Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной - Белла Ахмадулина

1941

ГРАНАТОВОЕ ДЕРЕВО У ГРОБНИЦЫ СЕРАФИТЫ

И встретились:бессмертья твоегопрекрасная и мертвая громадаи маленькое дерево граната,возникшее во мгле из ничего.

Ум дерева не ведает инойпремудрости:лишь детское хотеньеи впредь расти, осуществлять цветеньеи алчно брать у щедрости земной.

Не брезгуя глубокой тьмой земли,в блаженном бессознании умнейшем,деревья обращаются к умершими рыщут пользы в прахе и пыли.

Но что имел в виду живой росток,перерастая должные границы,когда проник он в замкнутость гробницыи в ней сплоченность мрамора расторг?

Влекло его твое небытиепройти сквозь твердь плиты непроходимой,чтобы припасть к твоей руке родимой,удостоверясь в тонкости ее,

С великим милосердием деревразнял он узкий холодок браслетаи горевал, что ты была бессмертналишь вечно, лишь потом, лишь умерев.

Гранат внушал запястью твоемувсё то, что знал об алых пульсах кровив больших плодах, не умещенных в кронеи по ночам слетающих во тьму.

Он звал тебя узнать про шум ветвейс наивностью, присущею растеньям, —истерзанный тяжелым тяготеньем,кровоточеньем спелости своей.

Какая же корысть владела им,вела его в таинственные сводыявить великодушие природы —в последний раз! — твоим рукам немым?

Не Грузии ли древней тишинавелит очнуться песенке туманной:«Зачем так блещут слезы, мой желанный?Зачем мне эта легкость тяжела?»

Не Грузии ли древней колдовствовелит гранату караулить плитыи слабое дыханье Серафитыне упускать из сердца своего?

1941

ОСКОЛКИ ГЛИНЯНОЙ ЧАШИ

Некогда Амирани, рассердившись,

разбил вдребезги глиняную чашу,

но осколки ее, желая содиниться,

с громом и звоном улетели в небо.

Из народного сказания

…И ныне помню этот самолети смею молвить: нет, я не был смелым.Я не владел своим лицом и телом.Бежал я долго, но устал и лёг.

Нет, не имел я твердости колен,чтоб снова встать. Пустой и одинокий,я всё лежал, покуда взрыв высокийземлей чернел и пламенем алел.

Во мне скрестились холод и жара.Свистел пропеллер смерти одичавшей.И стал я грубой, маленькою чашей,исполненною жизни и добра.

Как он желал свести меня на нет,разбить меня, как глиняную цельность,своим смертельным острием прицелясьв непрочный и таинственный предмет.

И вспомнил я: в былые времена,глупец, мудрец, я счастлив был так часто.А вот теперь я — лишь пустяк, лишь чаша.И хрупкость чаши стала мне смешна.

Что оставалось делать мне? Вот-вотя золотыми дребезгами гряну,предамся я вселенскому туману,на искру увеличив небосвод.

Пусть так и будет. Ночью как-нибудьмелькну звездой возле созвездья Девы…Печальные меня проводят дэвыв мой Млечный и уже последний путь.

Разрозненность сиротская моявоспрянет вдруг, в зарю соединяясь.И, может быть, я всё ж вернусь, как аист,на милый зов родимого жилья.

Земля моя, всегда меня храниттвоя любовь. И все-таки — ответствуй:кто выручит меня из мглы отвеснойи отсветы души соединит?

1944

у Азовского моря

СКАЗАННОЕ ВО ВРЕМЯ БОМБЕЖКИ

В той давности, в том времени условномчто был я прежде? Облако? Звезда?Не пробужденный колдовством любовным,алгетский камень, чистый, как вода?

Ценой любви у вечности откуплен,я был изъят из тьмы, я был рожден.Я — человек. Я — как поющий купол,округло и таинственно сложен.

Познавший мудрость, сведущий в искусствах,в тот день я крикнул:— О земля моя!Даруй мне тень!Пошли хоть малый кустик —простить меня и защитить меня!

Там, в небесах, не склонный к проволочке,сияющий нацелен окуляр,чтобы вкусил я беззащитность точки,которой алчет перпендикуляр.

Я по колено в гибели! По пояс!Я вязну в ней! Тесно дышать груди!О школьник обезумевший! Опомнись!Губительной прямой не проводи!

Я человек! И драгоценен пламеньв душе моей!Но нет, я не хочусиять заметно!Я — алгетский камень[38]!О Господи, задуй во мне свечу!

И отдалился грохот равномерный,И куст дышал. И я дышал под ним.Немилосердный ангел современныйпобрезговал ничтожеством моим.

И в этот мир, где пахло и желтело,смеркалось, пело, силилось сверкнуть,я нежно вынес собственного телародимую и жалостную суть.

Заплакал я, всему живому близкий,вздыхающий, трепещущий, живой.О высота моей молитвы низкой,я подтверждаю бедный лепет твой.

Я видел одинокое, большоесвое лицо. Из этого огнясебя я вынес, как дитя чужое,слегка напоминавшее меня.

Не за свое молился долговечьев тот год, в тот час, в той темной тишинеза чье-то золотое, человечье,случайно обитавшее во мне.

И выжило оно. И над водоюстоял я долго. Я устал тогда.Мне стать хотелось облаком, звездою,алгетским камнем, чистым, как вода.

1947

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});