День накануне Ивана Купалы. Книга первая - Талина Март

Профессор помолчал.

– Ну, а третья причина, самая что ни на есть банальная. Было б смешно, если б не было так грустно, – Казимир Степанович помялся и сказал смущённо. – Понимаете, в чём дело – плоскостопие у меня.

Такое слово Стасик где-то слышал, но что оно означает, сейчас вспомнить не мог.

А Димка, не поняв, переспросил насторожённо:

– Плоско… что?

– Да-да, – заулыбался профессор, – по сути дела, ты прав. Вначале было плоскостопие, а потом оно переросло в то, что ты подумал. Потому…

– Подождите, – Стасик дёрнулся и поморщился от боли. – Вы нам всё по порядку расскажите.

Тут Диночка, проглотив вареник, вытянула руки с растопыренными пальцами и затрясла ими перед профессором:

– Можно, я? Можно, я расскажу?!

– Говори, – милостиво согласился тот, поведя рукой с бутербродом, как гаишник палочкой.

– Плоскостопие – это когда вот! Когда на песок наступаешь, а нога плоская. А нога должна быть кривая, вот тут, – и девочка, крутясь, показывала ребятам свои ступни и тыкала в них сладкими мокрыми пальцами.

И Стаська вспомнил. Отец рассказывал, что когда он поступал в училище и проходил медкомиссию, то его лучший друг – дядя Стас, в честь которого Стасика назвали Стасиком, – эту комиссию не прошёл. Из-за плоскостопия, во как!

Но Димке нечего было вспоминать, и он зашипел, как драчливый кот, на Дину, что она трясёт грязными ногами перед его лицом, а толком ничего объяснить не может.

Но Диночка в долгу не осталась и заявила, что знает про плоскостопие побольше Димки. Потому что когда он ерундой занимается, она беседует с умным человеком. А профессор ей показал на песке, какое у него обширное плоскостопие. Наступил босой ногой и напечатал своё плоскостопие, а она наступила рядом и увидела, что у неё нет плоскостопия.

В подтверждение девочка кинулась к Казимиру Степановичу, сидевшему на матрацах по-турецки, с явным желанием оторвать у того ногу и показать вредному Димке, что она разбирается в чём-то лучше, чем он.

Профессор засмеялся:

– Дина, ты меня без ноги оставишь!

Димка рыкнул и полез отталкивать сестру. Получилось что-то вроде кучи-малы. Но тут за окном раздался голосок Нелли Савельевны:

– Казимир Степанович, можно к вам?

Дима и Дина, ведомые общей нелюбовью, враз успокоились, сплотились и сели рядком, настороженно глядя на вошедшую.

– Во дворе тишина, я думала – никого нет, но слышу – у вас тарарам. А это всё милые сестренки-братишки.

– Говорят «Бог леса не уровнял», а вы хотите, чтоб все были тихие да одинаковые. Тем более, дети, – улыбаясь, ответил профессор.

– Да всё я понимаю, но, думаю, потому их бабушка и не берёт с нас больших денег, что чересчур много шума от них. Словно это не человеки, а злобные карлики.

Стаська опешил. Его бабушка, мамина мама, как то отчитала его и потребовала запомнить на всю жизнь, что говорить о присутствующих в третьем лице – верх неприличия. А тут взрослая женщина говорит, как невоспитанная.

Он смотрел на Нелли Савельевну, втянув голову в плечи. Но она, сама поняв, что сказала не то, улыбнувшись, пропела шаловливо:

– Ох, детишки! Если б вы знали, как поражаете нас, взрослых, как удивляете.

Молчание было ей ответом.

А незваная гостья, поставив ногу в голубой босоножке на высокий порог, продолжила игриво:

– Ну, ладно, Казимир Степанович, я зайду к вам потом. Когда вы будете свободнее. Море сегодня – просто бархат. Льющийся бархат. Я так нанежилась – и душой, и телом. Пойду, отдохну.

И ушла.

Тишину, повисшую в воздухе, нарушил короткий вздох профессора. А Диночка, вскочив и передразнивая Нелли Савельевну, заблеяла:

– Вода изумительная, нектар, просто нектар. Так и струится по всему телу.

Видно, это была авторская фраза. Дальше пошла импровизация:

– И сюда струится, и сюда, и сюда тоже, – произнося всё это, девочка вытягивала то одну, то другую ногу и волнообразно трепетала сверху вниз и по сторонам кистями рук, изображая воду.

Покрасневший Димка цыкнул на неё. А Дина, поглядела на него свысока, фыркнула, но спорить не стала, села рядышком.

– Казимир Степанович, – попросил Димка, – если вы что помните про мумии, расскажите, пожалуйста. А то я про них мало что знаю. У нас всё история родного края идёт, а эта – Древнего мира – совсем редко. Я только про одного фараона и слышал, Брахмапутра который, а больше ничего.

Глаза у Казимира Степановича стали раскрываться, а сам он закачался, как боец, раненный в грудь. Но, собрав волю в кулак, остановился, подумал и строго сказал:

– Ну, смотрите.

Рассказывал профессор с жаром, временами забывая, кто перед ним. Убеждая, он говорил как пророк, потрясая воздетым указательным пальцем, то водил этим пальцем вокруг другой руки, показывал, как обвивали мумию пелена.

Стасу было интересно, но спать ему хотелось всё больше, хотя он держался. Диночка, свернувшись калачиком, уже давно спала. А Димка… Последние, что запомнил Стасик, прислонясь к белёной стене, – это Димка. Положив ладошки на колени, он сидел так всю лекцию, заворожённо глядя на профессора.

Глава XI

Стас проснулся, почувствовав, что его укрывают. Он открыл глаза и в полумраке увидел Казимира Степановича и Димку.

В окошко заглядывал нежно-сиреневый вечер.

– Ты чё стонешь? – увидев, что Стас не спит, спросил шёпотом Дима.

Профессор, перестав подтыкать одеяло, добавил:

– Мы решили, что ты замёрз.

Стасик нисколько не замёрз, потому что, пока он спал, кто-то подложил ему под бок большую горячую подушку. Он потянул воздух опухшими губами и спросил, держа рот боком:

– Бабушка приехала?

– Нет ещё. А чего ты шепчешь?

– А вы чего?

– Будить тебя не хотели.

– А может, у тебя горло болит? – спросил профессор по-прежнему шёпотом.

– Нет. Не болит, – ответил Стасик громче, не узнавая собственного голоса.

– А что болит?

У Стаса, если по правде, болело всё. Даже говорить было больно. Губы распухли и не слушалась. Но он не стал жаловаться – сказал, что колени, и добавил, кашлянув:

– Немного.

– Ты будешь, как Кощей, ходить и скрипеть, – пошутил Казимир Степанович.

Стаська криво улыбнулся и стал подниматься. Хорошо, что в полумраке никто не видел его лица.

– Дина где? – Спросил он на выдохе.

– На кухне, порядок наводит, чтоб бабушку задобрить.

Наступал час расплаты за дневное разгильдяйство.

– А Рыся?

– Спит, я её ковриком покрыл, чтоб не видно.

– А она обязательно приедет? В городе не останется? – отдыхая после каждой фразы, спросил Стас.

– Приедет, – со вздохом ответил, Дима. – Ей Марьку доить. Мы с Динкой хотим её встречать. Пойдёшь с нами?

Стаське не хотелось никуда идти, но бросить друзей он не мог. Потому кивнул легонько.

Они вышли из бункера. Сумерки сгущались, становились фиолетовыми и пахли мёдом.

Воздух был тёплым, но Стаса зазнобило, да так сильно, что он сделал усилие и, чтобы не клацнуть зубами, сказал отрывисто:

– Я оденусь – комары.

И пошёл к себе, деревянно двигая ногами.

По той же причине – больно было поднимать руку – он не стал включать свет, хотя на верандочке, увитой виноградом, было темно. Стас нащупал на стуле рубашку и начал тихонько надевать её, морщась в ожидании, когда ткань коснётся обожжённой и изодранной кожи. И вдруг, забыв обо всём, замер. Потому, что снизу, прямо из-под земли, пронёсся по верандочке протяжный вздох. Такой жуткий, такой тяжёлый, такой замогильный, что… Стаська вылетел из комнатки, бросился со ступенек, чуть не растянулся, наступил второпях на какую-то твёрдую штуковину и заскакал на одной ноге от боли, но сквозь пелену слёз увидел что-то большое, светлое и кинулся к нему.

Этим двухметровым привидением был Казимир Степанович в своём летнем полотняном костюме.

– Ты чего прыгаешь?

Стаська, одеревенев от боли и страха, смотрел перед собой, не находя слов и чувствуя, что сейчас закричит в голос, зажал себе рот скомканной рубашкой. Но ужас рвался мычанием наружу.

– Стасик, ты чего? Больно так, что ли, Стас?

Профессор погладил его по голове и добавил озабоченно:

– Какой-то заколдованный круг. Коза пропала. Обиделась, наверно. Расшатала кол и ушла. Ребята в огороде шарят – как сквозь землю провалилась. Ни кола, ни верёвки, ни козы. Если на гору пошла – где её искать?

Стас поднял голову. Лучи редких звёздочек завертелись хороводом на темнеющем небосклоне.

– Ма-а-а…, – простонал мальчик, но с разбитыми губами и через рубашку у него ничего не получилось.

– Что? – переспросил профессор.

Не в силах ответить во второй раз, Стаська помотал головой из стороны в сторону. И это мотание придало ему силы. Он снова помотал ею туда-сюда, и ещё раз, и ещё. А когда почувствовал, что больше не трясётся, оторвал лицо от рубахи и, ощущая твёрдость шва на щеке, сказал коротко: