Смотритель - Дмитрий Вересов

Она на удивление легко добралась до дома, и на всю следующую неделю опять оказалась прикована к невероятным приключениям сэра Эндрю и даже подарила от себя найденную пуговку одной из его многочисленных возлюбленных.

А в субботу Маруся, как обычно, отправилась за провизией. На этот раз наступил черед Рождествена, и, закупив продуктов на неделю, она встала на остановке под знаменитым муравчатым холмом.[22] Перед ней по-прежнему тянулось шоссе с бобриком травы, песчаными проплешинами и сиреневыми кустами перед замшелыми избами, а рядом лениво текла река. В этом месте любого мало-мальски тонко чувствующего человека всегда охватывало ощущение безвременья, или, точнее, отсутствия времени. Из краткой летаргии Марусю вырвал «Икарус», притормозивший, но почему-то так и не остановившийся. Следующий должен бы появиться только спустя час, и Маруся, разозленная тем, что ей помешали мечтать, тихо выругалась. Еще бы, набоковская коляска уже едва не проехала мимо ее устремленного в небытие взора, и вот-вот должна была появиться хрестоматийная белозубая собачонка, сберегавшая лай, как говорится… Но тут это вонючее красное чудовище все испортило.

Маруся махнула рукой, не то отгоняя остатки видения, не то успокаивая себя, и в тот же миг под колени ей ткнулось что-то холодное и упругое. Она резко обернулась и увидела огромную грязную дворнягу, всю какую-то клочкастую и в репьях, явно пришедшую со стороны Выры.

Собак Маруся любила, но после того, как в юности ее любимого ризена сбил автомобиль, поклялась, что никогда больше… никогда…

Пес медленно поднял тяжелую голову и заглянул ей прямо в глаза: в них была даже не мольба – в них было требование, приказ, воля. Она попыталась что-то объяснить собаке, но уже видела, что любые ее объяснения жалки и бессмысленны, и надо скорее просто убегать. И, будь она одна, она непременно сделала бы это, но тут, как назло, на мосту появился какой-то невзрачный русский мужичок. Он привычно щурился на солнце, что-то бормотал и сочувственно смотрел на Марусю, не понимающую, как ей поступить с собакой. После этого ретироваться было поздно и стыдно. Да и по какому-то мгновенному озарению Маруся решила, что с собакой ей будет все-таки, пожалуй, лучше, чем без. Пса можно отмыть, привести в божеский вид, и он наверняка станет верным ее спутником, как в долгих летних походах, так и в не менее длинных зимних бдениях. А поскольку пес прибежал с другой стороны реки и выглядел уж очень жалко и непрезентабельно, то в выборе имени[23] Маруся не колебалась ни минуты.

* * *

Однако, несмотря на все Марусины усилия, Вырин так и не превратился в ухоженную домашнюю собаку, словно колтуны и страдающий вид были его породными признаками, избавиться от которых и не представлялось возможным. Да и удержать его дома не было никакой возможности: он бродил, где придется, как подозревала Маруся, душил где-то кур и порой пропадал на несколько дней. Однако остальное время преданнее его не было в мире существа, и после тесно проведенных с ним двух-трех дней Марусе казалось, что провела она их не с животным, а с человеком. А когда он радостно заваливался рядом с ней на диван, пристроив лобастую голову на плече, ей и вовсе, порой, становилось не по себе.

С появлением Вырина как-то неожиданно закончились старинные журналы, хотя Маруся была уверена, что ей хватит этого развлечения еще на пару лет. «Перетаскал он их куда-то, что ли? – уже не раз думала она. – Но он ведь не сука, мастерящая гнездо!» Однако, как ни старалась, никакой разгадки Маруся не нашла, а лето оказалось вдруг пустым и ничем не заполненным, ибо ведь нельзя же было в самом деле считать настоящим заполнением жизни бесконечные приключения сэра Эндрю и поездки то в Рождествено, то в Мшинскую за едой. Марусе стало скучно, и как-то ночью, чувствуя под боком костистую спину Вырина, от которой почему-то пахло пряным болотным ароматом ночной красавицы, она решила в следующий же раз последовать за ним в его таинственных путешествиях.

Отказав себе в банке растворимого кофе, которого обычно хватало на неделю, и выкроив таким образом сто рублей, она купила длиннющий брезентовый поводок и стала ждать. Разумеется, Вырин тут же начал вести архипримерную жизнь, никуда не отлучался и даже пару раз принес ей полузадушенных кротов. Но Маруся не собиралась уступать так просто и тоже стала играть в равнодушие. Наконец, одним ранним утром она каким-то нутряным женским чутьем почувствовала, как пес неслышно спрыгнул с дивана.

– Нет уж, голубчик, я с тобой! – рассмеялась Маруся, примкнула поводок и понеслась за Выриным по пустынному Бекову, напоминая себе Маргариту в злосчастную ночь.[24]

Вероятно почувствовав непреклонную Марусину волю, пес скоро как-то сбавил прыть, и за околицей они побежали уже легкой трусцой. Поле сменилось пролесками, пролески молодым борком, борок – старой мшагой; справа и слева мелькали безымянные речушки, но Вырин трусил так спокойно и уверенно, что Маруся даже не волновалась. В своих скитаниях по малым градкам Полужья она, бывало, проходила гораздо больше и по намного более худшим дорогам.

И потому сейчас, ведомая туго натянутым поводком, она могла расслабиться и просто впитывать скромную, но странно берущую за сердце красоту этих мест. Ей уже давно казалось, что именно здесь, в этих невзрачных, не имеющих четкой формы и границ пространствах лучше всего выражается русская душа – аморфная, растекающаяся, зыбкая. И это соответствие пейзажа души и пейзажа окружающего как-то успокаивало, если не сказать – завораживало. На душе ее стало легко и безмятежно, ибо уходил вечный грех, так или иначе мучающий тонкие души: грех захвата человеком природы – по праву силы. Марусе совсем не хотелось разнообразия природы только для себя, как это происходило и происходит во всех окружающих Петербург ансамблях, ей хотелось естественного слияния с природой, растворения в ней, гармонии.

И вот здесь, в забытом Богом поселке и окружающих его пустошах, она неожиданно нашла желанное. Или почти нашла. Там, за оредежскими холмами, царила над природой власть, подлинное имперское насилие, скрывающееся под личиной блеска мыслей и слов, а здесь, в бедности, еще жили созерцание и пространство, завещанные Стоглавом[25] и радонежским старцем.[26] И сейчас Маруся вдруг, как никогда, ощутила свое растворение в предрассветных туманах и серых гризайлях[27] утреннего леса.

Вырин тоже перестал тянуть, утробно вздохнул, будто с облегчением, и, миновав густой черничник с зеленым бисером будущих ягод, вывел свою полузачарованную хозяйку на высокий берег очередной речки. Склон был густо заплетен упавшими деревьями, перевитыми кустами, внизу голубели озерца незабудок, а посередине на маленьком островке мерцал огонь в окнах почти игрушечного домика, словно перенесенного сюда с гравюр двухсотлетней давности. Вокруг стояла неправдоподобная для лесного утра тишина, но в ней не было покоя, а только какой-то перехватывавший горло спазм. Маруся невольно протерла глаза и ущипнула себя за руку, но пес, быстро обернувшись, уже нырнул в гущу. Маруся, едва не упав от неожиданного рывка, тоже окунулась в зелень, еще хранившую вчерашнее тепло, и по невидимой сверху тропинке спустилась на берег.

Вырин уже брезгливо трогал лапой воду.

– Ты уверен, что… это необходимо?

Но собака вместо ответа спокойно вошла в прозрачный коричневатый поток, и вслед за ним Маруся тоже оттолкнулась от плотного прибрежного песка. Вода на удивление оказалась парной и плотной, как в море.

Глава 3

С появлением Сирина Павлов неожиданно оказался в центре внимания гораздо большего числа народу, чем ему того хотелось бы. Откуда ни возьмись появились всевозможные знатоки, стали агитировать его вступить в члены всевозможных собачьих клубов, въедливые собачники приставали прямо на улицах, и даже продавщицы собственных шуб теперь буквально повисали на нем с бесконечными расспросами о «прелестной собачке» и таскали для передачи всякую ерунду, вроде псевдокостей. Не восторгалась одна только Ольга, встреченная Павловым почти случайно в парке неподалеку от ее дома. Она оценивающе оглядела пса и, пробурчав про сомнительный постав и еще что-то маловразумительное, вдруг хмыкнула:

– Слишком много… виртуозности, скажем так. И эта надменная насмешечка над клыками. Но главное… – Ольга посмотрела прямо в глаза растерявшемуся Павлову, – души в нем нет.

– Но это же собака! – промямлил он.

– Вот именно, – уже равнодушно подтвердила Ольга. – Смотри, будь поосторожней с ним. Ночью тебя же, благодетеля, придушит и красиво уйдет.

«Нет, она все-таки немного сумасшедшая, несмотря на все свои таланты!» – вздохнул про себя Павлов и ревниво погладил мраморную, воистину античную, голову пса.

А через день после этого идиотского разговора Сирин исчез. Причем исчез совершенно необъяснимо. Быстро привыкнув, что собака не отстает от него ни на шаг, Павлов спокойно ходил с Сириным без поводка – и всегда пес ровно бежал чуть впереди него. В тот же раз Павлов едва успел свернуть с улицы Социалистической на улицу Правды, как через пять секунд, едва только обогнул полуподвальный магазинчик, Павлов вдруг заметил, что собаки нигде не видно.