Жизнь, нарисованная небом - Влад Потёмкин

Через четырнадцать дней, после развода, Филипп велел Изольде отправить все корабли – и торговые, и военные в море, за исключением флагмана конунга – главный корабль страны надо было готовить к траурной процессии.

«Скряга» жил понятием – капитал должен работать, а имеющиеся простои кораблей считал грехом неимоверной тяжести.

Отец Филиппа «Скряги» был бесерком. Но не тем бесстрашным воином, который для своего бесстрашия принимает перед боем взбадривающих настоев, из разных трав и грибов. Он и в поход то ни когда, ни ходил, а ратным занятиям нашёл достойную замену – промышлял раскапыванием могил погребённых конунгов и богатых ярлов.

Подкрепившись для храбрости воинственным, сильнодействующим настоем он хватал кирку и принимался ломиться в погребение усопших.

На этом он и сколотил своё состояние, приобщив к этому делу и сына. Вскрывая могилы, отец всегда напоминал отпрыску своему: «Не класть при своём захоронении в могилу, ни каких сопутствующих предметов!!!»

– Откуда у них такие богатство?!! – задавали себе вопрос соседи. Но не находили ответа. За жадность старшего звали – «Хап», ни кто не помнил его настоящего имени, а младшего, не особо-то уступающего в жадности старшему – «Скрягой». Но однажды отец Филиппа пропал, точнее сын оставил его в могиле очередного погребённого, которого они раскопали. Он испугался и обронил в яму верёвку, по которой ничего не боящийся папаша должен был выбираться обратно.

А дело было так?!

Похоронили бесстрашного воина бессерка по прозванию «Бесстрашный и Неуязвимый». Настоящего воина, который прошёл ни одно сражение и всегда выходивший из всех баталий победителем. Для бесстрашия своего он принимал, какой-то сильнодействующий отвар, рецепт которого готовил сам и ни кому состава того снадобья не открывал. Благодаря этой тайне ни у кого такого снадобья не было и превзойти его доблесть ни кто не мог. Слыл «Бесстрашный и Неуязвимый» знатным воином и почитался в округе. О нём даже слагали песни. Готовил он снадобье всегда про запас и хранил его у себя в подвале, куда всем строго-настрого вход был запрещён, даже домочадцам. Он настолько пристрастился к своему напитку, что принимал его, уже не только перед боем, но и в обыденной ситуации – закрывшись у себе в подвале и возливая не малое количество этого самого универсального приготовления из трав сильнодействующих и не меньшего количество грибов галлюциногенных. Одурманенный он принимался громить всё, что попадалось под руку в его специально отведённом зальчике для пиров, потом затихал и мирно спал на лавке, уставившись остолбенелыми глазами в потолок. На одном из таких пиров, он спал дольше обычного. Родственники приняли его за умершего и, похоронили, положив с ним в могилу, кроме богатств, украшений и оружия, ещё и эти самые сильнодействующие снадобья, которые он любил больше жизни.

В эту же самую ночь, чёрные старатели раскопали могилу и, как только «Хап» смахнул с гроба последнюю погребальную земельку, изнутри послышался стук. Филипп онемел. Мало того, что он испугался и нечаянно уронил верёвку вниз, он ещё и убежал.

Будучи по природе своей не только интриганом, но и человеком осторожным и предусмотрительным, Филипп, в своё оправдание: «Куда пропал отец?», созвал тинг и сообщил на собрании: «Якобы погребённый и отец были давними друзьями, но держали это втайне от всех и, вот теперь, когда его не стало, отец не может перенести эту утрату и ушёл к нему в заупокойный мир и будут они там теперь неразлучны».

Данная новость – «Дружба «Бесстрашный и Неуязвимый» и «Хапа» на сходе всех удивила, но уход отца Филиппа ни кого не расстроил. Ни кто в селе «Хапа» не любил. Они даже всем собранием, перешёптываясь, попытались вспомнить его настоящее имя, чтобы помянуть усопшего, но не могли вспомнить, как его зовут, а спросить у сына постеснялись – дабы не огорчать его дополнительно.

– Поминки справить надо бы, – предложили селяне Филиппу, но сын решил сэкономить и не праздновать погребальной тризны. Чтобы избежать дополнительных вымогательств селян, он сослался на горе и покинул собрание.

После ухода Филипа кто-то предложил провести расследование, уж больно сомнительной ему казалась версия дружбы «Хапа» с «Бесстрашным», предлагаемого одёрнули и предложение дознания не поддержали. Зато все как один были едины во мнении: «Поминки надо справить».

– Не по человечески это?!! – все как один, выразили своё мнение, оставшиеся на тинге жители. – Может, соберём общую тризну и своими силами проводим ушедшего?!!

Все были не против и даже считали это обязательным и необходимым, но конкретных организаторов не нашлось и данное предложение, само по себе, сошло на нет. Мало то, что «Хапа» никто в селении не любил, все ещё и побаивались этого скрытного семейства живущего на самом отшибе – на заимки.

А Филипп, как ни в чём небывало стал продолжать, жить поживать, как будто ничего и не произошло.

Но как то, его очень сильно заколотило. Затрясло всего-всего, и он услышал голос отца. От этого страшного ведения, ему стало холодно, несмотря на то, что изба было очень даже сильно протоплена и ещё тлели в печи последние угли, но в помещении стало вдруг зябко и что-то завыло, загудело и загуляло по дому. Подобно, как гуляет по двору завывая, разбушевавшаяся метель.

– Семь дней же сегодня минуло, – подумал с ужасом хозяин и понял, что отец видно, в самом деле погиб – его должно быть задрал усопший бессерк, ибо слыл он воином бесстрашным и кровожадным.

– Надо было тризну справит? – расстроенно подумал он, как в дверь постучали и голосом отца велели открыть. Но Филипп решил не отвечать, на всякий случай он ещё для пущей надёжности подпёр ломом массивную дверь.

Но привидение постучало вновь и после этого, не останавливаясь, гремело и гремело. Требования впустить его звучали всё интенсивней. Звучали они невнятно, но Филипп, по какому-то интуитивному пониманию улавливал их суть. Прислонившись к дверному глазку, он наблюдал, что происходит снаружи.

– Я сильно замёрз и больше не может сидеть в могиле, – расслышал он. При этом оборотень усиленно тряс головой, работал желваками и строил разного рода рожи, скорее, из желания согреться, нежели напугать кого-то. Филипп видел, как в свете луны и под завывание разгулявшейся на ночь метели заиндевелое аморфное существо покачивалось, испуская еле уловимое фразы, наполненные возмущением и негодованием.

– У нас с бессерком закончился настой, – опять изрекло приведение, но на этот раз более членораздельно.

До этого речь ночного гостя была не внятной, что нагоняло дополнительного страха, от своей неясности. За дверью, опять принялись переговариваться на должно быть понятном, только им языке, потому, что Филипп из услышанного не понял ничего. Гости, видя, что на предложения открыть ответа не следует, принялись ломиться. Эти требовательные действия всё нарастали и нарастали, что ещё больше приводили сына в ужас – тяжеленая дверь, на крепких кованых засовах, вот-вот должна была сорваться с петель. Когда действия за дверью стихли, и привидения исчезли, хозяин отошёл от глазка и направился к окну – посмотреть, что же происходит во дворе. Он прислонился к матовой плёнке бычьего пузыря, в желании прояснить происходящую ситуацию, как какие-то холодные, цепкие руки сжали его за горло и начали душить. Сквозь прорванное отверстие окна на него дунуло холодом и пронизывающим ветром, а закоченевшие руки нападавшего всё сильнее и сильнее сдавливали его шею. Нападавший оборотень хрипел и что-то требовал, но закоченевший от мороза и от обильных возливай, сильно воздействующих препаратов, не мог выразить ничего вразумительного. Недельное пьянство сказались на его нервной системе, речь его была наполнена одними не членораздельными междометиями и негодованием, которого не мог уловить потерпевший, но накал возмущения чувствовал на своей глотке.

– Где, мой настой, – наконец то выговорил нападавший, – мы с бессерком пришли за добавкой. За спиною ночного гостя Филипп отчётливо увидел лицо похороненного. Того самого бессерка, который должен был лежать в могиле.

Усопший, услышав, что речь идёт о нем, решил поздороваться с сыном своего нового приятеля и принялся кивать и улыбаться, своим опухшим лицом, больше похожим на злую, разбойничью рожу. И чем больше он таял в любезности, выглядывая из-за туловища своего нового друга, тем ужаснее становилось у Филиппа внутри. Когда его лицо приблизилось совсем близко «Скряга» отстранился от него с такой силой, что втащил за собой в дом, через узкое окно отца и невероятно вежливого бессерка «Бесстрашного и Неуязвимого» и заорал с такой силой, что испугался сам.

Это он, наконец, то вырвался из оцепеневших рук папаши и издал такой душераздирающий вопль, что горшки, стоящие на полках закачались и рухнули на пол, рассыпавшись на множество осколков.