Город в кратере - Иван Денисенко

Ночью девушка проснулась от мерцания. Протёрла глаза и сначала испугалась, а вдруг пожар, но такой отовсюду веяло тишиной, что тут же успокоилась. Серебристое свечение наполняло воздух над городом.

А ещё слышался мелодичный звон, и нельзя было понять, исходит он от звёзд или имеет другую природу. Как перед появлением Серебряного копытца – или как от ширмы: нити, унизанные дымчатыми стекляшками. И всё вокруг чудо и обряд – и эта ночь, и звон, и запрокинутая голова, и смутный блеск влажных зубов.

Саше вспомнилось, как в детстве на даче у бабушки она ловила перед сном светляков. Когда их набиралось достаточно, закрывала банку и несла в дом. Бабушка целовала её в лоб горячими сухими губами, похожими на высохшие дольки апельсина, выключала свет, и тогда девочка выпускала пленников. Тёмная комната, в которой так хорошо пахло летом и цветами, наполнялась множеством живых звёздочек, трогательной и хрупкой магией жучков, одетых в тёмно-зелёную броню.

Она вспомнила про них теперь, стоя у распахнутого окна. И все остальные, приехавшие с ней в город, тоже стояли и смотрели, не в силах оторваться.

7.

Утром журналисты собрались у входа в здание, где располагалась редакция. Серафим ещё вчера показал им этот трёхэтажный серый дом с высокими окнами, они проезжали мимо.

Бердин сдержанно поздоровался с коллегами. Он был взволнован.

На первом и втором этажах здания находились офисы, всюду бегали люди в пиджаках. На лестничном пролёте курили двое.

Под редакцию были отведены два смежных помещения на третьем этаже.

Журналисты поднялись по широкой бетонной лестнице, имеющей необычную конструкцию: три пролёта она шла вверх и только потом стала поворачивать. Ключ легко вошёл в скважину старой деревянной двери, щелчок – и перед журналистами открылся затерянный мир, заброшенный бункер.

На полу и на столах, на стульях и покосившихся полках этажерок в беспорядке грудились книги и газеты, стопки чёрно-белых фотографий, обломки деревянных рам и замшелые стаканы. Лохмотья пыли лежали на смеющихся портретах и визитках, на блокнотах, которые были раскрыты когда-то, некогда, допрежь, до того как. В один из бывших дней кто-то что-то планировал, и лелеял чаяния, и имел намерения. Паутиной подёрнулись графики и планы чужих жизней.

Бердин вытащил из нагрудного кармана большой белый платок с тёмно-синей каймой и прижал его ко рту.

– Дивно, – сказал он через образчик черепецкого текстиля. – Похоже, здесь никого не было уже много лет! А насколько я понял, редакция закрылась совсем недавно. И что же теперь делать со всем этим хламом?

– Убирать! – послышался радостный голос.

Журналисты расступились, пропуская седобородого старичка в клетчатой рубашке и кепке, вооружённого шваброй и ведром. Тот уверенно вошёл в комнату, огляделся и расплылся в улыбке.

– Убирать, – повторил он. – Убирать и ещё раз убирать. Потому что каждая новая жизнь должна начинаться с уборки. Да и заканчивать, по-хорошему, надо тоже уборкой, просто чаще всего это случается неожиданно.

– Что случается? – спросила Саша.

– Ну, когда всё заканчивается, – пояснил старичок. – Иной раз и за веник взяться не успеешь, потому что надо бежать… А вы, значит, новая редакция? Давайте знакомиться: я – Иван Афанасьевич, уборщик.

– Очень приятно, – сказал Бердин, не подавая руки. – Анатолий Павлович, редактор. Насколько понимаю, вы нам поможете навести тут порядок?

– Конечно, помогу, как не помочь. Работа у меня такая. Буду периодически у вас убирать, по настроению.

Бердин поднял брови.

– Что значит «по настроению»?

– А то и значит, – ответил Иван Афанасьевич. – У меня и в трудовом договоре так записано: уборку производить по настроению. Если интересно, почитайте.

– Да, пожалуй, я почитал бы, – сказал редактор.

– Но для этого вам надо найти работодателя, потому что все документы у него, а с этим сложность, – сказал старичок, опершись на швабру. – Работодателя можно увидеть только при трудоустройстве и при увольнении. В остальное время это невозможно. Вы тут новые, вам непривычно, но имейте в виду, так заведено.

– Вы что-то не то говорите, – заметил редактор. – В процессе работы всегда возникают вопросы, требующие уточнения.

– Согласен, – кивнул Иван Афанасьевич. – Вон за той дверью ваш кабинет, – он указал на дверь, которую сразу никто и не заметил: она сливалась со стеной и терялась за пылью и солнечными лучами. – А в том кабинете на столе лежит подробная инструкция, в которой написано всё, что надо знать. Кроме того, работодатель будет периодически присылать письма с новыми инструкциями и уточнениями. В общем, осваивайтесь, а я как-нибудь ещё зайду. По настроению. В строгом соответствии с контрактными обязательствами. Только постарайтесь, пожалуйста, не сильно пачкать. Не люблю, когда грязно. А сейчас освободите мне место для работы. Приходите завтра.

Журналисты вышли на улицу. Солнце и ветер бродили по городу в этот час, проулки сквозили, кроны звенели воробьиными ансамблями. Чай в ближайшем кафе был с запахом бергамота, белёсая дымка стелилась над чёрным кипятком. Обменялись впечатлениями: все жили неподалёку друг от друга, в одном квартале, всем, помимо квартиры, достался чудесный вид из окна.

– Немного напоминает городок под Воркутой, где я жила, – припомнила Нина Авдотьевна. – Стоят этажные дома, проведены все коммуникации, люди ходят, магазины работают. А вокруг – сплошная тайга, город находится в её кольце. Вот стоишь во дворе – и ты как бы в городе, а зайдёшь за дом – и всё, там уже лес. Здесь – бетон, асфальт и фонари, а там – стволы, хвоя и дупла. Или, скажем, ночью: выйдешь на балкон, а перед тобой – темнота и шорохи. Тут тоже так: дома, а потом лес, а дальше стена кратера, а за ней пустыня.

– Коллеги, не расслабляйтесь, – напутствовал Бердин журналистов, прощаясь. – Проведите время с пользой. Пройдитесь по городу, посмотрите, что тут да как. Завтра в девять утра жду вас на планёрку.

Журналисты посмотрели в его монументальную спину и с облегчением выдохнули.

– Чувствую себя как в школе, когда прогуливал уроки, – признался Николай.

Запись на клетчатой странице. Неровные строчки в трёх местах припечатаны каплями воска:

Совсем недавно ко мне пришло новое понимание, удивительное и невероятно отчётливое. Я вдруг осознал, что двигаюсь к Морю постоянно, даже когда сижу на работе, даже когда сплю. Я иду к Нему всю жизнь. Каждый день, каждый час.

И если вдруг я перестану видеть, то выйду к Нему, ориентируясь на шум прибоя, а если перестану слышать – найду Его по запаху соли и йода, а если перестану знать и понимать, то брошу поводья и доверюсь ветру. А если вдруг иссякну и свалюсь на полпути, в жёлтую колючую траву, среди больших чёрных камней, то Море само придёт за мной, потому что Оно большое, доброе и практически всемогущее.

Оно придёт и утащит меня, ободрав по пути о мелкие камушки, о разбросанные по пляжу топчаны и детские игрушки, утащит в холодную чёрную глубину, где мерцают рыбы и звёзды.

И там, в пучине, преодолев тысячи страхов и забыв своё имя, я воскресну совсем другим, обрету новую жизнь. И выйду на берег, на горячий песок, в котором так много двухкопеечных монет и потёртых якорьков.

И кто-то большой и добрый попросит, чтобы я не ходил один к воде.

8.

– Послушай, Ред, – сказал Львов. – Помнишь, ты рассказывал про англичанку?

– Помню.

Они сидели в парке и пили пиво. Нина Авдотьевна ушла вскоре после Бердина, Саша ещё немного посидела и тоже ушла. Старик, похожий на Тургенева, выгуливал большую лохматую собаку, день ещё был свеж, но свет его уже менялся.

– Я вчера раскрыл окно и вдруг почувствовал запах моря. И сразу вспомнил рассказ об англичанке. Расскажи ещё?

– То же самое?

– То же самое.

Львов не смущался повторами, особенно если речь шла о дальних краях. В его жизни с детства был свой сюжет, регулярно повторяющийся во сне: полёт на самолёте над пустыней, крушение и долгое блуждание по барханам под звёздами.

Раньше Князев удивлялся готовности Николая слушать одно и то же, а потом перестал. С годами он всё дальше отходил от моря, и постепенно сам повадился возвращаться: сердце было привязано к прошлому, память бродила по кругу.

– Во время службы на флоте я как-то оказался в порту, чьё название не помню, – привычно начал он. – Это было, кажется, на юго-востоке. Большой остров, северо-восточное побережье. Бухта. Наш кораблик поболтало, команда радовалась отдыху. Порт, куда мы прибыли, раньше был английским фортом. Там до сих пор живут потомки колонизаторов.

На землю пыльно приземлился голубь и засуетился, поглядывая красным глазом на подложку с вяленой рыбой.

– За портом начинается пыльная жёлтая дорога, ведущая в город. На возвышенности, на полпути к первым жилым кварталам стоит старый трактир, построенный специально для моряков. Хозяйка заведения – англичанка, миссис Батерст. В то время ей было, я думаю, лет тридцать пять, то есть старше меня лет на семь. Молодая, красивая. А главное, так себя держала, что никто не фривольничал, только заигрывали слегка. Она близоруко щурилась, и это было красиво. Во-о-от. За столами шумели моряки, за окнами синело небо, до горизонта расстилалась водная гладь…