Гилгул - Иван Сербин

– Слушай, – встрепенулся вдруг Саша. – Совсем забыл. Я же хотел тебя предупредить! Насчет книги. Мы носили ее в «Ленинку». В музей книги. Просили удостоверить подлинность.

– И что? – Лицо у приятеля мгновенно вытянулось, став подобием вяленой воблы. – Неужели «фальшак»? Словцо резануло, но Саша промолчал.

– Да нет, книга подлинная. Но… понимаешь, нам сказали, что их напечатали не три, а три тысячи экземпляров. Просто издатель провернул какую-то махинацию под это дело… Он не успел договорить, когда Андрей засмеялся.

– Чудак ты человек, – проговорил он, давясь смехом. – А этот эксперт… он домашний адрес у тебя не спросил? Нет? Странно. Они же там все на нашего брата, коллекционера, пашут. А ты небось думал, на зарплату живут? Хорошая библиотека для понимающего человека все равно что золотая жила, – он снова засмеялся. – Какой-нибудь богатенький клиент этому эксперту хорошие комиссионные отвалил бы, вот он и старался, «лапшу» вам «отгружал» тоннами.

– Постой, – растерялся Саша. – Как так? Костя же милиционер! Андрей закатился снова.

– Эх, Сашка, в медицине ты, может, и понимаешь, а в коллекционировании – лапоть лаптем. Прости, конечно.

– Нет, ты объясни, – нахмурился Саша.

– Во-первых, половина милиции у антикварной мафии с ладони кормится.

– Костя не кормится, – еще больше помрачнел тот. – Он честный.

– Сашенька, родной мой, – Андрей махнул рукой. – Даже кристально честного можно купить. Принципиального нельзя, а честного – запросто. Это всего лишь вопрос суммы. Теперь второе: что с того, что твой Костя – мент? Даже будь он принципами обвешан с ног до головы, как новогодняя елка – игрушками. Что с того? Он что, полезет в картотеке рыться? Да кто ж ему позволит без санкции? Но даже если этот честный Костя санкцию выбьет, у него потребуют разрешение какого-нибудь дядечки из высокого-высокого министерства. Речь ведь идет о главнейшем книгохранилище страны. Не шутки! И будет твой Костя три года обивать пороги, а ему будут говорить: «Нету», «Болен», «Вышел», «После обеда», «На заседании», и тому подобную ерунду. А когда твой Костя таки достанет этого дядечку, вдруг выяснится, что этот-то дядечка как раз ничего и не решает, а решает совсем другой дядечка, из другого министерства. И придется твоему честному менту начинать все сначала. И так раз за разом. Снова и снова. – Саша засопел. – И пока он бумажку нужную получит – либо шах помрет, либо ишак читать научится. В смысле, либо дело закроют, либо библиотеку. Либо еще что-нибудь случится.

– А ты не допускаешь, что Костя и санкцию может получить быстро, и бумажку ему удастся подписать без проволочек?

– Допускаю.

– И что тогда?

– А тогда, Саша, твоего Костю возьмут под белы ручки и отведут в архив. А там ящиков – огромный зал, до самого потолка. Скажут: «Работайте, дорогой товарищ мент. Попутного ветра вам в лицо и якорь в то самое место. Дерзайте». И никто не станет ему помогать и подсказывать. А то еще и путать начнут. Ой, мол, это мы ошиблися ненароком. Не туда пальцем ткнули. Промахнулись. На две версты. – Андрей посерьезнел. – Твой Костя в архиве пять лет будет рыться, да еще и не найдет ничего!

– М-да, – разочарованно протянул Саша, с интересом глядя на приятеля. – Серьезно.

– А ты думал? Книжная мафия – организация очень серьезная.

– Ну а что, если все-таки срастется у него? И ордер получит, и подпись, и бумажку нужную в архиве найдет?

– Саш, не надо таких вопросов задавать, ладно? – поморщился Андрей. – Не надо, прошу тебя.

– Нет, ну а все-таки? Приятель вздохнул:

– Тогда, Саш, поедешь ты на Дорогомиловское, или на Ваганьковское, или где у твоего Кости место куплено, слушать прощальный ружейный салют. А потом на траурное застолье.

– Вот даже как.

– Саш, не будь ты дураком. В антике, в том числе в книжном, такие «бабки» крутятся – страшно сказать. А то еще уснуть не сможешь – жаба заест. А тебе это вредно, – попытался съюморить Андрей, но шутка не удалась. Утонула в темной тине разговора. Приятель покосился на пакет. Улыбнулся натянуто. – Ладно, старик. Не принимай близко к сердцу. Это ведь я так, в порядке трепа. Не всерьез. Побегу. Дома насладюсь трофеем.

– Скажи, Андрюш, – спросил Саша, – а тебе не страшно во всем этом г…е бултыхаться?

– Саш, – Андрей улыбнулся. – Не потопаешь – не полопаешь. Оно, конечно, может, и г…о, но в нем столько золота… Да. – Он остановился на пороге, сказал весело, как бы невзначай. – Ты все же своему Косте наш разговор воздержись пересказывать. Зачем расстраивать человека? Тем более что книга попала в хорошие руки. В мои.

– Дело ведь не в книге, – ответил Саша.

– Да нет, старик, в книге. В книге. Так что ты лучше забудь, о чем я тебе здесь говорил. Чепуха это все. Ерунда. Туфта.

– Ну да. Я так и подумал.

– Вот и умница. И правильно. Ну ее, книгу эту, к бесу. Было бы из-за чего расстраиваться, – Андрей улыбнулся. – Все. Побежал. Значит, до завтра. – Саша покачал головой. – Да, а реланиум ты все-таки прими. Не помешает.

– Обязательно.

– Давай. Все. Саша закрыл за приятелем дверь, заперся на все замки, прошел в комнату, тяжело сел на кровать, огляделся. Он ощущал странную апатию. Хотелось лечь и лежать, неподвижно, как труп. Стало быть, из-за книги вся эта бодяга? Нет, не из-за книги. Если бы из-за книги, Потрошитель не стал бы отдавать ее Саше. Кстати, а зачем вообще он ее отдал? Судя по словам Андрея, цены «Благовествование» немалой. Вот если бы Потрошитель хотел заполучить книгу, тогда да. А отдал зачем? Кто же его знает? Саша упал поперек кровати, закрыл лицо руками, вздохнул. Надо поспать. Он хотел окунуться в блестящую, как антрацит, черноту сна. И лучше без сновидений. Но вместо этого встал, прошел в кухню, порылся в шкафчике, где хранились лекарства, нашел розовую коробочку с надписью «Реланиум», забросил в рот сразу пару таблеток, запил водичкой прямо из чайника и только после этого рухнул в постель, закрыл глаза и вздохнул с облегчением. Диван плавно тронулся с места и уплыл у него из-под спины.

***

«Когда он сказал, что собираются сделать старейшие, к чему призывают, когда гордо испросил разрешения, Аннон промолчал. Не потому, что ничего не почувствовал, а потому, что ему захотелось умереть. Выйти за ворота, к иегудейским воинам, отдать себя в их руки, пройти под свист плетей и насмешливое покрикивание всадников до Иевус-Селима и умереть на глазах у сотен за стенами Скиньи, плеснув кровь свою на жертвенник всесожжения под ножом Верховного жреца Иегудеи Авиафара. Адраазар же поджал губы и задумчиво посмотрел на старика. Тот стоял, гордо подняв голову, глядя в некую точку над высоким царским троном, куда-то за стены храма, за горизонт, туда, откуда должно было прийти солнце, их солнце, солнце их Бога, Бога света и радости, милосердия и справедливости, Бога, улыбающегося своим детям, Бога, любящего их.

– Скажи, старик, – спросил Адраазар негромко. – Ты не боишься?

– Чего? – тот усмехнулся.

– Смерти, – Адраазар прищурился. – И гнева Господнего.

– Ты – пришлец, Царь Сувский, и многого не понимаешь. Хотя народ Раббата благодарен, что твои воины сражались за него. Я попытаюсь объяснить тебе. – Старик безбоязненно взял Адраазара за руку, подвел к балкону и отдернул полог. – Посмотри, Царь Сувский. Это был прекраснейший город под оком Господа нашего. Аммонитяне никогда не желали никому смерти и никогда не вели несправедливых войн. – Адраазар смотрел сквозь голубоватую лунную пелену на светящиеся окна домов, на высящийся над городом храм, на стены, по которым размеренно двигались огни факелов. – Что осталось от нашего города? Сады вырублены. В театрах – солдаты и кони. Наши дети и внуки умирают от голода. – Старик помолчал несколько секунд, затем добавил: – Раббату никогда уже не стать прежним. Таким, каким помним его мы, старики. На этот город легла печать проклятия Царя Дэефета. В нем поселился страх, которым отравлен народ иегудейский. Разве смерть страшнее? – Адраазар продолжал смотреть на город. – Всего год назад Раббат утопал в зелени садов. Теперь их вырубили, чтобы сделать древки для стрел. Мы разбираем каменные стены театров, чтобы получить снаряды для пращников. Мы собрали все женские украшения и посуду, чтобы медники отлили из них наконечники для стрел и копий. В Раббате не осталось ни единой нетронутой постройки, кроме храмов. Мы сражаемся не ради города, Раббата больше нет. – И, обернувшись к Аннону, добавил: – И даже не ради тебя, мой Царь. Но ради Господа нашего. Мы не ропщем из-за того, что в городе стоит четыре легиона арамейских воинов, – хотя для отражения иегудейских атак вполне хватило бы и десяти аммонитянских когорт, а наши дети и жены уже шатаются от слабости. Потому что мы знаем: вы тоже деретесь не ради славы или военной добычи, но ради Господа. С начала войны прошло девять месяцев. Я не знаю ни одного случая, когда бы осада продолжалась так долго. Видно, Дэефет решил показать всем, что случается с теми, кто не принимает в сердце свое его Господина, Га-Шема. – Старик наклонился к Адраазару и прошептал: – Я боюсь смерти, Царь Сувский. Может быть, даже больше, чем ты. К старости учишься по достоинству ценить каждый прожитый день. Но… – голос его окреп, – если наш город до сих пор не пал, значит, так угодно Господу. И мы, дети Его, должны сделать все, чтобы Раббат не сдался на милость царя-убийцы. По-твоему, наше решение заслуживает гнева Господнего?