Гилгул - Иван Сербин

– Ты знаешь, кто я, Хеттеянин?

– Мне известно, кто ты, Царь Сувы, – ответил хрипло Урия, выпрямляясь.

– Ты храбро сражался сегодня, но это был твой последний бой.

– Я знаю и это, – кивнул легионер. Адраазар подъехал к нему, неторопливо поднял меч.

– Радуйся, Хеттеянин. Скоро ты окажешься в царствии Га-Шема. Урия только усмехнулся. Он воткнул меч в землю и здоровой рукой снял с головы шлем. Бросив его на землю, легионер вновь взял оружие.

– Я надеюсь, у тебя не дрогнет рука, Царь Сувы?

– Можешь быть уверен, Хеттеянин. Кроваво-красный клинок описал широкую дугу и опустился на шею легионера. Отрубленная голова, немо распахивая рот, покатилась по залитой кровью траве, ткнулась затылком в остывающий труп одного из погибших иегудейских легионеров, перевернулась вниз лицом. Удар меча оказался настолько силен, что обезглавленное тело еще несколько секунд держалось на ногах. Из перерезанных артерий била кровь. Затем тело дрогнуло и повалилось к ногам Адраазарова жеребца. Арамеи невольно отступили.

– Ну вот, одной иегудейской собакой стало меньше, – пробормотал Адраазар, спрыгивая на землю и вытирая клинок травой. Вложив меч в ножны, он оглядел опустевшую уже равнину и приказал: – В город.

***

Через полчаса Царь Сувы, опустившись на колено и склонясь к бесчувственному телу аммонитянского Царя Аннона, прошептал:

– Радуйся. Мы отбили штурм. Мои воины оставили иегудеям богатый подарок: голову одного из их офицеров. Хеттеянина. Аннон вздрогнул всем телом. Адраазар отстранился. Он понадеялся, что раненый наконец-то пришел в себя, но, очевидно, это была обычная судорога.

– Не волнуйся, Царь Аммонитянский, – Адраазар положил окровавленную ладонь на холодное плечо Аннона. – Господь с нами. Твой город выдержит эту осаду. Пусть даже она продлится три месяца. И тогда ты увидишь, что ошибался, сомневаясь в верности Сувы. Затем Царь Сувы поднялся с колена и зашагал к выходу из притвора».

***

Они нашли небольшое кафе-павильончик, буквально в двух шагах от метро. Здесь был маленький зальчик, всего четыре столика с парой стульев у каждого. Окна плотно зашторены, все равно солнца нет. На столиках горят уютные лампы в красных абажурчиках с кружевами. В зале находились еще три человека: парочка, целиком и полностью занятая друг другом, и мужчина, сидящий спиной и разглядывающий сквозь щель в шторах Садовое кольцо. Под кофеек они обсудили вчерашнюю аварию, поговорили об институтах. Юля рассказала о своем, Саша о своем. Вспомнили хохмы из студенческой жизни. Оба испытывали что-то вроде неловкости от сегодняшнего происшествия, ни один не решался заговорить о Потрошителе, о разговоре с профессором и о Саше. Точнее, о Гилгуле. Гончем. Юля все-таки отважилась первой.

– Саша, я могу задать вам один вопрос?

– Пожалуйста.

– Что вы думаете об этом человеке? Только честно.

– О каком человеке? – сделал вид, что не понял, Саша.

– О Потрошителе.

– О Потрошителе… Саша молчал не меньше минуты.

– О чем вы задумались? – Юля подалась вперед, и ее лицо оказалось совсем близко. – Еще не решили для себя?

– Да нет, не в этом дело. Понимаете, Юля, – пробормотал он. – Эта история с Потрошителем настолько запутанна и странна, что я не могу ответить на ваш вопрос однозначно.

– Почему?

– Как вам сказать… Речь идет о вещах настолько серьезных и важных, что… как бы это объяснить подоходчивее…

– Вы боитесь? – спросила она. «Боитесь – не боитесь, – подумал Саша. – Хорошая постановка вопроса. Веришь – не веришь. Это же не на ромашке гадать».

– Я имела в виду, боитесь ошибиться? – тут же оговорилась девушка, словно прочитав его мысли.

– Пожалуй, – согласился Саша. – Можно сказать и так.

– А вы не могли бы рассказать все с самого начала? – попросила она и, смутившись, добавила: – Возможно, я что-то посоветовала бы. Хотя, если у вас есть причины не делать этого, скажите. Я не обижусь, честное слово.

– Да нет, никаких причин нет. Другой вопрос, что сама история чересчур уж длинна.

– Ничего. У меня есть время, – кивнула убежденно девушка. – Честно говоря, я впервые сталкиваюсь с подобной трактовкой реальных исторических событий и… одним словом, версия вашего подопечного показалась мне интересной и не лишенной определенной логики.

– В том-то и дело, – вздохнул Саша. – В том-то и дело. Он подумал о том, какой именно момент в истории стоит считать начальным? Позавчерашнюю ночь? Или много раньше, когда друг Костя принес фотографии убитых девушек, а ему почудилось в них что-то знакомое, этакое чувство «дежа вю», вывернутое наизнанку. И он точно знал, какой совет дать Косте, и был уверен в правильности этого совета, хотя и не понимал почему. Или еще раньше? Когда Потрошитель убил самую первую жертву? Или еще раньше, от сотворения мира, когда несчастного Лота разбудил среди ночи гниющий заживо уродец Исаак? Или попытаться объяснить ей то, что объяснял ему Потрошитель о сущности Добра и Зла? С чего начать? И вообще, может ли быть начало у истории, длящейся вечность…

– Понимаете… – неуверенно сказал он, – в общем, для меня все это началось пару месяцев назад… Мало-помалу Саша разговорился. Он рассказывал жадно, взахлеб, перескакивая с события на событие, давясь эмоциями, однако картина получалась на удивление яркой и сочной. Особенно когда дело доходило до воспоминаний. Юля слушала, серьезно глядя на него, лишь иногда качая головой. В какой-то момент Саша вдруг пожалел, что рядом с ним нет Потрошителя. Вот уж кто обладал даром убеждения. Он бы сумел рассказать все чисто и гладко, а Саша задыхался от нехватки слов. Он все понимал, но был не в состоянии выразить собственные чувства. Каждый раз ему казалось, что слова уродуют смысл, они корявы, аляповаты и неточны. Саша щелкал пальцами, вспоминая давно забытые термины, не желающие приходить из прошлого в сегодняшний день. «Нет, не так», – иногда досадливо восклицал он и начинал рассказывать кусок снова. Когда же Саша закончил, он был мокрым от пота. История, рассказанная вслух, потянула за собой новые воспоминания. Это было похоже на нитку бус. Жемчужина, за ней еще одна, потом еще и еще. Несколько секунд Юля молчала, затем вздохнула и сказала:

– Какой ужас.

– Вы это о чем? – спросил Саша. Он был возбужден, в глазах его горел лихорадочный огонь, на щеках пылал румянец.

– О вас, Саша, – ответила девушка. – О Гилгуле. Жуткая судьба. Я бы не согласилась так… Он наклонился вперед, заглядывая ей в глаза, и прошептал:

– Я бы тоже не согласился. Если бы знал с самого начала, чем все обернется.

– Хотя большинство историков вам позавидовали бы, – улыбнулась натянуто Юля. – Жили во времена Содома, Дэефета, Гая Цезаря, беседовали с Гете, Шекспиром, Эйнштейном…

– Это глупая зависть, – возразил он. – Отстраненная. Она от незнания.

– Наверное, – согласилась девушка. – Не обижайтесь, Саша, но в вашем рассказе есть небольшая алогичность.

– Какая же? – встрепенулся он.

– Смерть на святой земле – это я понимаю. Но если уж один из вас настигнет другого, что же помешает тому, второму, покончить жизнь самоубийством? Получается замкнутый круг. Саша откинулся на спинку стула, посмотрел на девушку. Он хотел сказать: «Понятия не имею», но вместо этого вдруг ответил:

– Нет. Не получается никакого круга. Ни я, ни он не можем покончить жизнь самоубийством.

– Откуда вам это известно?

– Я пробовал, – кивнул он, с ужасом, словно со стороны, вслушиваясь в собственные слова. – Одиннадцатого июля тысяча сто девяносто первого года, во время штурма Ричардом Первым Акры, я нарочно не стал парировать удар английского рыцаря, и тот пронзил мое тело двуручным мечом насквозь. Две недели я валялся в лихорадке, воя, словно умирающий пес. Но мне «повезло» выжить, хотя все сочли это чудом. В тысяча четыреста девяносто седьмом году я предложил руку Лукреции Борджиа. Мне было известно, как ее брат ненавидит ухажеров сестры, и потому я ни на секунду не усомнился в дальнейшем развитии событий. Цезарь передал мне приглашение на ужин, где и отравил, подсыпав в вино мышьяку. Четверо суток меня крутило в агонии. Я выблевал половину внутренностей вместе с кровью и желчью, но яд оказался слишком слаб. А в тысяча пятьсот седьмом мне пришлось стрелять в Цезаря.

– Вы убили Чезаре Борджиа? – удивленно спросила девушка.

– Если уж вы решили произносить это имя на итальянский манер, то делайте это правильно. Вот так, – сказал Саша и произнес на чистейшем итальянском языке. – Ceasare. Будьте уважительны. Борджиа был великим человеком, хотя и патологически жестоким. Сам Никколо Макиавелли в своем «Государе» использовал его в качестве прототипа. Что же касается убийства, поверьте, я не самый плохой стрелок. Саша мертвел от собственных слов. Это говорил не он, а кто-то другой, сидящий внутри него. Он не помнил ни Борджиа, ни короля Ричарда Первого. Саша вообще не знал, что это за король такой.