Темные изумрудные волны - Федор Московцев

Катя удивленно рассматривала изображение. Андрей был также поражен. Прямо на них смотрели насмешливые глаза и вдруг прищурились, а на губах, как у танцовщиц, играла сладострастная улыбка. Смотрели они и не могли насмотреться на чистое, словно атласное, лицо святой, и вместе с тем что-то сладостное, беспокойное сквозило во всём облике этой владычицы.

– Господи… – прошептала Катя. – Живая она!

– Можно говорить всё, что угодно про искусство пятнадцатого века, которое называют христианским, – продолжила она, когда они отошли. – Можно сказать, что оно было слишком чувственным, что мадонны и ангелы исполнены сладострастия, томной неги, а порой и наивной извращенности. Что в волхвах, прекрасных, как женщины, нет ничего духовного. Но эта женщина…

Катя обернулась.

– … она прекрасна.

И добавила:

– Существует мнение, что людская любовь, хоть и низменна, но всё же, поднимаясь по уступам мук, ведёт к богу.

Тинатин во всём была согласна с ней. Не особенно вникая в то, что было сказано о любви, она высоко оценила стенную роспись – и силу рисунка, и красоту портрета, и прелесть полутеней. А когда прошли в нартекс, к двум изображенным на стене фигурам – мужчины и женщины – Тинатин произнесла с благоговением:

– Это царь Имеретинский Александр Багратид и его жена Нестан-Дареджан. Они любили друг друга так, как никто не любил.

Катя поинтересовалась, что же было уникального в их любви, отличавшего её от всех остальных, ведь каждая история по-своему уникальна и неповторима.

– В трудный час они поклялись друг другу в вечной любви, и сдержали эту клятву. Бог в лице церкви был против, так же как и светский закон в лице их царственных родителей. Но перед любовью, которая одна, на всю жизнь, всё бессильно.

– Как это романтично, – проговорила Катя с деланным равнодушием, и выразительно посмотрела на Андрея.

Указав на две надгробные плиты под киворием, Тинатин сказала, что Александр и Нестан-Дареджан похоронены здесь, в этом храме, который они при жизни облагодетельствовали и выбрали его как место своего вечного успокоения.

На выходе, возле дубовой раки, в которой покоились мощи святых, они остановились, чтобы, по обычаю, поклониться храму и перекреститься. Мимо них, беззвучно шевеля губами, прошёл священник в чёрной рясе, высокий, необычайно худой, сам похожий на мощи.

Всю обратную дорогу ехали молча. Андрей и Катя устроились на заднем сиденье, Тинатин вела машину.

В голове Андрея тянулась цепь людей, событий, наименований населённых пунктов, задач, ясностей и неясностей, предполагаемых дел. Вот Александр и Нестан-Дареджан дают друг другу клятву любви. Вот указатель на Зугдиди. Вот Синельников, Гордеев, Шалаев. Что делать по возвращению в Волгоград? Или, послушавшись Катю, уехать в Петербург? Андрей всё еще не осознал, как будет выглядеть эта поездка, и что они будут делать в чужом городе. Вот они у входа в Гелатский монастырь. Вот Катино испуганное лицо. Странно, почему она была так взволнованна. Надо будет непременно с ней поговорить наедине. Вот пристальный взгляд Тинатин. Время от времени она смотрит в зеркало заднего вида, и, встречаясь глазами с Андреем, казалось, ищет в них ответ на мучающий её вопрос.

Когда подъехали к дому, Тинатин посигналила. Из дома выбежал Заза, и бросился навстречу матери. Она его поцеловала и спросила, как дела. Мальчик ответил, что дедушка учит его играть в нарды. Они прошли во внутренний двор. Там их встретил Иорам.

– Как съездили? – спросил он, обнимая дочь. – Что сказал вам нарисованный Иисус, бог нищих?!

– Папа! – возмущенно воскликнула она.

– Сын духа всё такой же маленький, ничуть не вырос за двадцать веков?

– Папа! – еще громче крикнула Тинатин. – Нельзя так грубо говорить!

– Ты же знаешь, я – буддист и всегда говорю вежливо, и даже прошу прощения у барана, прежде чем его съесть.

Катя выглядела уставшей. Она сказала, что хочет прогуляться. И, взяв Андрея за руку, повела его к выходу.

* * *

Густые колючие заросли и переплетённые игольчатые растения то вздымались ввысь, то накидывались на лощину. Уродливый граб, разбросав в стороны чудовищные ветки, казалось, силился схватить неосторожных путников.

Беспросветные заросли постепенно перешли в суровый, безмолвный дремучий лес. Не стволы, а исполинские колонны тянулись в небо, густо сплетаясь наверху ветвями, оберегая от солнечных стрел незыблемый полумрак. С трудом проникал ломкий луч через вековые дубы, грабы, и орехи. Из-под влажного мха выглядывали то нежные цветки чаровницы, то изящные папоротники. Изредка раздавался крик встревоженной птицы или жужжание яркокрылого насекомого. В самой чащобе промелькнула росомаха, блеснув буро-черной шерстью и светлыми пятнами возле удивлённых глаз. Лес обрывался у отрога. Вдали виднелись холмы с причудливо изгибающимися на своих боках коричневыми полосами. Террасы, угловатые обломки скал, и уходящая ввысь крутизна. Хребет вздыбливался лесными чащобами, щелистыми грудами камней, руинами развалившихся скал.

Голубоватые туманы копошились и таяли на дне лощин. Небо безоблачное, синее-синее. С вершин сползал свежий ветер и, разбиваясь о зубчатые громады откосов, растекался неровными волнами по ущелью. Торная медвежья тропа вела вверх. Звери – хорошие дорожные мастера. Они знают, где в скалах скрыта доступная щель, как обойти непролазные дебри, гари, где можно перейти вброд бурную реку, пройти по карнизу скал. В самых трудных местах не надо лучшего прохода, чем тот, по которому идёт звериная тропа.

С невидимой высоты падали бешеными скачками холодные потоки воды. Сколько шума, сколько необузданной силы в этом ручье, пропилившем узкую щель в монолитных каменных стенах. Между скользкими глыбами на дне ущелья холодно и мрачно, как в подземелье. Всё пропитано сыростью. С отвесных стен вечно капает вода. Камни одеты слизью. И над всей этой неприглядной картиной висел гул неуёмного потока. Где-то выше из теснины наплывал поток. Разбиваясь о шероховатую поверхность валунов, он вздымался над ними массой голубой воды. Облитая светом солнца, вода лила на стены, на лес каскадами огня, блеска и с рёвом падала в пропасть. Ей покорно вторили скалы.

Тропа, тянувшаяся по узкой лощине террасы, набирала высоту. Дальше всё изменилось, будто медведи решили показать, какие они акробаты. Поднимаясь по уступам, тропа поскакала по крупной россыпи, зарываясь в щели, и, наконец, ушла под колючий кустарник.

Над глубоким ущельем, в чистой лазури неба плыли редкие облака. Казалось, протяни руку, и достанешь их. В неподвижном воздухе, насыщенном запахом кедровой хвои, висел глухой рокот водопадов, доносившийся откуда-то издалека. Ветерок бежал мимо, шевеля дремлющие кроны колючих кустарников.

Они стояли на крошечной вершине гребня, на краю глубокой пропасти. Андрей сказал, что ощутил на своих плечах небо. Катя ответила, что хотела бы в эту дымящуюся бездну сбросить тяжесть мрачных дум и неясных предчувствий.

– Бой мог, но что тебя так тревожит?

Она ответила, что томительная, из глубины души идущая тревога вдруг охватила её. И началось всё это у ворот Гелати.

– Ты даже приблизительно не можешь назвать причину?

– Почему ты не даёшь мне клятв любви? Я что, хуже царевны Нестан-Дареджан?!

Он отвёл её подальше от края обрыва и заключил в свои объятия.

– Катя… моя Катя… Ни блеску благополучной жизни, ни королевам красоты, не затмить волнующий поток твоих кудрей и изумрудные озера глаз!

И он поклялся, что будет любить её всегда, ничто не разрушит их большую, как небо, любовь. Мечтательный взгляд её был устремлён вдаль, туда, где лёгкие облачка, почти на уровне глаз, скользили над ущельем. Андрей спросил:

– А ты?

– Как будто мы на небе.

Он повторил свой вопрос. Она ответила, что любит его.

– И всегда будешь любить?

– Как можно знать?

Он видел, что она его дразнит, но всё-таки сделал обиженное лицо. Она прибавила:

– Тебе что, было бы спокойнее с девушкой, которая поклялась бы любить всю жизнь тебя одного?

– Я хочу сокращать число отпущенных мне дней не с какой-нибудь там девушкой, пусть даст мне хоть сто клятв! Мне нужна ты!

Она посмотрела ему в глаза:

– Ты же знаешь, я не легкомысленна. Я не такая расточительная, как… как некоторые.

– Дай тогда мне клятву. Чем я хуже царевича Александра?

– Клянусь! – сказала она, не задумываясь.

Он крепко сжал её.

– Пусти, Андрюша. Душно. Чувствую, что сердце убежит.

– От меня не убежит, крепко умею держать, чем завладел. Как говорят здесь – горы нас соединили, крепкий венец, вместе судьбу встретим.

Перед ними крутой склон, весь в трещинах, убегал щербатыми гребнями в неведомую за изломом высоту. В синем небе черными лоскутами парили два хищника. Они поднимались всё выше и выше, как бы желая подобраться к самому солнцу, и оттуда бросали на землю печальные крики.