Жена авиатора - Мелани Бенджамин

– Никогда не видела такого красного лица!

Неужели я действительно такая багровая? Я прижала ладонь к щеке и тут же отдернула. Мне показалось, что я прикоснулась к печной дверце. Очутившись наконец в пустой прихожей, я помчалась что есть духу, сама не понимая куда и в конце концов очутилась на черной лестнице. Спотыкаясь, я поднялась на второй этаж и стала носиться от комнаты к комнате, как бильярдный шар. Я была совершенно потеряна. Все двери выглядели совершенно одинаково. Господи, как же мне найти свою комнату? Как же я мечтала в эту минуту очутиться дома! Чтобы никогда не встречать полковника Линдберга – такого самодовольного, такого высокомерного! Каким надменным взглядом он смотрел на меня, как будто был Калвином Кулиджем или самим господом богом. «Я не танцую», – сказал он маме, и все в зале сразу же почувствовали себя неловко оттого, что они танцуют. Как он смел вести себя так?

Мое сердце было как печь, раскаленная от гнева. Отбросив салфетку, каким-то образом прицепившуюся к моей прическе во время моего стремительного броска, я осмотрелась и обнаружила, что стою у зеркала с треснувшей серебряной рамой. У того самого зеркала, в которое я смотрелась, когда вышла из своей комнаты перед началом приема, чтобы убедиться, что у меня все в порядке. В состоянии легкой истерики я распахнула дверь, и моему взгляду представились мои собственные красные шерстяные шлепанцы, брошенные у входа. Все правильно – кровать под пологом и кимоно в цветах, которое я использовала в качестве пеньюара, лежащее на покрывале.

Ворвавшись внутрь комнаты, я бросилась на кровать. Мой гнев улетучился, и вместо него пришло знакомое чувство вины и неуверенности в себе. Не причинила ли я боли Дуайту, бросив его в одиночестве посередине танцпола? Не стала ли я всеобщим посмешищем, выбежав из комнаты у всех на виду? Но время шло, и никто не стучался в мою дверь. Я слышала веселые звуки вечеринки, доносившиеся снизу – музыку, звон бокалов, внезапные взрывы смеха, – и понимала, что обо мне забыли. Никто не собирался меня искать, и я была в растерянности, не понимая, как к этому отнестись.

Постепенно я успокоилась. Щеки больше не горели, и даже ужасный бюстгальтер жал не так сильно. Внезапно я услышала звук шагов. Кто-то остановился около моей двери. Я увидела, как в щели под дверью появился конверт, потом некто поспешно удалился.

Думая, что это записка от Дуайта или Кон, я вскочила и схватила ее. Но она была не от них – легко догадаться по отсутствию чернильных пятен и отпечатков пальцев на конверте. Мое имя было выведено очень аккуратно незнакомой рукой – четкий, уверенный почерк, которым обычно пишут военные.

Или летчики.

От внезапного приступа волнения мое сердце переключилось на самую высокую скорость, а колени подогнулись. Но я не позволила себе открыть конверт.

Когда я была маленькой, то больше всего приводила отца в умиление тем, что могла дольше всех сосать леденец и никогда не спрашивала разрешения взять еще порцию.

– Энн – очень дисциплинированный ребенок, – любил он говорить друзьям.

Это была единственная характеристика, которой я удостоилась. И как любой человек, обладающий лишь одним талантом, я холила и лелеяла его. Я не знала, что такое стащить булочку перед обедом или просто так, без всякой причины, купить новое платье.

Положив конверт на кровать, я занялась ежевечерним ритуалом высвобождения из платья и нижнего белья: отстегнула подвязки, сняла чулки, распустила корсет, сложила белье и аккуратно запихнула в маленький шелковый мешочек, свисающий с дверной ручки. После долгих раздумий я выбрала в шкафу, где размещалась моя одежда, невероятно тщательно вычищенная и сложенная одной из четырнадцати служанок, розовую ночную рубашку с длинными рукавами. Сев за туалетный столик, я распустила свои длинные каштановые волосы и провела по ним щеткой ровно сто раз, причем щетка время от времени запутывалась в их жестком сплетении. И все это время я могла видеть белый конверт, ожидающий на ярко-красном покрывале, как запечатанный рождественский подарок. Несмотря на любопытство, я тщательно стала втирать ночной крем «Пондс» в лоб и щеки и похлопывать по лицу и шее, делая массаж.

Только после этого я легла в постель и протянула руку к конверту. Пальцы дрожали, но это была приятная дрожь, поскольку на этот раз (в виде исключения) я не боялась увидеть того, что меня ожидает.

Мисс Морроу,

Я искал вас, но был уведомлен, что вы рано ушли с приема. Не могу вас винить за это, поскольку сам не в восторге от подобных мероприятий, хотя, безусловно, крайне благодарен вашему отцу за его гостеприимство по отношению ко мне.

После нашего короткого разговора я не мог не подумать, что, несмотря на ваше молчание по этому вопросу, вы хотели бы совершить полет на моем аэроплане. Думаю, что понимаю ваши колебания. Мне также не хотелось бы предпринимать наш первый вылет в окружении газетных репортеров и фотографов. Поэтому я предлагаю следующее.

Если вы захотите принять мое предложение, давайте встретимся на кухне в четыре пятнадцать утра. Мы сможем вернуться до завтрака, и тогда никто ничего не узнает.

Тем не менее я допускаю, что неправильно истолковал причину ваших сомнений, и не обижусь, если вы откажетесь от моего предложения.

Искренне ваш,Чарльз Огастес Линдберг

К тому времени, как я закончила читать, мои руки уже не дрожали. Наоборот, я начала смеяться. Тихо, неуверенно, но я смеялась. Если вы захотите принять мое предложение… О, какие удивительные слова! Адресованные мне, и только мне одной!

Полковник Линдберг искал меня! Он знал обо всем, что я думаю, но не мог выразить, когда на него смотрело столько народу. Конечно, я мечтала ощутить свободу полета, о которой он рассказывал, но внутри таился страх, что я провалю это испытание и не оправдаю его ожиданий. И все же, если я провалюсь – начну кричать от страха, или меня затошнит, или струшу в последнюю минуту, – как бы мне не хотелось увидеть это напечатанным на первых страницах всех газет в стране!

Элизабет была просто создана для такого рода популярности. Она бы не спасовала, поскольку не трусила ни перед чем в жизни, хотя я подозревала, что мое желание летать на аэроплане было более искренним, чем сестры. Несмотря на ее очевидный интерес к полковнику Линдбергу, я была уверена, что она просила взять ее в полет в первую очередь потому, что от нее этого ждали.

Есть некоторая выгода в том, что ты некрасивая, поняла я, причем не в первый раз. От Дуайта ожидали, что он закончит Амхерст с отличием просто потому, что отец тоже был отличником. От Элизабет ожидали, что она станет ослепительной красавицей и сделает удачную партию. Кон была еще слишком мала и слишком избалована, она была любимицей семейства, к ней не возникало вопросов.

От меня же ожидали – чего? Никто никогда не формулировал точно – я знала только, что не должна разочаровать или опозорить семью, все остальное было совершенно неважно.

Или кому-то все-таки важно?

Нет, конечно, нет. Упрямо тряхнув головой, я напомнила себе, что в реальной жизни герои не интересуются такими девушками, как я. Полковник пригласил меня из-за банальной вежливости. В конце концов, ведь я была дочерью посла.

Но все-таки он меня пригласил, и этого было достаточно, чтобы заставить меня глупо улыбаться своему отражению в зеркале, висевшем напротив кровати. Внезапно я поняла, что уже очень поздно. Засунув записку – его записку – под подушку, я завела будильник, поставив его на четыре утра. Мой живот был полон бабочек и других насекомых, беспокойно щекочущих меня крылышками, что полностью соответствовало обстоятельствам, не могла не подумать я, так что я едва смогла провалиться в сон.

Но даже в своем коротком беспокойном сне я помнила, что под подушкой у меня лежит мечта, которую мне совсем не хотелось разрушать.

Глава вторая

На следующее утро я почти опоздала. И не потому, что проспала – я проснулась чуть не на полчаса раньше, чем зазвонил будильник, – а потому что в первый раз в жизни не могла выбрать, что надеть.

Обычно я не очень беспокоилась об этом. У меня имелся вполне достаточный, хотя довольно скучный гардероб, который мы с мамой в начале каждого сезона покупали в Нью-Йорке, главным образом у «Лорда & Тейлора»[10]. Ежедневные платья, юбки, свитеры, одно или два скромных вечерних платья, костюмы для тенниса, юбки для гольфа.

Но ни единого предмета одежды для полета на аэроплане! Разбирая одежду, которую привезла с собой, я не могла решить, что подойдет для полета в небе. Я видела фото нескольких летчиц, на всех была одежда, похожая на костюм полковника Линдберга – бриджи, свободная куртка, летный шлем и перчатки.

Свою единственную пару бриджей я оставила в институтском общежитии, поскольку в посольстве не было лошадей, на которых можно было бы в них кататься. Но я привезла с собой костюм для гольфа, который в конце концов и надела – свитер, плиссированную юбку, туфли на плоской каучуковой подошве и гольфы. Я заплела волосы в косу и заколола ее и в последнюю минуту схватила шерстяное пальто, которое надевала в поезде. А потом на цыпочках стала спускаться по задней лестнице, которую обнаружила накануне вечером. Спустившись в незнакомый холл на первом этаже, я немного поплутала и наконец нашла большую кухню, напичканную множеством эмалированной посуды, начищенной, сверкающей и ожидающей, когда она понадобится. В это время суток кухня была пуста. Не осталось ни единого признака вчерашней вечеринки – ни грязных тарелок, ни даже одинокого бокала со следами губной помады.