Беспутный повеса - Мэри Бэлоу

– Во всяком случае, пару дней никто не будет жаловаться на пыль, – заметил лорд Эдмонд.

– Да, – согласилась Мэри, – только на грязь.

Это был весь их разговор.

Когда они остановились у Портмен-плейс, кучер пошел звонить в дверной колокольчик, а лорд Уэйт, выйдя из экипажа, подал Мэри руку.

– Благодарю вас. – Она бросила на него быстрый взгляд. Если она и была смущена появлением на пороге дома любопытной служанки, то не подала виду. – Всего хорошего, милорд.

– Сочту за честь, если вы позволите навестить вас сегодня днем. – Он задержал в руке руку Мэри.

Она задумалась на мгновение, глядя на их соединенные руки, а затем посмотрела ему в глаза.

– Хорошо. Я буду дома.

Прежде чем выпустить руку Мэри, лорд Эдмонд поднес ее к губам.

* * *

Мэри всегда вставала рано; для нее утро было самой приятной частью суток, и ей жалко было тратить его на сон – так она всегда говорила тем, кто с ужасом обнаруживал, что она часто гуляет в парке по утрам в такое время, когда там можно встретить только торговцев и служанок, выгуливающих хозяйских собак. Однако когда она проснулась на следующий день после Воксхолла, был уже почти день, но даже и тогда, открыв глаза и увидев на столике возле кровати чашку остывшего неаппетитного шоколада, она с удовольствием снова уснула бы, если бы смогла, но ей это не удалось.

Лежа на животе, зарывшись лицом в подушку и вспоминая все произошедшее, Мэри просто физически ощущала дискомфорт. Ей хотелось бы, чтобы все это оказалось сном, диким, причудливым ночным кошмаром, но она понимала, что это невозможно. Внизу живота ощущалась странная, почти приятная боль; грудь, которую он трогал, ласкал и покусывал, была мягкой, сухие губы слегка воспалились, и каким-то образом у нее на руках и в волосах остался его запах, а во рту вкус его губ.

Нет, это не было сном. Воксхолл – это реальность, и гроза – реальность, и сам лорд Эдмонд Уэйт тоже реальность.

Сев в постели, Мэри потянулась к шнурку звонка, чтобы позвать горничную; ей необходимо было принять ванну и вымыть голову. «О, если бы только можно было и этого мужчину смыть из своей памяти и из своей жизни», – подумала она, спустив ноги с кровати.

Мэри проклинала грозу, потому что, если бы не было грозы, она благополучно вернулась бы в ложу после отвратительной прогулки с лордом Уэйтом и быстро отделалась бы от него, горячо надеясь, что никогда больше не окажется в обществе этого человека.

Но гроза была, и началась она в самый неподходящий момент. Воспоминание о грозе на миг привело Мэри в неописуемый ужас и заставило изо всей силы ухватиться за край кровати. Никогда с той страшной ночи в Испании ей не приходилось в грозу оставаться под открытым небом – или почти под открытым, что в общем-то было одно и то же.

– Приготовь, пожалуйста, ванну, Рейчел, – обратилась Мэри к вошедшей в комнату служанке, – и принеси мне чаю. Нет-нет, спасибо, шоколада не нужно. – При одной мысли о шоколаде она почувствовала тошноту.

Господи, кроме лорда Эдмонда, там не было никого, к кому можно было бы прижаться, и она прижалась к нему исступленно и безрассудно; она так старалась спрятаться внутри его, что в итоге он оказался внутри ее при ее полном согласии и поддержке. Конечно, она была так настойчива, что ему не оставалось ничего другого.

Лорд Эдмонд Уэйт! Мэри прикрыла рот ладонью и зажмурилась. Он был внутри ее!

Когда ванна была готова, Мэри послала Рейчел обратно в кухню за щеткой и скребла себя до тех пор, пока мыльная пена не начала выплескиваться на пол, а кожа не стала красной, как у вареного омара. Но он побывал внутри ее, и она не могла выскрести его из себя.

Лорд Эдмонд сказал, что днем навестит ее, но Мэри не хотела, чтобы он появлялся в ее доме. «Быть может, он и не придет», – подумала она. Но с другой стороны, возможно, он считает, что должен нанести ей визит. А может быть, он чувствует себя обязанным сделать ей предложение. Но неужели распутник и обманщик будет чувствовать себя обязанным сделать предложение женщине, соблазнившей его во время грозы? Мысль о том, чтобы выйти замуж за лорда Эдмонда Уэйта, вызвала у Мэри приступ истерического смеха, когда она, выйдя из ванны, вытирала полотенцем плечи. Или, может, он думает, что должен извиниться перед ней? Но разве такие люди извиняются? Быть может, он вовсе не придет. Мэри очень надеялась, что он не придет, не придет никогда, и ей больше не придется встречаться с ним и краснеть от смущения.

«Но ведь рано или поздно такое все равно должно было случиться», – подумала Мэри, стряхивая с ноги мыльную пену, и, чтобы не потерять равновесия, запрыгала на другой ноге. Однако был не только этот неожиданный порыв в Воксхолле, который она еще могла бы себе простить. Был еще этот мерзкий, отвратительный дом – очевидно, его любовное гнездышко, эта тошнотворно-вульгарная комната с ее алыми бархатными драпировками и широкой мягкой постелью – и необъяснимое отсутствие сопротивления с ее стороны, когда он нес ее на эту постель.

«Интересно, сколько еще женщин лежало с ним в этой постели», – подумала Мэри и снова почувствовала приступ тошноты. То, что она не сопротивлялась, можно было объяснить в какой-то мере замешательством и определенной благодарностью за то, что в Воксхолле он оказал ей неоценимую услугу – против этого нельзя было ничего возразить, но услугу грязную, как и все, что там происходило. Господи, на столе… Мэри тряхнула головой, избавляясь от этого воспоминания. Тогда ее охватил ужас, ей страшно было остаться одной, и нужно было к кому-то прижаться, а когда все произошло, в ней остались усталость и безразличие. Или это было любопытство? Такое предположение заставило ее вздрогнуть. Но какова бы ни была истинная причина, Мэри сочла невозможным отказать лорду Эдмонду.

«Тебе понравилось все, что там произошло, – напомнил ей внутренний голос, – понравилось абсолютно все». Мэри снова тряхнула головой, но голос не умолкал.

Прежде в занятиях любовью Мэри бывала пассивной участницей, хотя отдавалась с готовностью и проявляла нежность; Лоуренс никогда не жаловался на ее холодность. Она всегда считала, что мужчины обожают заниматься любовью, а женщины существуют, чтобы доставлять им удовольствие. Но это не означало, что она сама не получала наслаждения от этих занятий, Лоуренс всегда удовлетворял ее.

Но в прошедшую ночь она отнюдь не была пассивной. Ее неистовство в Воксхолле еще можно было объяснить – тогда бушевала гроза, но в той алой комнате никакой грозы уже не было, и все же… все же… О Господи!

«Тебе все очень нравилось, и ты отдавала столько же, сколько получала», – продолжал тот же голос.