Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня. - Иво Андрич

Мысль увлекательная.

Но тут же приходит новая, следующая — это наша планета Земля и на ней эта наша земная, несовершенная, но наша правда! И наша человеческая храбрость, и величие, и мудрость заключаются не только в том, что мы исправляем несовершенное и приближаемся к правде, но и в том, что мы живем с нею, неполной и по-человечески несовершенной, пока должны жить и не можем поступить иначе.

И это еще увлекательнее.

* * *

Когда мы читаем хороших писателей, перед нами происходят чудеса. Часто в начале какой-нибудь фразы, видя, как вызревает мысль, мы замираем, удивленные и напуганные. И недоверчиво спрашиваем: «Возможно ли это? Неужели то самое, что я чувствую? Неужели та самая мысль, которую мы не однажды улавливали при соприкосновении нашего сознания с окружающим миром, потаенная часть нашей внутренней жизни? Неужто есть еще кто-то, кто видел и ощущал то же?»

А когда, прочитав до конца, мы убеждаемся, что это действительно так, то задумчиво останавливаемся над этой фразой, благодарные и счастливые, ибо нам выпал на долю высший дар, который может доставить чтение: мы почувствовали, что никогда не остаемся одни — ни в самые тяжкие, ни в самые прекрасные мгновения, ни в пору самых горьких недоумений и самых смелых выводов, а связаны с другими людьми многими тайными связями, о которых и не подозреваем, по которые «наш» автор нам открывает.

* * *

Когда мы судим о людях, их поступках и характерах, следует иметь в виду, что люди по разным причинам, от них не зависящим, не могут всегда, всюду и обо всем говорить правду. Одни ее не видят, другие видят ее искаженной, что то же самое или еще хуже, а у третьих попросту нет сил на такой подвиг, ибо для таких людей это подвиг, ради совершения которого необходим известный минимум сил, им недоступный. Требовать от таких людей, чтобы они сознательно и откровенно не грешили против правды, чтобы они не обходили ее и не замалчивали, — значит требовать от физически среднеразвитых людей, чтобы они были атлетами.

* * *

Многое (чтоб не сказать «все») могут сделать режимы, государственные власти и общественные учреждения в наш век. «Не могут только женщину превратить в мужчину, остальное все могут», — говаривал один из моих друзей. Многое могут, одного лишь никогда никому не удавалось добиться: заставить людей с удовольствием читать писателя, которого они не любят.

* * *

Сама по себе склонность к размышлениям приносит небольшую пользу в литературном творчестве. Нужно идти от людей, человеческих лиц и переживаний, а при изображении их все наши мысли найдут свое место, даже и те из них, о которых мы до тех пор не имели представления и которые приходят лишь в работе.

* * *

В Народном театре. Дают «Тита Андроника» Шекспира. Английская труппа.

В антракте вся публика внизу в фойе. Спектакль произвел сильное впечатление на зрителей, и разговоры только о нем. Я остался возле раздевалки в первом ярусе и, прислонившись к столу, слушаю тихий разговор двух гардеробщиц. Та, что помоложе, рассказывает пожилой содержание последнего выпуска бульварного романа «Черный гусар». Как князь прогнал дочь за то, что она полюбила человека, не соответствовавшего ее происхождению и общественному положению, и как, и как…

Рассказывает по порядку, как подлинную семейную драму. Серьезно и неторопливо, а ее старшая подруга точно так же слушает.

Стоя спиной к ним, слушаю и я, делая вид, будто углублен в программу. И размышляю о параллельном существовании многих и весьма различных миров.

* * *

Писатель N. N. полон любви к человечеству, жаждет общения с людьми и никогда не может в полной мере эту свою жажду удовлетворить, поскольку литературные занятия и высокая чувствительность не позволяют ему особенно углубляться в беседы с людьми и разбираться в их бесконечных и разнообразных делах и заботах. Однако стремление к близости с людьми его никогда не покидает. Ему бы так хотелось, чтобы человечество как-нибудь собралось бы вокруг его письменного стола, чтобы все эти бесчисленные люди без шума и толкотни расселись по местам, чтобы они держались спокойно и пристойно, разговаривали тихо и учтиво о вещах, которые не нарушали бы его покой, или, еще лучше, молча внимали, как он им рассказывает о людях и о своей любви к человеку.

* * *

Из того, чего не было и никогда не будет, умелые писатели создают самые прекрасные рассказы о том, что есть.

* * *

Редактор одной газеты разослал следующим вопрос что вам более всего хотелось бы знать? Спросил он и меня. Я не ответил, но подумал при этом, что мог бы ответить так: разумеется, я желал бы знать больше и время от времени иметь возможность проверять то, что я предположительно знаю. Однако тут же должен добавить, что в деле, которым я занимаюсь, важно не столько знать, сколько мочь, иметь, хотеть и сметь.

* * *

В области искусства ты должен быть подобен моряку на море, нерасторжимо связан с ним, но весьма сдержан в суждениях и предсказаниях. Спросите матроса на корабле, какая завтра будет погода, и вы увидите, как скромно, не стыдясь своего незнания, он отвечает, колеблясь и с большой сдержанностью. И этим ничего не теряет в наших глазах. Наоборот, вы видите, как велико его уважение к стихии, с которой он живет в постоянной борьбе, и что его ответы вдохновлены и этим уважением, и чувством собственного достоинства. Он выражается осторожно и неопределенно, не стараясь быть значительнее и разумнее, чем он есть, чтобы не оказаться мельче и глупее. Этой мудрой скромности и подлинной уверенности следует учиться у моряков.

* * *

Если бы кто-нибудь составил перечень того, что мы требуем и «ожидаем» от художника и вообще общественного деятеля, вышла бы чудовищная картина, которой мы испугались бы сами. Во-первых, мы хотим, чтобы он был близок нам по взглядам и по манере выражения; причем этого хочет каждый из нас, а мы между собой весьма отличаемся по вкусам и мнениям. Мы хотели бы, чтоб он был трудолюбив и работал на совесть, чтобы у него не было не только человеческих слабостей и пороков, но даже и каких-то человеческих потребностей, чтобы он не отдыхал, не хворал, не наслаждался, почти даже и не жил. Нам хочется, чтоб он был крепок и жизнелюбив, разнообразен, всегда нов и необычен и в то же время непоколебимо верен себе что, по существу, означает: верен тому образу, который мы себе создали. Мы испытываем чувство стыда и досады из-за его человеческих потребностей и привычек, которые у всех у нас в большей или меньшей степени в той или иной форме есть. Мы требуем от него, чтоб он был чист, как ангел, искренен, как ребенок, тверд, как скала, и чувствителен, как осиновый лист; а более всего — чтобы он был плодовит, чтобы плоды его были регулярны, как времена года, и обильны и чтобы всегда и количеством и качеством отвечали нашим ожиданиям. Едва наступит малейший застой или «снижение качества», мы, разочарованные и огорченные, всю вину возлагаем только на «нашего» художника, словно только бы с этой стороны ее и можно ожидать.

Следует добавить, что от своего любимого и чтимого творца мы требуем, как нечто само по себе разумеющееся, чтобы он не чурался нас, часто бывал в нашем обществе, чтобы участвовал во всех наших беседах, радостях и заботах, чтобы при этом не отдалялся и ни в чем не отличался от нас и наших друзей и ни словом, ни поведением, ни выражением лица не обнаруживал своих творческих мук и забот.

На этих условиях мы в принципе готовы смотреть сквозь пальцы на его мелкие странности, рассеянность и недолгое уединение от нас, в то время как плоды его труда мы принимаем как продукты нашей действительности, как таковые признаем их и умеренно хвалим. А после его смерти, выступая с возвышения у его могилы, где он лежит в заколоченном гробу ниже наших ног, мы готовы провозгласить их шедеврами и в качестве таковых занести в ризницу нашей культуры и оставить нашим потомкам как богатое наследие их великих предков.

* * *

Порой и днем и ночью (особенно ночью!) я спрашиваю себя, пишу ли я только о том, кто страдает, или в самом деле смотрю и вижу того, кто страдает, или же это я сам страдаю и описываю свое собственное страдание.

* * *

Читаю историю религии. Опьяняет, возносит высоко и опускает низко. Наблюдаешь мертвые религии точно окаменевшие скелеты доисторических гигантских животных, кладешь палец на зуб погибшего динозавра или мастодонта с любопытством и без страха. Но живых религий и их организаций следует сторониться. Обходить их стороной, насколько возможно, чем дальше, тем лучше! Ибо от них исходит постоянная угроза: или они поработят тебя и подчинят и ты станешь их бессловесным, послушным рабом, или сломят и уничтожат, предварительно очернив и опозорив навеки.