Смотритель - Дмитрий Вересов

– А зачем купальник-то, я думал, без – языческий все же праздник!

«Шкода» завертелась, как пойманный зверек, потыкалась мордой в проселочные дороги и, наконец, вырвалась на странно прямое бетонное шоссе. Все повеселели и под свист в открытых окнах и эротическую болтовню еще долго не замечали, что дорога нигде не пересекается никакими другими и несется вперед стрелой, практически невозможной в этих болотистых призаливных местах.

Первой насторожилась Ольга.

– Слушайте, сколько мы едем? До залива не больше тридцатника, ну сорока, а мы едем уже час.

Павлов взглянул на спидометр – грех было ехать меньше ста. А дорога все так же терялась впереди, и ее стеной окружал темный хвойный лес. Ладно, он действительно сегодня выпил немало, но, во-первых, прошло уже несколько часов, а во-вторых, не ему же одному это мерещится.

– Может, обратно?

Всю компанию от одной этой мысли взяла оторопь. Шутка ли, уже около пяти часов колесили они по пригороду и все никак не могли найти пристанища.

И просто обратно после такого целеустремленного блуждания ехать было совсем глупо, и Павлов только прибавил скорость.

– Наверное, это военная дорога… – неуверенно пробубнил он.

– Ну да, и вместо пикничка попадем сейчас в лапы каких-нибудь полигонщиков. До вечера потом не выкрутимся.

– А они на нас какое-нибудь оружие секретное поиспытывают…

– Уже наверняка испытывают: галлюциноген какой-нибудь…

Несмотря на все эти натужные шутки, всем стало не себе, и дорога в наступающем рассвете стала выглядеть еще более призрачной и бесконечной. Вера инстинктивно закрыла окна, чтобы не слышать монотонного, усыпляющего шелеста елей.

– Послушайте, это просто не та Извара! – вдруг осенило Ольгу. – Мы в другую сторону едем, к рериховской Изваре.

– От этого не легче, – вздохнула Вера. – Рериховской! Там смури еще и побольше.

Действительно, мертвый черный поселок, сторожащий игрушечный домик художника-эзотерика всегда наводит на приезжающих ощущение выморочности и тоски, которые, впрочем, большинство склонно приписывать не изысканиям живописца, а военным, давно бросившим свои жилища и полигон.

Павлов, в силу своих занятий далекий от подобных рассуждений, все же был от природы человек тонкий – да и семь лет жизни с женой-филологом не прошли для него впустую. Он вдруг отчетливо ощутил разлившуюся по всему телу тоску, ту необъяснимую метафизическую тоску, какую испытывают только люди, у которых повреждены артерии, – и русские. На секунду он даже бросил руль, машина вильнула, и зловеще скрежетнул о придорожный камень диск. Павлов сжал истертый кожаный обод всей рукой и в следующее мгновение каким-то шестым чувством понял, что сейчас единственным спасением будет рывок, дикий, ничем не объяснимый рывок. Он дал газ до ста пятидесяти, и «шкода», взревев, вынеслась на холм – и… о чудо! Действительно перед ними слева блеснула полоска воды.

– Земля! Земля! – как мореплаватели, хором закричали все, и Павлов погнал машину уже прямо к воде по открывшейся лесной полупросеке-полудороге. Однако вода почти тут же исчезла, сменившись влажным серебристым туманом, в котором между двух раскидистых, словно нарисованных деревьев показалось какое-то подобие дома. Впрочем, и оно появилось и тут же исчезло, как только что вода; и опять замелькали деревья, только уже не ели, а ольха. Дорожка превратилась в тропинку, запетляла и уткнулась в крошечную речонку. Все вылезли.

Сыроватый луг, на который они выпрыгнули, был окружен белыми ивами, в центре поблескивал круглый пруд, посередине которого виднелся островок. Было ясно, что красота эта рукотворна, но давно запущенна.

– Что скажешь, Вергилий?[15] – усмехнулся Павлов, глядя на Ольгу, с любопытством озиравшуюся вокруг.

– Что скажу? Усадебный парк, по времени – года семидесятые прошлого, то бишь теперь уже позапрошлого века. Хозяин бедненький, но интеллигентный, разумный, с тонким вкусом, не барским, кстати… Какая вам разница – называется это Медуши или еще как-то? Давайте искать место.

Компания разбрелась по лугу. Павлов пошел по его краю и вдоль неожиданно обнаружившейся речонки. В голове шумело, и хотелось только лечь, вытянутся и заснуть. Зацветающая сирень пахла пронзительно и маняще, а сырая земля под ногами нежно пружинила. Не хотелось думать ни о чем: ни о завтрашнем дне, когда надо будет тащиться в магазин и наводить там порядок, расшатанный за неделю его отсутствия, ни об обратной дороге, ни о так и не выясненных до конца, несмотря на развод, отношениях с Веркой. Он машинально присел на первый попавшийся камень и почти заснул, но тут вдруг услышал тонкий веселый лепет. Под ногами пульсировал ручеек. Павлов сполз и жадно выпил вкусной воды. Сонливость тут же прошла, и он бодро пошел обратно к машине. Остальные уже сидели на берегу обнаруженного неподалеку пруда и разводили костер.

Через пару часов туман развеялся, зато сгустились пары винные, и жаркое июльское утро вступало в свои права. Ольга сидела, подтянув колени к подбородку, отчего казалась какой-то египетской статуей. Узкие глаза ее были соблазнительно полуприкрыты.

«Какого черта я чего-то тяну с ней? – вдруг вздохнул Павлов. – Все равно это лишь на раз, много на два-три…»

– Пойдем, покажи мне усадьбу… Всю.

Вера отвернулась, а четвертый спутник усмехнулся в густые усы.

Ольга лениво поднялась, и они пошли к дальнему краю луга, где дрожал быстро нагревающийся воздух.

– Видишь, парк когда-то был регулярный, дубы, липы, а последний интеллигентный хозяин насадил купы разномастных кустов, сделал его пейзажным, возжаждав романтики…

– А ты?

Ольга быстро подняла глаза:

– Мне хватает.

– А мне – нет.

– Продай магазин, уйди в свободное плавание.

– Ольга!

– Это глупо.

– Зато хорошо.

– А вот дорожка, вероятно, к часовне, они любили сирень вокруг часовен…

– Ольга!

– Знаешь, пойдем-ка туда, там, кажется, сад.

Они свернули к северу, и среди глухого заросшего сада, или, скорее, только уже его подобия, им неожиданно открылся дом, распластанный в высокой траве, с каменным первым этажом и широким фронтоном двускатной крыши. В центре в обветшавшую кровлю врезался мезонин с резными консольками балкона. Зрелище было неожиданное и живописное, отдающее чем-то мятным, старинным.

– Прямо какой-то дом с мезонином, – улыбнулся Павлов.

– Скорее, убежище прелестной экономки, тайной страсти хозяина, – тоже улыбнулась только глазами Ольга и потянула его в сырой сумрак дома.

Когда они вышли, вовсю слепило солнце, а в головах было бездумно и пусто. Мелькали бабочки, и резал глаза неожиданный блеск стрекозиного крыла.

– Смотри, что я нашел. – Павлов разжал ладонь и показал крошечный кусочек зеленой глазури. – Там, на полу… Я оперся рукой и чувствую…

– Брось, – холодно произнесла Ольга. – Сантимент неуместный, мы не подростки. – Ее почему-то разбирало чувство легкой досады. Она не собиралась сдаваться так просто, но после столь долгой и утомительной езды неожиданно попав в столь романтическое место, Ольга вдруг почувствовала какую-то пронзительную излишнесть какой бы то ни было любовной игры.

– Но ведь хорошо же было. И вообще… здорово. Дорога эта, усадьба. Ты. Как в живой воде искупался.

– А вдруг в мертвой? Ладно, шучу. Но без повторений, хорошо? Я дублей не люблю. – Они медленно возвращались к лугу. – Разумеется, среди зелени усадебный дом выделялся очень эффектно, – ровным уставшим голосом начала Ольга, – особенно если учитывать два этих дерева, чьи кроны сформированы явно искусственно.

– Как экскурсия? – прищурилась Вера. Ни по ее виду, ни по виду бородатого спокойного мужа Ольги было не понять, что тут происходило. Шашлыки, однако, были готовы и уже остывали.

– Хорошо, только сохранилось мало, – искренно ответил Павлов и украдкой показал Верке зеленую глазурь, после чего вожделенно ухватил смачный, отяжеленный мясом шампур.

– Вон Павлов даже нашел какой-то раритет, – зевнула Ольга, – мальцевского завода,[16] не меньше. Брось.

Но он опустил осколок в карман.

– А мы все-таки искупались, пока шашлыки жарились, – лукаво поглядывая на Ольгу, подкинула Верка.

Павлова аж передернуло внутренне от одного только представления о том, что для этого придется раздеться в этом знобком рассветном воздухе. А уж какая холодная небось теперь вода… Ольга же неожиданно спокойно вдруг начала молча раздеваться. Никто не смотрел на нее, то ли из ложной скромности, то ли из ложного стыда, делая вид, что в общем-то нет ничего необычного и привлекательного в обнаженном теле молодой стройной женщины, неторопливо направившейся к пруду и столь же неторопливо вскоре вернувшейся к небрежной кучке своей одежды, накрытой не совсем чистыми белыми трусиками.

Павлов все это время плотоядно освобождал зубами шампур.

А спустя еще полчаса «Шкода» уже неслась по вполне приличному проселку, выведшему их на волосовскую дорогу. У метро все вышли, но Павлов, среди пробок будничного дня, вернулся домой только к полудню.