И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата - Сборник статей

Здесь приписывают рекомендацию Погодина Жуковскому и крепко бранят последнего, выражаясь: как ему не стыдно для воспитания Царских детей подставлять таких людей, и что он сам обманывается по чистой душе своей делаемыми ему в Москве угощениями. У Погодина же есть хитрая манера даже и тех, кои до смерти своей презирали его, после смерти их показывать себя приверженцем их: так, например, он вмешивался в похороны покойного известного Профессора Мерзлякова. По получении известия о смерти Пушкина подбивал здешних Литераторов служить торжественную Панихиду в Симонове монастыре, но Архимандрит отказался а сказал, что, если угодно, то может отслужить чередной иеромонах, по каком усопшем будет угодно. —

Сделайте милость, я вполне уверен, что Вы извлекши из сей несвязной писульки, что найдете дельным, ее изорвете чтоб этого как нибудь не узнал Жуковский.

Но, например, спросите секретно о Погодине мнения у Ректора здешнего Университета3, у Обер-Полицеймейстера4, кажется можно сделать выправки о имевшихся за ним наблюдениях. Помнится из воспитанников (коих он имел против дозволения иметь оных Профессору в доме своем5) был когда-то брат по какому-то политическому делу при Генерале Лесовском6, некто Топорнин или Топорников7. Одним словом, взятие Погодина в наставники к детям Царским произведет печальное на умы впечатление, о чем и не может остановиться весьма секретно доложить Вам пламенное усердие верноподданного к благодатному Священному Дому Царскому. —

Погодин выехал в С. Петербург 23 февраля8.

Москва

1 марта 1840.

<Граф А.Х. Бенкендорф – Ф.П. Литке9

(отпуск исходящего письма),

Контр Адмиралу Литке.

№ 1181

7 Марта 1840

Секретно.

Получив из Москвы сведения о разнесшемся там слухе что Профессор Московского Университета Погодин выехал 23го минувшего февраля в С. Петербург, с тем чтоб поступить в наставники к их Имп. Высочествам Великим Князьям, я обращаюсь к В. Преву с покорнейшею просьбою почтить меня уведомлением: основательны ли означенные сведения, ибо я имел повод сомневаться в избрании Погодина в столь важное звание, полагаю, что он сам мог распустить о сем слух. В случае же что действительно на него пал выбор в наставники к Его Высочеству то я покорнейше прошу Вас М. Г. приостановиться определением его Погодина до получения от меня подробных о нем сведений.

С соверш. почт, и пред. и. ч. б.

В. Прева,

Подписано Гр. Бенкендорф Верно А. Галлер10

<Приписка сбоку: > Такого же содержания Ген. Майору Философову.

№ 1182. / № 432.

<Ф.П. Литке – графу А.Х. Бенкендорфу>

<Входящий> № 820 / № 2022

<Входящая дата:> 9 Марта 1840

Сиятельнейший Граф

Милостивый Государь!

Милостивый Государь!

На предписание Вашего Сиятельства относительно Профессора Погодина имею честь ответствовать: что слух о назначении его в наставники к их Императорским Высочествам, сколько мне известно, ни малейшего основания не имеет. По крайней мере относительно Его высочества Генерал-Адмирала11, слух сей совершенно ложен.

С глубочайшим почтением и совершенною преданностию имею честь

быть

Милостивый Государь

Вашего Сиятельства

Покорнейший и послушный слуга

Ф. Литке

Марта 8 дня 1840

Его Сиятву Графу

А. X. Бенкендорфу

<А.И. Философов – графу А.Х. Бенкендорфу>

<Входящий> № 821/№ 2023

<Входящая дата:> 9 марта 1840.

Милостивый государь,

Граф Александр Христофорович!

На предписание вашего Сиятельства, вчера мною полученное, относительно определения наставника к Их Императорским Высочествам Государям Великим Князьям Николаю и Михаилу Николаевичам профессора Московского Университета Погодина, имею честь почтительнейше донести, что о таковом определении я никогда не помышлял, и ни от кого не случалось мне слышать, чтобы г. Погодин, был человек способный к занятию какого либо места при Их Высочествах.

С глубочайшим

С глубочайшим высокопочитанием и таковою же преданностию имею честь быть милостивый государь вашего Сиятельства покорнейший слуга Алексей Философов Iй С. Петербург Марта 8го дня 1840го.

Его Сиятельству Графу А. X. Бенкендорфу.

<Граф А.Х. Бенкендорф – Н.А. Кашинцеву

(отпуск исходящего письма),

№ 499.

Камер-Юнкеру

Кашинцову

№ 1339. 14. Марта 1840.

Собрав по сообщенным мне Вами слухам насчет назначения Профессора Погодина наставникам к Их Императорским Высочествам справки, я удостоверился, что о таковом назначении не было и предположения.

Уведомляя о сем Вас, М. Г., покорнейше прошу Вас узнать и сообщить мне, из какого источника разнеслись означенные слухи.

С соверш. почт, и пред. и. ч. б.

Вашим, М. Г.

Подпис. Гр. Бенкендорф

Верно: А. Галлер

Полный текст заведенного в III Отделении дела мы привели, разумеется, не ради малоаппетитного фабулезного эпизода, вызвавшего приступ археографического академизма у первого публикатора12. (Здесь мало нового: семью годами позже доноситель украсил этим же анекдотом – почти в тех же выражениях – другое сочинение, в пушкинской своей части давно напечатанное13.) И не ради некоторых мелких (хотя и небезынтересных) подробностей. Главное не в этом. Чтение доноса в отрывках создавало ощущение необязательного курьезного бреда, порожденного не очень образованным и не очень осведомленным человеком. Полный текст, вполне подкрепляя представление о личности автора, заставляет переменить взгляд на самое произведение, в котором теперь видно достаточно сконцентрированное авторское усилие, заметны цельность и целенаправленность концепции. Сообщены все известные сочинителю слухи (то, что известно ему не слишком много, – это другой вопрос), из многочисленных недоброжелателей Погодина тщательно отобраны те, кто способен вызвать доверие у адресата (Л.М. Цынский, М.Т. Каченовский, Н.А. Полевой), и на них даны ссылки как на потенциальные источники дополнительных сведений. Если начальство последует этим рекомендациям и обратится к указанным источникам, на Погодина гарантированно прольются дополнительные ушаты грязи, подтверждая и расцвечивая данные доноса. Перед нами вовсе не бред, а обстоятельно подготовленная атака. Что же касается некоторой бессвязной мозаичности изложения, то ею отмечены все написанные по служебной надобности тексты Н.А. Кашинцева, и это стилистическое своеобразие нисколько не мешало (если не помогало) их высокой востребованности на протяжении нескольких десятилетий14. Если бы творчество Кашинцева не устраивало начальников III Отделения, вряд ли бы одно только родство с Л.В. Дубельтом позволило ему столько лет занимать пост наблюдателя за периодическими изданиями в Москве15 – при всей стесненности штатов тайной полиции не справившемуся с работой родственнику можно было бы подыскать более спокойные занятия в более спокойном месте.

Через три года после рассматриваемого доноса на Погодина Кашинцеву самому довелось стать фигурантом разоблачительного донесения, излившегося из сердца И.В. Шервуда-Верного: «В Москве в окружном управлении корпуса жандармов всевозможные сделки делаются чрез адъютанта генерала Перфильева отличного афериста Волковского и чиновника Кашинцова, отношения Московского обер-полицмейстера Цынского с этими гг. слишком подозрительны, и действия их слиты, судя по действиям корпуса жандармов в двух столицах <…>». На эти обвинения Дубельт отозвался следующим образом: «На адъютанта Волковского действительно поступали жалобы, как на человека, занимающегося разными оборотами и не всегда честным образом, и за это он еще в декабре 1842 года удален из корпуса жандармов. Что же касается до Кашинцова, то сей чиновник находится в Москве только для надзора за выходящими там периодическими изданиями… и по самому значению своему не может иметь никакого влияния..»16 Заботливый Дубельт здесь явно принижает возможности своего подчиненного. Кашинцеву удавались достаточно сложные интриги. Например, он чрезвычайно ловко доставил деятельное покровительство гр. А.Х. Бенкендорфа своему приятелю Н.А. Полевому, бывшему в это время опальным издателем запрещенного журнала (в нужный момент вынул из портфеля и представил шефу благонамеренную статью гонимого журналиста, блестяще предугадав, что о том пойдет речь)17. В другой раз Кашинцев сумел организовать бумагу за подписью Бенкендорфа, решающую в пользу его очередного протеже одну долгую тяжбу, по которой к тому времени руководство III Отделения уже успело принять противоположное решение18. Да и покинув в 1850 году тайную полицию19, Кашинцев подтвердил, что секретные агенты бывшими не бывают: через него по-прежнему можно было решать вопросы в III Отделении20.

Н.А. Кашинцев называет свой донос «несвязной писулькой». Меж тем странная повествовательная логика нередко являлась лишь внешним проявлением стоящей перед автором необходимости, по собственным своим обстоятельствам, сказать нечто прямо к предмету сообщения не относящееся. В 1847 году, после открытия в Киеве Кирилло-Мефодиевского общества, Кашинцев получил от работодателя «заказ» на славянофилов: «обратить на сих людей особенное внимание и подробно донести для доклада его сиятельству, как о каждом из московских ученых и писателей, преданных славянству, так и о том, не соединяют ли они свои занятия с какими-либо политическими идеями»21. В потоке последовавших из Москвы донесений было и такое: «.. по славянофильству и как любителя древностей, говорят, Погодина посещают раскольники, что и вероятно, ибо есть давно уже слух об здешних славянофилах, что следуют древнему обычаю, сходятся на площади для прения о вере с начетчиками книг – раскольниками и толковали с ними в разных местах Федор Глинка, Хомяков и Аксаков и будто даже в костюме славянском; но как бывший обер-полицмейстер Цынский это только послышал, то толкователи и расточились и более в этих костюмах их не видали, а то бы Цынский их засадил под тем видом, что их будто счел за простолюдинов, ибо и в голову не может прийти, чтоб дворяне так были одеты»22. «Слухи устраивают некий „театр абсурда“», – восклицает современный исследователь В.А. Кошелев, познакомившись с этим сообщением23. Но Кашинцеву нет дела ни до сложных отношений Погодина и Глинки со славянофильством, ни до прочих подробностей. Ему необходимо сделать важный ход в очередной своей многоходовой комбинации – обратить внимание начальства на томящегося в отставке блестящего профессионала, владеющего оригинальными методиками и неустанно пекущегося о благе, и тем подготовить аудиторию к слезной мольбе по обер-полицмейстерскому поводу, долженствующей прозвучать в следующем году: «Батюшка, уладьте, чтобы Лужина хоть егермейстером сделали, но дайте на это место человека достойного: Ведь Лужина просто презирают…»24 То есть весь бессвязный лепет, неприятно поразивший В.А. Кошелева, переводится на русский язык очень просто: это просьба помочь вернуться Л.М. Цынскому, при котором взаимодействие московских силовых структур было исполнено высокой гармонии (не укрывшейся, как мы видели, от бдительного ока Шервуда-Верного).