Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1837-1845 - Петр Вяземский

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге или где-нибудь.

811.

Тургенев князю Вяземскому.

6/18-го октября 1837 г. Париж.

Милый Вяземский, отошли эти шесть книжек чрез И. ф. Прянишникова к Булгакову, а он перешлет в Симбирск, на имя Ивана Семеновича Аржевитинова. Можешь приложить и эту записку.

1838.

812.

Князь Вяземский Тургеневу.

25-го февраля 1838 г. [Петербург].

Какими переворотами журнализма, доктринизма, конституционализма или лежитинизма попалась мои статья в «Gasettede France»? Зачем же не напечатал ты ее особо, и что же ты мне ни слова не говоришь о том, как все это сделалось? Исправлена ли ошибка «indignes sujets» вместо «indigeus?» Сам ты indigne sujet и mauvais sujet. И зачем выкинули моего приятеля Diderot? Ведь был он же гостем Екатерины? Remerciez bien, je vous prie, monsieur de Bavante pour sa correction et pour l'intérêt qu'il m'a témoigné. J'y suis très sensible. Здесь газет мало получают et on se m'arrache: у меня у самого листок был только на полчаса в руках. Нельзя ли отпечатать особенно несколько сот экземпляров, разумеется, на мой счет, и мне прислать экземпляров сто. Здесь немногие знали о моей статье, и мои головешки упали, как снег на голову. А ты все врешь, и Жуковскому не передам того, что говоришь о его прежней статье. Он рассердится, а я только смеюсь. Ты настоящий парижский прянишник, abonné au «Constitutionnel», и как он сидишь вечером на одной мысли и не идешь ни вперед, ни назад. Политика политикою, а где нет политики там глупо педантствовать и доктринерничать. Но Бог с тобою: надобно друзей своих любить с их родимыми пятнами и бородавками. Твое шестидесятистраничное письмо перецеживается теперь сквозь решета редакции «Современника» и цензуры и, надеюсь, скоро явится на стол почтеннейшей публики. В нем много хорошего, и если выкинуть из него то, что не по нашим желудкам, то всё-таки выйдет сытый и сдобный пирог. Что дело, то дело. Ты мастер письменно – , что глотаешь на лету. Твое объядение, а уж за то не хорошо когда – : так и несет старыми, протухшими лицами, яицами еще бабушки Леды.

Все твои поручения исполнены. Да охота тебе посылать книги Нефедьевой: Жихарев их подхватит, да и попадешь в переплет. Не горюй: федосья его не умерла, а вот берегись чего: дочь их, Мещерская, так хороша, что влюбишься. Я вчера видел ее на роуте у Разумовской и удивился, как такой цветок мог посажен быть – Жихарева и взлелеян в луже Жихаревой. Она в роде Бобо Потоцкой, но более свежести и сюавности. Говорят, что они едут за границу, что он получил место, кажется, Швейцера и чуть ли будет жить не в Париже. Держись! Да впрочем слышно, что ты едешь в Симбирск. Жуковский говорит, что тебя все прет то сюда, то отсюда. Во всяком случае, надеюсь, увидимся в Киссингене. Вероятно, отправлюсь на одном из первых пароходов и прямо из Гамбурга в Ганау, посоветоваться с Коппом и поклониться тени минувшего, памяти дней тяжелых, но и сладостных, потому что тогда была еще надежда. Кнесингенские воды, которые я пил здесь нынешним летом, вероятно были мне в пользу, потому что в некотором отношении провожу зиму лучше прежних.

Весною будет здесь общий разлив или отлип. Петербург так и хлынет за море. Может-быть, и графиня Эмилия поплывет, если мужу позволят встать с якоря. В Париже ли паша римская Mortemart? Я недавно получил от неё премилое письмо, в котором объявляет, что к марту будет она там. Отчего не выкопаете вы целительных вод в Париже? Или отчего я не Тулубьев? Или отчего не фигляр, шарлатан Тургенев, который других журит, а сам понюхивает табачек de la ferme и другим табак в глаза пускает и постукивает своею табакеркою работы князя Волконского. Ты не только архи вариус, но ты и архиканалья, а нас грешных запрятываешь в «Gazette de France»! Какими коммеражами угостить тебя?

26-го.

Утро вечера мудренее. Вчера был я у Карамзиных и нашел там Ростопчину, которая велела тебя поцеловать. Она палисада очень милые и очень женские стихи императрице. В них упоминает она о лебединой походке её. Мятлев, недавно сюда возвратившийся, написал на эти стихи свои стихи от имени Варфоломея Толстого, который, критикуя уподобление с лебедем, тем кончает:

Как лебедя сравнить с царицей?Не знаю ничего глупей:Скажите ж, может ли при птицеДежурить граф Варфоломей?

Передай племяннице, Александрине Голицыной, рассуждение дяди её. Этот Мятлев пишет уморительные стихи в подобном роде, и Жуковский им наслаждается. А коммеражей анекдотических нет на лицо. Один и есть, да и тот по части брюха: ты верно влюблялся в молодую Пушнину, фрейлину, племянницу Шевичевой и которую ты, вероятно, встречал у Карамзиных? Эта фрейлина была в Вознесенске и оттуда взята во дворец. Что же оказалось по приезде её в Петербург? Что она семимесячно брюхата – mais en tout bien, tout honneur – то есть, тайно замужем за меньшим Трубецким, который за шалость сослан был из гвардии в армию. Для большей однако же достоверности, сказывают, что еще раз их здесь перевенчали. Легко понять, какой это был удар Трубецкой-матери! Она дни три после того не плясала. На этой Пушкиной должен был жениться Владимир Соллогуб, а потом молодой Давыдов, сын Себастьянши.

Жуковский погрузился в Англию телом и духом: доучивается английскому языку, изучает исторические, статистические книги о пей и едва ли не сел на порт-вейн. Англия будет главною целью их путешествия. Получил ли ты наши крыловские штуки? Теперь готовят ему медаль, и открывается подписка для учреждения стипендии под названием Крыловской, дабы процентами с собранной суммы содержать одного или нескольких молодых людей, смотря по сумме, в одном из учебных заведений. Remerciez madame et monsieur Circourt pour leurs brochures. Je prépare un article sur son analyse de «Boris Godounoff», ou plutôt j'ajoute quelques observations aux siennes. Ne négligez pas la traduction de l'ouvrage de Koenig, traduction revue et corrigée, s'entend bien. Si je venais en Allemagne ce printemps, nous pourrions nous en occuper, mais il faudrait que la traduction fût déjà faite pour ce temps.

Наконец, зима наша, кажется, от нас отстает, а то совсем было загрызла нас. О землетрясениях наших говорить тебе нечего: на то Греч и Лаваль. Теперь настала пора роутов; блистательнейшие будут, вероятно, у графини Разумовской. На днях неожиданно явилась к ней царская фамилия. Концерты также пришли в движение. Оль-Буль, скрипач, восхищает уши, души и карманы. Теперь казенная цена за билет 25 рублей: ни на что не похоже! Бывают и утренники, но вероятно, довольно холодные, у Смирновой, Ростопчиной, Бобринской. Мы и при свечах говорить не умеем и пообедав, а тут любезничать на тощак и на чистоту дневного света. Да и красавицы наши по большей части des belles de nuit. Еще если бы подавали сладкую водку и закуску, то нашлись бы охотники, а то приглашают щелкать одним языком. За то одни дипломаты мелкого разбора и утренничают тут с дамами. Графине Долли лучше, но она еще не всем доступна. Весною едут и они. Скоро отправляется и Анна Матвеевна Голицына (Толстая) к дяде, графу Остерману в Швейцарию или Италию. Она очень мила в княжеской своей мантии и брачной прическе. Маленькому Мещерскому, сыну Катеньки, лучше: у него одна нога была как-то смята при рождении, но опасности для будущего нет. Письмо Лакордера о Риме мне очень понравилось. Кто из наших grands seigneurs, им упоминаемый, назвал Германию «l'archipel des princes»? А вот тебе каламбур великого князя: «Etiquette de cour, étiquette de pharmacie c'est toujours.de la drogue». На масленице какая-то маска к нему подходит и говорит: «Je viens de parier, monseigneur, que vous me feriez sur le champ un calembour», и при этом она закашлялась; он отвечал ей: «Vous avez gagné, vous-avez la toux» (l'atout). Нынешнею зимою было несколько публичных маскарадов, довольно живых и затейливых. Ростопчина и Смирнова тут отличались, но много было и незнакомых лиц, которые удачно интриговали. А в Москве какая-то дама паркет залы собрания кровью залила, также в маскараде: c'était la nonne sanglante. Карамзины здоровы и живут по старому, что причиною редких свиданий наших. И они но вечерам сидят дома кое с кем, и мы также. Ожидаю Козловского. Он был уже здесь, но, сказывают, нога опять разболелась. Передовым своим прислал он свой портрет, очень похожий, хотя несколько и изукрашенный. Получил ли ты мои два письма о Записках? Отвечай же скорее. Обнимаю за себя и за всех своих. Возвращаю письмо к Рейфу, которого здесь нет. Московские пакеты пошли с Денисом Давыдовым. Что делает Веймарский лев? Я чаю, лисит. Не забывай меня при экс-королеве Везувия.

При сем письма: Жуковского, княгине Голицыной, Лизе Пашковой, в редакцию «Archives du commerce», картинка и обратно твое письмо, росписка и наконец сто губоприкладств к ручке Ольги прекрасной.

813.

Тургенев князю Вяземскому.

1/13-го марта 1838 г. Париж.

Встретил Баранта, идущего в Камеру депутатов слушать прения à fonds secrets и узнал от него, что после-завтра едет французский курьер. С тех пор как я отправил тебе несколько волюмов писем с брошюрами и одно письмо по почте, я не принимался писать к тебе и сожалею очень, потому что много слышал и видел любопытного, и по горячим следам моего отчета хорошо бы было пробежать тебе. Теперь все остыло; я успел на другой день талейрановского ораторства послать тебе только несколько слов о речи его; теперь посылаю самую речь, остывшую также от энтузиазма, с коим слушали ее его приятели и единомышленники. С тех пор большая часть журналов осыпали пудроносную главу старца колкими насмешками и воскресили все прошедшее епископа, дипломата, обер-камергера, оратора. Но злее всех был «Le Courrier Franèais» и «Le National». И немцы напали на того, который обирал их во время Наполеона. Я не только начитался, но и наслушался о Талейране и об отношениях его к Рейнгарду. О Талейране рассказал мне многое второй том его, экс-великий рефспдарий Камеры пэров, Семонвиль; а о Рейнгарде – Беньо (Beugnot), бывший три года секретарем его. Талейран презирал Рейнгарда; Рейнгард ненавидел и боялся Талейрана, который свергнул его с министерского престола на консульство в Гамбург и в Молдавию. Кто-то сказал Талейрану речь: «C'est la vertu qui fait l'éloge du talent!» Прочитав ее на досуге, я сам удивился, как могли «Дебаты» с таким восторгом говорить о таком незначущем произведении пера или секретаря, приятеля Талейрана, ибо сам он не пишет ничего. Первый экземпляр речи своей послал он к здешнему архиепископу. Уверяют, что с некоторого времени славный проповедник Dupanloup ежедневно навещает Талейрана. Речь Талейрана сменила статья Гизо о религии в «Revue Franèaise». Он отпечатал для себя несколько экземпляров и прислал мне только один. По сию пору я не мог еще достать другого. Пошлю тебе или князю Александру Николаевичу, но передайте и в Москву. В салонах только и речи об этой статье; и меня взволновала она, ибо я, по старой привычке, уважаю Гизо и желал бы в нем видеть нечто высшее таланта, нечто лучшее науки, а принужден был избрать эпиграфом для статьи его слова Пилата-индеферентиста par excellence: «Что есть истина?» Он льстит католицизму, потому что полагает его в силе, по крайней мере во Франции; чувствуя политическое преобладание католицизма над другими гражданскими и общественными элементами, Гизо говорит католицизму: «Soyons amis, Cymia!» и сажает его на престол, с коего революции не удалось на всегда свести его. Как мог президент- оратор здешнего Библейского общества сказать католицизму: «Остапьсл тем, чем ты был доселе, не изменяйся, не уступай ни шагу; иначе ты потеряешь свое достоинство, силу свою!» Следовательно, останься с иезуитами, с духовниками Лудвига XIV, с инквизицией, с драгонадами и с куклою папы в Риме. Католики торжествуют, смеются в кулачок; но я говорю им: «Такой друг хуже всякого врага». Посмотрите, как он холоден, когда вступается за своих, за репрезентантов чистого протестантизма, за «Сеятеля», за Евангелие, «Архив» и прочее, все, что можно постигнуть одним разумом. Все, что одна паука вразумить, а один талант может выразить – все это выразил Гизо в одной превосходной странице; но любовник власти и силы холоден и бессилен, как равнодушие, для того, кто не в наружных явлениях церкви, по в духе и в любви ищет силы и вдохновения. Бее сии красноречивые страницы – пустой звон. Я заказал барону Экштейну статью против Гизо: здесь он один может обличить его; Гизо задел его, не назвав по имени, а намекнув на его манеру, на его неопределительность в сочинениях о вере. Они друг друга не любят. Присоветую ему взять эпиграфом ответа строку из Villet: «Sur l'indifférentisme religieux», на предпоследней странице: «Et si vous ne pouvez être amis, soyez du moins ennemis». Конечно, в Апокалипсисе та же мысль выражена сильнее, но и отвратительнее: «Понеже ни студен еси, ни горяч» и прочее. Я бы желал, чтобы наш московский теозоф подслушал разговоры в салонах Свечиной и других о брошюре Гизо. Он был бы под моим знаменами, или я под его. Со вчерашнего заседания в Камере заговорили о союзе, конечно не священном, Тьерса с Гизо; и о речи Талейрана, и о статье Гизо прения умолкают. «Les fonds secrets» все поглотили. Только еще в таких салонах, где не одна политика владычествует, шутят не над одними министрами, а и над авторами. Вчера провел я втроем с Шатобрианом, Баланшем и Ампером у Рекамье чась предобеденный, и Ампер представлял в лицах статью Гизо, перепрыгивая с одного места на другое и обращаясь то к католицизму, то к «Сеятелю» или олицетворенному протестантизму с похвалами и следовательно с противоречиями. Мрачпый с некоторого времени Шатобриан не мог удержаться от смеха. Два волюма его о Веронском конгрессе печатаются и скоро выйдут, и в одно время: здесь, в Англии на англинском, а в Германии на немецком. Beugnot, один из главных членов компании, купившей у Шатобриана все его сочинения и всю будущую его деятельность, рассказал мне вчера истинное положение этой компании и отношения к ней Шатобриана. Заплатив ему 150000 франков единовременно, они обещали ему 12000 ежегодно, до предъявления им четырех томов его записок о конгрессе Веронском и о Гишпании, после чего за четыре тома компания обязалась платить ему уже по 24000 ежегодно; но приятели Шатобриана, «румяные богачи», ни франком ему не пожертвовавшие, Верак, Брезе и прочие, уговорили его многое из четырех волюмов выкинуть по разным личным уважениям, то опасаясь повредить карлистам, легитимистам, то иным и прочим, и из четырех волюмов от подобных сокращений вышло только два волюма, и компания принуждена была уменьшить пенсию или возвысить ее до 18000 франков ежегодно, кои он теперь и будет получать до кончины своей, а после его кончины жена получит 24000 франков пенсии. Сверх того, за каждый представляемый Шатобрианон том компания платит ему от 12 до 15 тысяч франков, смотря по внутреннему достоинству и по толстобрюшию волюмов; так и за недавно представленные два волюма получил он 30000 франков. Но 14 волюмов записок его уже переданы им компании и хранятся в двух списках: один здесь, другой, кажется, в Лейпциге. Сверх того все, что Шатобриан ни напишет, принадлежит компании, с заплатою ему на вышесказанном основании. Сии отношения заставили Шатобриана сказать о самом себе: «Положение мое хуже римского невольника: только тело его принадлежало господину; я поработил и ум свой». Он не весел, недоволен этою сделкою; компания также в убытке покуда и недовольна, по крайней мере мнимыми приятелями Шатобриана, кои ни малейшей помощи ни ему, ни ей не оказали в сем деле. Теперь пожертвованный ими капитал не приносит им ничего, но со временем он оживится и вознаградит отчасти, а может быть и все убытки; главная надежда не на одну выручку за новые сочинения Шатобриана, но и за продажу разным издателям прежних его сочинений права перепечатать, по своему формату, проданные компании новые сочинения. Она надеется парализировать и бельгийскую перепечатню. Но Шатобриан останется рабом слову своему и следовательно компании: оттого и он грустен, и за него грустно. Жена Beugnot, англичанка, которую я знавал в Риме, сказывала мне, что сюда едет шотландский оратор-проповедник и писатель Chalmers собирать сведения о конкордатах, с папским престолом заключаемых, для будущего конкордата с Ирландией. Ему кто-то в Англии сказал, что я сведущ в делах сего рода, и он едет прямо ко -мне; везет от кого-то письмо и надеется с моею помощью собрать сведения о конкордатах польских (русских не бывало) и пр. Я рад случаю пошарлатанить и познакомиться с знаменитым проповедником, коего слыхал и в Эдинбурге, и в дальнем городке Шотландии, в Инвернесе.