Город в кратере - Иван Денисенко

– Очень приятно, – сказал Князев. – Да-да, я обратил внимание на вашу компанию. Деловая тематика в том числе и по моей части.

– Прекрасно, – грустно и устало улыбнулся человечек. – Я всегда открыт для общения. Вы ведь зайдёте к нам, да? Я готов дать интервью. Вы побеседуете с нашими сотрудниками. У нас получится отличный текст.

Редьярд затосковал.

– Скажите, а зачем ваши сотрудники запускают воздушные шары? – спросил он.

– О-о-о, – кивнул человечек, и лицо его стало одухотворённым, – это традиция! Она появилась много лет назад, когда основатели фирмы решили пойти в Белую Степь и узнать, нельзя ли как-то использовать её ресурсы и потенции. Они отправились в путь с большим запасом карандашей, блокнотов и скрепок, но в первый же день заблудились в лесу между городом и выходом из кратера. Как вы понимаете, проблема в том, что расположение деревьев в лесу нельзя назвать оптимальным, они растут незапланированно, там кто угодно заблудится…

– …Наши предки брели, страдая от голода и холода, – дрогнувшим голосом продолжал человечек. – Они потеряли запонки, испачкали рубашки. Галстуки пошли на перевязку кровоточащих царапин. И вот в ночи самый главный менеджер принял решение. Он велел сложить все блокноты и карандаши в кучу и поджечь их. Когда пламя костра озарило лица скитальцев, они встали в круг, взялись за руки и стали петь корпоративный гимн…

Голос сорвался, человечек быстрым движением приложил руку к лицу.

– Простите, – сказал он прочувствованно. – Я всегда волнуюсь, когда рассказываю эту историю… После того, как гимн был пропет пять раз, менеджеры почувствовали необычайное одушевление. Тут же была проведена планёрка, на которой решили идти прямо и никуда не сворачивать. Выбранная стратегия оказалась верной, они вернулись в город. Мы храним память об этом ярком примере эффективного поведения в кризисной ситуации и каждый день запускаем в небо воздушные шарики, каждый из которых что-нибудь символизирует.

– А что, – заинтересовался Редьярд, – неужели так трудно добраться до Белой Степи?

– Нам совершенно очевидно, что там нечего оптимизировать, а всем остальным ясно, что там просто нечего делать, – уклончиво ответил человечек. – Ах да, есть один старик на заводе, он туда постоянно наведывается… но это вы лучше у заводских спросите.

Прощально махнув рукой, он сбежал по лестнице вниз и пропал в массе пиджаков.

– Вот она, погибель моя, – вздохнул Князев.

Чтобы отвлечься, он стал думать о сумке, которую предстояло разобрать. В ней были сокровища радиста – предметы из разных поездок.

Массивная пивная кружка, которую подарили в одной портовой забегаловке в Австралии – очень полезная в холостяцком хозяйстве вещь и весьма востребованная.

Чернильница, изображающая арапа с кувшином, и подсвечник в виде рыбы были куплены в Марселе, чьи улицы заполнены ветрами. Этот прекрасный город нарос, как моллюск, на южное побережье Франции, ощетинившись мачтами бесчисленных яхт.

Чучело краба – так странно: раньше это маленькое существо бегало глубоко под водой, далеко отсюда, и видело своими странными глазками синий туман и зелёный туман, пряталось в песок и спало среди камней. Какой океан был его родиной? Тихий? Индийский? Атлантический?

Вспоминая, Редьярд улыбался.

11.

Нину Авдотьевну ждали.

Когда она подошла к бюро пропусков и назвала своё имя, из окошка тут же вылезла рука с пропуском: ламинированный картон с фотографией, сроком действия на год. Стародумова удивилась своему снимку – когда успели, откуда взяли? – но не стала уточнять.

На проходной сидели старушки в военной форме, с надписью «Охрана» на рукавах. Они вполголоса беседовали, не обращая на проходящих никакого внимания.

– …а потом она сфотографировалась голой, и тут же потеряла уважение коллектива… – донеслось до Нины Авдотьевны.

Женщина робко миновала проходную и остановилась.

Перед ней расстилалось заасфальтированное поле, на котором лежали гигантские прямоугольники цехов. Однотипные здания, сложенные из грязно-серых железобетонных плит, сдержанно гудели, и Нина Авдотьевна вспомнила, как мальчишки в детстве сажали больших блестящих жуков в спичечные коробки.

Между зданиями сновали электрокары, перевозя детали и ящики, мелькали рабочие в синих робах. Указывали в небо кирпичные трубы. Судя по движению дыма, наверху было безветренно, зато по земле вдоль долгих стен с выщербленной плиткой сновал сквозняк, обдирая бока об острые углы и трепля зелёный драп, которым были затянуты стены некоторых зданий.

– Извините, – обратилась Нина Авдотьевна к охранницам. – Я здесь впервые, мне нужен кузнечно-механический цех.

– А вон он, – сказала одна старушка. – Видите, угол торчит из-за угла.

Женщина побрела по асфальтированной дорожке. Ей казалось, встречные смотрят на неё с подозрением, чувствуя инородность. Старик с кустистыми бровями. Парни в белых халатах. Рабочие в спецовках. Краснолицая тётка.

«Мозолистые руки и трудовая родословная, прадеды и деды, вечно голодные люди с большими ладонями, жрецы камня и металла, сгинувшие в копоти и грохоте…» – сумбурно думала Нина Авдотьевна.

У рабочих была одна общая походка – шаркающая, неровная, разболтанная, точно в человеке стёрлись механизмы, провисли канаты, тело износилось и скособочилось, как старый усталый дом. Так шли и старые, и молодые – первые уже не могли иначе, а вторые неосознанно перенимали и вживались.

Наверное, полагала женщина, такая походка происходит от долгого общения с железом. И всё живое и невечное, что есть в человеке – кости, мышцы, жилы, – деформируется в контакте с тяжёлой непроницаемой материей, принимая обратный импульс кузнечного или токарного усилия. И постепенно в костях образуется хрупкость, прозрачность и сквозящая печаль.

Здание цеха оказалось кирпичным, с бетонными вкраплениями. С торцевой стороны в каменную плоть впивались чёрные металлические перекрытия, на которых лежала крыша – паутина каркаса, квадраты стекла, свет и воздух. По фасаду полоскались обрывки ремонтного драпа.

– Кузнечно-механический цех, – вполголоса прочитала Нина Авдотьевна табличку. Железная дверь тяжело поддалась, и на женщину дохнуло мраком, пламенем, грохотом. Клубился пыльный туман, вспышки и отсветы играли на стенах, в воздухе стоял гул, слышались крики. Далёким видением встали безмятежные поля с картошкой и трактористами.

Стародумова побледнела. Отступила на два шага и оглянулась: ей стало стыдно. По счастью, рядом никого не было.

– Да что же это такое, – сказала она, негодуя. – Взрослый человек, а боюсь как школьница. У меня же годы работы за плечами. Столько текстов написала об аграрном хозяйстве… и о производстве тоже напишу. Какая разница о чём писать, принципы везде одни и те же. Ударный труд, ответственные заказы, большие планы, дружные коллективы, высокое качество, трудовые династии…

Дверь открылась – выглянул человек лет пятидесяти, худощавый и неулыбчивый, с взлохмаченными соломенными волосами.

– Нина Авдотьевна? – осведомился он. – Пётр Андреевич Крылов, начальник цеха. Мне позвонили с проходной, сказали, вы идёте.

У Нины Авдотьевны отлегло от сердца. Она пожала протянутую руку, улыбнулась и отважно шагнула в жаркий мрак, наполненный сполохами и криками.

Надпись на клетчатой странице, ровная, аккуратная, неторопливая. К ней пристали частицы засушенного цветка.

Никогда не знаешь, за каким углом окажется предназначенная тебе кроличья нора. Многие ищут её всю жизнь, и только в конце выясняется, что она всегда была рядом, только руку протяни.

Чтобы ищущий не разуверился, нора иногда посылает намёки, знаки. Для окружающих это просто осколок повседневности, не несущий в себе ничего. Но сам адресат обычно улавливает посыл, пусть не всегда сразу и пусть не всегда осознанно.

Происходит это чаще всего незаметно для окружающих, потому что люди едва успевают прожить свою собственную жизнь, им совершенно некогда заметить, что у того, кто рядом, изменился цвет глаз. А если замечают и даже находят силы для вопроса, то человек, опьянённый новым пониманием, говорит что-то про осень, и ему верят, потому что на неверие нет времени.

И главное, никто не понимает, что в этот момент он обрёл новые силы, чтобы двигаться дальше – вперёд и вперёд, до тех пор, пока не окажется на краю долгожданной норы, падения в которую боится больше всего на свете…

12.

Анатолий Павлович по обыкновению был не в духе.

В этот раз причина была необъяснимого свойства: стена отторгла дипломы, часы и фотографии. Анатолий Павлович сидел за столом и смотрел в окно, и тут на Бердина всё упало. Рамка клюнула в плечо, а часы ощутимо приложили по затылку.

Редактор вздрогнул и досадливо поморщился: грамоты и фотография с автографом писателя остались без стекла.