Разность заразы - Вадим Молодых

– Это теракт!!! Это биологический теракт!

Президент, вмиг ставший презиком в глазах замерших подчинённых, тяжело дышал и таращил от страха глаза – таким его никогда ещё не видели опешившие теперь разведчик и министр.

– Начальника охраны ко мне! – истерично скомандовал президент. – И врачей!

– Может, санитаров?

Инодел даже сам не понял, как у него вырвалась эта двусмысленность, но что уж делать-то, тем более, что презик неожиданно согласился:

– Да! Санитаров… В смысле, санитарную службу…

Он суетливо, приставными шажками отступал от опасной близости с непонятным пятном на потолке.

– Это заговор!.. Это заговор!.. – продолжал бубнить, будучи явно не в себе, презик после объявления тревоги и взвывшей на весь Кремль сирены.

Испуг был такой резкой силы, что скрыть его было невозможно, как ни пытайся… А он и не пытался – он, похоже, о таком и не думал теперь! Президент, судя по нему, был близок к обмороку. Шок напрочь отбил всё его понимание необходимости выглядеть комильфо, принятым большинством населения на подконтрольной территории, которое и слова-то такого иностранного – «комильфо» (вообще-то это два слова по-французски, даже три!) – не знает. Большинство привыкло и хотело видеть его «крутым», когда эта абстрактная «крутизна» граничит с конкретной дикостью… даже с лёгким захлёстом на дикость, когда всем становится очевидно, что дикость должна и может быть и «покруче».

Лидера нации трясло в углу так, что у него не только голова вжималась в плечи, но и ноги подгибались, и это заставляло его держаться за стену, чтобы совсем уж не упасть.

Не то что специально смотреть, а и просто случайно видеть (куда деваться? – не с закрытыми же глазами под стол прятаться! – хотя и хотелось…) новое воплощение «опоры и надёжи» государства было противно обоим – и министру, и разведчику. Причём первый, приученный к сдержанности не только высказываний, но и мыслей как первопричины высказываний, думал в этот раз на родном языке, совершенно забыв о границах приличий: «Тво-ю ма-ать!..»

Разведчик же, чья служба – суть антипод всяческих приличий (что и отражалось в повседневных общениях по долгу службы), напротив, именно «высоким штилем» мысленно выражал всю полноту впечатлений от увиденного: «Господи! До каких же низин способен пасть человек в своём животном страхе…»

При этом не только дипломат и шпион, а вообще все придворные знали (хотя и по слухам, но недалеко рождённым – почти необтёсанным и без наростов), что у шефа охрана – одна из самых мощных на планете Земля… Некоторые даже настаивали – кто горделиво, кто наоборот – что и самая мощная!

И вот теперь оба невольных носителя эксклюзива с синхронной брезгливостью одной природы, рождаемой даже не самим новым образом шефа (истинным, как неожиданно стало думаться само собой!), а только лишь представлением его, появившимся в сознании как продолжение уже только что увиденного и услышанного, презрительно решили, что тут и охранять-то нечего…

Аномально низкорослый – карлик почти, теперь ещё и страхом придавленный – кроме комплекса Наполеона, страдающий ещё кучей всяких психопатических недугов как следствий того, что в детстве сверстники-пацаны во дворе били, а в молодости девчонки не любили. Отыгрывающий теперь – на седьмом десятке лет! – своё детство и юность параноик, смотрелся обычно нелепо в своих «юношеских» потугах. Но только что эта нелепость стала страшной. Хотелось бы, чтобы смешной… Однако – страшной! И противной…

Плешивая голова, вытянутое острым психозом итак заострённое к кончику носа лицо, панически открытый рот с капающей с нижней губы слюной-пеной… Тьфу! В какой-то момент, при наиболее сильной спазматической встряске презика, показалось даже, что у того штаны промокли в области паха…

Впрочем, наверное всё-таки, показалось! Очень хотелось, чтобы именно показалось, так как принять это за очевидный факт было очень страшно – отказывался разум, изнасилованный уже привычным медийным образом, любое не то что принижение, а уже просто и отклонение от которого вызывало бессознательный внутренний протест.

И они – главшпион и инодел – машинально старались не видеть паховой области тела президента, который уже, слава богу, совсем почти согнулся и сжался, словно бы инстинктивно пряча от опасности самое дорогое, что у него есть.

Где там эта его охрана ходит?! Трудно даже представить, как он ей-то надоел…

Главшпион, увидев только секундный намёк на осмысленность в глазах презика, молча рукой показал на инодела и себя и следом с вопросительным выражением мотнул головой в сторону двери – мол, пойдём мы…

По виду тот ничего и никак не ответил, но когда шпион встал и ещё раз мотнул головой – теперь иноделу, то возражать не стал. А может, был не способен…

Вышли от президента дипломат и разведчик вместе. Молча! Остановились на крыльце, как только закрылась входная дверь, и стал не виден постовой. Молчали, не зная, что сказать, но интуитивно понимая, что так просто им двоим новую информацию с собой не унести… То есть унести-то можно! Но как потом с этим жить? И главное даже не как, а сколько?! По времени… Сколько лет-месяцев-недель-дней… Или вообще – часов (вероятность наступления гибельной развязки возрастала по мере перечисления) они проживут с тем «эксклюзивом», которым только что невольно овладели.

И не в инопланетянах теперь дело. Они уже не эксклюзив… Были недавно, но стали только поводом, причиной куда более мощного – воистину сенсационного! – эксклюзива о президенте Великой Державы. Сознание обоих отказывалось в него верить, ибо не знало, как с этим быть.

И потому заговорило-засоветовало подсознание, выдавая самый простой защитный рецепт от стресса – забытье. Как будто ничего не произошло…

Впрочем, если «как будто», то это не забытье! Забытье – это просто «ничего не произошло» безо всякого «как будто», когда чисто в памяти и в мыслях. Э-эх, хорошо бы уметь очищать память от ненужного – страшного!.. И мысли бы уметь очищать… Точно! Если бы уметь очищать мысли, то можно было бы очищать только чужие – всякие ненужные, чтобы свои мысли – любые! – спокойно оставлять и не бояться потом.

А сейчас с «как будто» получается попытка игнорирования произошедшего… Да… Всё верно… Только ни хрена оно не получается!

Попробуйте президента проигнорировать! Он же… (нецензурное слово – даже подумать его страшно – как раз к мыслям о мыслях!) везде лезет… Точнее на себя абсолютно всё замкнул! Без его приказа ни ракеты не летят, ни дети не родятся, ни свет не горит, ни вода не течёт… Он – везде! Отец родной… Синоним Родины!

Вот вам и «не было ничего»… «Как будто»!..

Было! Ещё как… А вот теперь что будет?! С ними обоими… Подумать не получается – защитная реакция – даже в сон клонит.

Лимузины уже стояли у входа с приветливо распахнутыми задними дверями и дежурившими рядом навытяжку вышколенными водителями.

Не до них! Пусть ждут… Надо мысли упорядочить – прекратить их пляску…

Впрочем, это легче сделать в машине… В машинах – в двух… То есть порознь. Но расставаться так просто было страшно обоим, ибо каждый боялся каждого – его мыслей (опять же!) и, не дай бог, как следствие, могущих навредить поступков.

И то верно! А ну как начнёт собрат по несчастью обладания эксклюзивом горячку пороть… Он ведь не только себя – он и меня погубит! Или наоборот – молчать будет, а я где-то как-то что-то… Неосторожно, в общем… По обстоятельствам… Так этот потом ещё и подтолкнёт! В пропасть-то… Мол, вот оно истинное лицо его… В смысле, моё… Мол, видите, какой он… В смысле, я…

Но и раскрываться друг другу в этих своих одинаковых соображениях инодел и шпион никак не могли решиться, хотя и понимали, что придётся. Так и топтались на ступеньках, пытаясь не встретиться глазами.

Разведчик, наконец, по переполнявшему его психологическому преимуществу первенства в этой жизни, решился и стал демонстративно («Должен же понять!») разглядывать министра иностранных дел.

И неожиданно для себя разведчик понял, что хоть и работают они по одной линии уже несколько лет, что называется, бок о бок… даже – локоть к локтю – так точнее, строже, словно в строю… но толком инодела он никогда не видел – служебной необходимости не было. Фигурировал он только в оперативках под безликим кодовым именем «Стряпчий».

И вот теперь совсем другой повод… Другой, так сказать, контекст…

Безукоризненность внешности министра была вполне органичной – никакой нарочитости. Он с этим вырос – это в крови. Но! Даже несмотря на то, что родился и поднимался он там, за границей, где и состряпал себе карьеру – министерскую должность, несмотря на врождённый лоск, переезд на ПМЖ на родину даром не прошёл – выражение лица у него стало совсем уже здешнее. Не то чтобы очень лживое, а оно у всех дипломатов такое – лживость у них не детская, не краснеющая, а гордая и спокойная в своём профессионализме. Не в этом дело… Дело в выражении глаз при неисполнении служебных обязанностей – когда он предоставлен самому себе. Хочется соврать по привычке, а не выходит – сам же ведь правду и знает. Отсюда и растерянность от такой двойственности.