он отметил, что Димка возвращается и, пытаясь отвлечь козу, прыгает на расставленных и согнутых в коленках ногах, трясёт над головой руками. Но, конечно, не мог видеть, как Марька, взрыв копытцами землю, рванула с места. Как она настигла его и поддела под «толстую спинку», так называла это место бабушка. Поддела твёрдым, словно железным, лбом и твёрдыми, словно железными, рогами. От удара Стас выпустил ведро и птичкой пролетел метра три и ещё столько же проехал плашмя вниз по заросшему склону.

В полёте Стаська видел, как, крича и хватая руками воздух, бегут к нему профессор и Диночка. Но что они кричали – он не слышал. А слышал только шум своего проезда по траве и заметил, как из неё прыснули на стороны букашки. И на обожжённую солнцем спину его вдруг закапало тёплым дождичком, словно кто заплакал над ним.

Подоспевший профессор затопал на Марьку, но она отряхивалась над Стасиком и не хотела отступать. На выручку пришёл Димка. Он потянул козу за верёвку и держал так, пока Стас не отошёл на безопасное расстояние.

– Да-а, – потянул профессор, оглядывая Стасика, – оно, конечно, по траве – не по асфальту, хотя…

Стасу вначале совсем не было больно, но, посмотрев на Диночку, он испугался за себя. Лицо у девочки стало некрасивым: рот квадратным, носик расплющился, а глаза совсем пропали под набрякшими веками.

– Стасик! Стасичка! Стасинька!

– Не вой! – одёрнул её подошедший Димка. – Ничего страшного, крови немного.

Он хлопнул себя по ноге и добавил в сердцах:

– Вот ведь зараза – ожила! И чё взбесилась? Водичка-то тёплая была, и, главное…

– Главное, что все живы. Ну, в общем, – добавил Казимир Степанович.

Он присел на корточки перед Стасиком и, почёсывая висок, заключил:

– Нос, лоб, подбородок – ничего, до свадьбы, как говорится… А вот локти и колени надо обработать. Давай в душ! Дойдёшь?

Стас кивнул. Не хватало ещё, чтоб его на ручках носили.

Душ был красой и гордостью в хозяйстве Валентины Николаевны. Это была не сколоченная абы как постройка, а капитальное, выложенное кафелем строение с душевой и раздевалкой.

Но вначале, в довершении ко всем бедам, на Стаса ливануло кипятком – до того нагрелась вода в душевой сеточке. Он дёрнулся в сторону, едва не упал и, прислонясь плечом к горячей стене, застонал от обиды и боли. Посмотрел сквозь слёзы, как парок, взлетев, рассеивается, вздохнул и подставил лицо под воду, смывая слёзы и грязь.

Только Стасик вышел из душа, как профессор, будто всю жизнь привечал мокрых детей, широко повёл полотенцем, накрыл мальчика и принялся вытирать ему голову. Причём, оберегая стёсанные нос и подбородок, Казимир Степанович старался натолкать как можно больше полотенца в уши Стасику, свет перед которым померк, и ему захотелось вернуться под душ. Но Димка, сгорая от нетерпения, поднырнул к нему, как под плащ-палатку, и, жарко дыша, потряс бутылочкой, из которых кормят малышей.