Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1837-1845 - Петр Вяземский

Мы были с князем Гагариным в Сорбонне, на лекции Marc-Girardin; он продолжает рассматривать «Эмиля» Руссо о связи физического воспитания с нравственным и интеллектуальным; о важности первого, особенно у древних и у диких народов, кои достигают умственного превосходства практикою, наблюдением натуры и людей. «Эмиль» привел его к «Робинсону», из коего прочел он нам несколько прекрасных страниц и разобрал красоты этого романа; точность в описаниях: la vérité vraie ощущений и размышлений Робинсона; одно из самых верных и сходных с натурою человека описаний есть кораблекрушение и минута спасения Робинсона; но это описание взято почти слово в слово из Гомера. Спасение Улисса служило образцом англипсколу ромапу. Лекция Жирарденя нам очень понравилась; ум за разум не заходил у него в этой лекции; мысли и суждения здравые, практически полезные, ясные и иногда блистательные. Еслибы Сорбопна была поближе к предместию св. Гонория, то чаще бы ходил на эту лекцию, но между мною и Сорбонною пол-Парижа.

Сегодня встретил опять m-lle Mars: бледна и бела, как привидение, по все еще поступью богиня. Кто-то сказал о Талейране в Академии: «М-r Talleyrand est comme m-lle Mars: il veut mourir sur la scène». Доктор долго уговаривал его отказаться от чтения академичного и наконец сказал ему: «Si vous allez à l'Institut, je ne réponds pas de vous!» – «Mais qui vous prie de repondre pour moi», отвечал Талейран с жаром. Семонвиль, коего называют вторым Талейраном, рассказал мне много новых о нем анекдотов, но одного словца не передал. Семонвиль слывет образцовым эгоистом, подчиняющим все действия и поступки рассчетам выгод своих. Кто-то, обращаясь к Талейрану, не кстати напомнил ему о старости Семонвиля: «Savez-vous qu'il vieillit?» – «Pas possible», отвечал Талейран: «quel intérêt peut-il avoir vieillir?»

– -

Кажется, что мы сохраним Баранта, и я этому очень рад. Вот слова Кине, за кои ему спасибо от имени тех, кои не любят народности: «Les temps ne sont plus divisés par des autels intolérants. L'unité de la civilisation est devenue un des dogmes du monde. Un seul Dieu présent dans chaque moment de l'histoire, rassemble en une même famille les peuples-frères, que des années rapides séparent seulement les uns des autres: ceci établi, n'est ce pas le temps de répéter avec plus de fois, que jamais, le mot du théâtre romain:

Je suis homme: rien d'humain ne me semble étranger.

(Эпиграф Гердера).

В этих строках переводчика Гердера виден отблеск мыслей историка человечества; чувствуешь тихое веяние немецкого гения, олицетворившагося в Гердере и в его веймарских сомыслителях и поэтах. «Прометей» Кине вышел. Я опять спросил о нем Шатобриана, а он опять хвалил в нем многое, и я решился послать тебе его. Князю А[лександру] Н[иколаевичу] посылаю «L'iudifférantisme religieux» Кине, а Арженитинову «Une maîtresse de langue»; и то и другое советую и тебе прочесть. Ламартинта прислала мне несколько речей мужа: «Sur la peine de mort», «Sur la loi de la presse», «De la jurisdiction militaire» u прочее. Но все это берегу про себя. Он будет скоро опять говорить, об уничтожении смертной казни, в Камере, и мне уже обещали на это заседание билет. Сегодня пошли туда многие слушать Гизо, Тьерса и, может быть, и министров; но я дома начитаюсь больше, нежели там услышу. Я часто вижу князя Ивана Сергеевича Гагарина: он, кажется, опять стал тем же, каким я знавал его в Минхене, где мне он очень правился. Не чуждаясь света, он заглядывает и в книги и любит салоны Свечиной и ей подобных. К. А. Нарышкин все осматривает и вчера также был в Камере. Недавно князь Михаил Голицын давал[4] молодым русским дамам: княгине Долгоруковой (Булгаковой), Голицыной (Кутайсовой), графине Завадовской; Мещерская, за тяжеловесием, не приехала. Я поболтал о тебе с ними и жалел, что тебя не было у нашего любезного Лукулла. Все просят и всем роздаю твои брошюры. Все хвалят ее и удивляются слогу. Отнес Женисону, баварскому министру, четыре экземпляра: ему, королю, Шеллингу и Севериной, а не Северину, который не вспомнил обо мне в Москве. Здесь роздал: Жомару, Moreau de-Jonnès, Лагранжу, Лёв-Веймару, коего наконец встретил у Лагранжа и болтал много; там же видел и литератора Гейне: он умнее или, по крайней мере, болтливее в книжках и в стихах, чем на словах. Посылаю несколько экземпляров в Лопдон, а может быть и сам свезу. В «Моде» все еще о тебе ничего не вышло: ей не до нас теперь, но вероятно скоро выдет. В «Revue Suisse», коей афишку посылаю, вышла умная статья Vinet: «Sur l'étude de la littérature» и критика на «Pensées d'Août», но кажется критика приятельская. St.-Beuve сам в Лозанне, где она писана. Отошли к Эмилии Пушкиной свою брошюру, но от меня: правда ли, что князь Горчаков не женится? До какого рода книг охотница Эмилия Пушкина? Вероятно, до романов? Постараюсь попасть на её вкус в поэзии или в воспитании, о коем она мне когда-то говорила, но дамская педагогия здесь не в силе. Я сбирался дослать к тебе копию с письма Georges Sand к Мицкевичу о его поэме или трагедии, которую он давал ей просматривать и поправить в языке, но она расхвалила и советовала и других чуждых поправок не принимать. Поленился списать письмо, а теперь уже и нет его здесь. Сбереги Сисмонди, ибо оригинал затерялся. Любопытное письмо читал к той же Циркур и от Декандоля, но прозябаемые тебя не интересуют; ты и без того окружен ими, и сам от них зябнешь.

Полночь.

Я объехал три вторничные мои вечеринки, то-есть, Моле, Гизо и Ансело. У первых двух едва ли число посетителей было не равное, ибо со вчерашнего дня заговорили о соединении Гизо с Тьерсом для составления нового министерства. Сегодня Монталиве, министр внутренних дел, начал ораторствовать против экс-префекта полиции Жиске о тайных фондах и, не договоря, упал в обморок: тем кончилось и заседание Камеры. Уверяют, что подагра поднялась в желудок, но опасности нет. Почувствовав себя дурно, он оборотился с трибуны к президенту, говоря: «Je me trouve mal», а Дюпеню послышалось: «Domiez-moi le journal». – «Quel journal?» спросил он его, но министр упал уже в руки товарищей. Завтра Моле будет отвечать на обвинения и на оглашения полицейских секретов экс-полицеймейстера Жиске. Курьер, вероятно, не так скоро поедет, и Рейнваль позволил мне прислать и к нему пакет, а я за это обещал ему твою брошюру, которую подарил и Гизо, и прусскому дипломату во Флоренции и Царьграде Мартенсу. У Гизо толпились депутаты и искатели фортуны. Madame Ансело мучится родами, ибо завтра дают в первый раз её третью пиесу: «Isabelle, ou les deux jours d'uue femme». Вся её надежда на Дюплесси, коей завидует и мешает устаревшая m-lle Mars. Madame Aucelot пригласила нас приехать к пей после театра распить бутылку шампанского, если пиеса удастся, и молчать о ней во весь вечер, если будет освистана. Сдержу приятельское слово, хотя и хотелось бы поумничать кой о чем у С[вечиной].

Сейчас возвратился из французского театра и от Ансело. Успех «Изабеллы» был довольно блистательный, благодаря прелестной игре и прелестному личику m-lle Duplessy, которая оживила пиесу и, сколько могла, загладила дурную игру трех актеров. Есть сцены патетические, в коих она превзошла себя и заслужила рукоплескания не одних заказных хлопальщиков. В самой пиесе, писанной хорошим слогом французского классицизма, не без невероятностей; есть вялые сцены и слишком длинные разговоры. Автора вызвали слабо (его или ее назвали), но актрису Дюплесси – оглушительным хлопаньем и криками. Из театра приятели явились к авторше: она с трепетом ожидала нас у камина. Я был вторым вестником третьего торжества её, Оркестра не было, а места оного заняты были приятелями театрального директора и авторши. В центре партера было не без Claqueurs. После первого акта, в оркестре, журналист Брифо, издатель «Temps», поссорился с директором Водевиля, Арого, братом астропома, и получил от него громкую пощечину. У Брифо (не члена Института, коего новую трагедию услышим мы после-завтра у Овечиной) уже разбита рука на дуэли: они сказали друг другу: «А demain».

15/3-го марта.

Мне удалось достать еще два экземпляра статьи Гизо о религии. Пошлю один князю Голицыну, другой для вас всех, но с тем, чтобы окончательно он переслан был в Москву, к философу и Свербеевой чрез Булгакова, а потом к сестрице, Он мне нужен будет, ибо к тому времени получу я и ответы, кои готовят здесь двоеженцу. Не зная, когда едет курьер, я принужден отправить это письмо к Баранту. Чтение журнала и вчерашних прений в Камере депутатов заняло все утро. Прусский экс-дипломат, пришедший благодарить за твою брошюру, также заболтался со мной, ибо я должен был ему скицировать всех вас, начиная от убитого П[ушкина] до всех живых и мертвых, но еще живущих. Если князь А[лександр] Н[иколаевич] сам заговорит тебе о письме моем к нему, сегодня посылаемом, о книжке Гизо, то попроси для прочтения и спиши для меня копию и отошли сестрице для хранения с книжкою. Пожалуйста, исполняй мои просьбы, да не забудь о прежних листах, у тебя оставшихся и издателям «Современника» отданных. Обнимаю вас.

Напомни мне при свидании покоммеражничать с тобою о некоторых здешних исторических лицах мужского и женского пола; например, под литерами Л. и Г. Письменно неловко, хотя это и не относится до политики. Пакет или пакеты скорее и вернее, то-есть, через Булгакова, отошли к Нефедьевой.